Главный волхв города поприветствовал собрата пусть и без особого радушия, но и не холодно, согласился разделить трапезу и, пригубив вино, до коего был большим охотником, довольно прищурился.
— Геритское? — спросил он, разглядывая чеканку на кубке.
— Тридцатилетней выдержки, — кивнул Твёрд. — Каждая капля солнцем напитана.
— Так и есть, — улыбнулся Завид. — Вот, скажи, как ты умудряешься такое вино выбирать? Сам же ни капли не пробуешь.
— Сердцем чую, — без улыбки ответил Твёрд. — Рад, что вино моё тебе по нраву. Прикажешь, так принесут ещё.
— Хватит мне, — покачал головой старый волхв. — Не хватало ещё захмелеть. Не в тех мы с тобой годах, чтобы допьяна пить.
— Твоя правда. Тогда скажи, с чем пришёл ко мне? Неужто прогневил тебя чем-то?
— А что же поводы нужны, чтобы давних знакомцев проведывать? — вскинул брови старик. — мы с тобой давненько уже плечом к плечу подле Государя стоим, покой его охраняем.
— И это верно.
— Только послушай меня, не гневись. Не нужен Государю сейчас твой совет. И место твоё не здесь. Не любишь ведь ты стольный Богорад. Тебе бы всё по землянкам хорониться, да нечисти головы рубить. Вот и отправляйся туда, где нужен больше всего.
— Всё ладно говоришь, Завид, — спокойно ответил Твёрд, хотя в груди так и клокотало т гнева. — Да только не своей волей я здесь. Государь призвал. Как отпустит, так сразу в Вежу поеду, и ещё долгие годы ты меня не увидишь.
— А может и не ждать слова государева? Никто тебя не покарает, слово даю.
— Слово твоё крепкое, то я знаю, только не нам с тобой решать, кого к престолу призывать, а кого прочь гнать.
Не понравился старику ответ, вон как глазами сверкнул. Ну ничего, хоть и старше он Твёрда сотни на три лет, но не развалится от слов.
— Рад, что слово государево для тебя будто закон божий — непререкаемо, — ровным голосом ответил Завид, что плохо вязалось с побагровевшим лицом. — Спасибо за хлеб-соль, пойду я.
— Рад был гостю дорогому. Прости, проводить не смогу. Устал с дороги.
— Понимаю. Столько вёрст проскакать, не шутка. Прощай, Твёрд Радимилович.
Когда дверь за незваным гостем закрылась, Твёрд с сожалением покосился на недоеденный ужин. Аппетит пропал напрочь.
Он множество раз посещал Богорад и отношения с собратьями и с государевыми придворными складывались по-разному, но, чтобы уже по приезду, его просили уехать…
К чему бы это? Чьим планам он мешает? Самого Завида или того, кто не пожелал показаться до времени?
Тревога вновь заворочалась в груди волхва. Понятно что, приехав в стольный град, он спутал чьи-то планы, но не получится ли так, что само письмо с призывом государевым, западня? Наверняка так и есть, но, если думают недруги, что заяц в их силки попался, так надо их поскорее разубедить.
Долго предаваться горестным размышлениям ему не дали. Вновь в комнату проскользнул подручный и доложил, что теперь в гости пожаловал волхв Мал, причём настаивает на скорейшем приёме.
Пришлось велеть пригласить и этого гостя. Желания с кем-либо вести беседы у Твёрда не осталось вовсе, но и пренебрегать возможностью хоть что-то узнать он не собирался, тем более с Малом отношения у них были почти дружескими.
Встреча с новым гостем прошла гораздо теплее, нежели с Завидом. Мал, высоченный, погрузневший с годами, но не растерявший былого жизнелюбия, по-дружески облапил Твёрда, велел своему слуге выкладывать из корзины принесённую снедь и хмельной мёд, тут же предложив отметить встречу, а когда хозяин дома отказался, ничуть не обиделся, а резво наполнил принесённым напитком собственный кубок.
— Какие новости в Веже? — спросил он, ловко нарезая вяленый окорок кривым восточным ножом. — Нечисти поубавилось?
— Если бы, — вздохнул Твёрд, понемногу приходя в себя от дружеского напора. — Как бы не больше стало. Ходят слухи, что меченные большую армию собирают.
— Это им ещё зачем? — удивился толстяк. — Сгорят же все. Вот уж дурьи головы. Видно, у них от зла совсем ум отнялся.
— Или придумали, как уберечься.
— Может, и так, только не верю я. У них одна дорога — дождаться пока камни погаснут, а там уж…
Он неопределённо покрутил пальцем в воздухе.
— А что это ты ко мне сразу же заявился? — без обидняков спросил Твёрд.
— Что значит «тоже»? — вскинул брови товарищ. — Я думал, что первым узнал о приезде, вот и поспешил, чтобы, значит, никто…
— Опоздал ты. Только что Завид приходил.
— И опять, небось, вино твоё хлебал?
— Хлебал-хлебал, да ещё посоветовал уезжать подобру-поздорову.
Толстый волхв, удивлённо выпучив глаза, посмотрел на Твёрда:
— Как это «посоветовал»? — уточнил он. — Завид у нас теперь себя превыше слова государева ставит?
— Я ему на это и намекнул, а он обиделся, похоже.
— Ну, тот, кто обижается, тот сам себе камень на шею вешает, — отмахнулся Мал. — Завид, конечно, фигура не малая, и при Государе пригрелся, и в совете под себя всех подмял, да только я его душонку насквозь вижу.
— Откуда непочтение такое?
— А оттуда. Ты там в своей крепостце сидишь и знать не ведаешь что творится, а у нас тут дела, почитай, что хуже, чем в горах Гнилых творятся. В хоромах государевых чужеземцы обретаются. Совет уже почитай, полгода как не собирали, все волхвы наособицу друг от друга, ни единства, ни доверия и в помине нет. В порт корабли приходят странные, команда на берег не сходит, а товары все в глухо заколоченных ящиках везут, в том числе и в Завидов дом. А хуже всего, что многие из наших с тобой братьев затворяться стали, да волшбу творят такую, от которой у любого порядочного человека живот скрутит.
— А куда же тайный приказ смотрит?
— Туда и смотрит, — — покачал головой Мал. — От приказа, почитай, только что название и осталось. Воеводу Могуту, что приказом командовал, ещё весной отравил кто-то. На жену молодую грешили, да ничего не добились: с ума она сошла, то ли от горя, то ли от вины, богов не побоялась — себя порешила. А после этого, нового воеводу так и не поставили. Шепчутся некоторые, что Завид сам в тайный приказ руки запустил, да за верёвки дёргает, вроде как в вертепе ярмарочном.
— И Государь старика не приструнил?
— По первой щёлкал по носу, да только я тебе скажу по секрету, что самого Государя уже месяц никто не видел.
— Как так?
— А вот так. Никого он не принимает, ни с кем боле не беседует, окромя пары тройки таких образин, которым-то и здоровья при встрече желать пакостно.
— Выходит, плетут против Государя заговор?
— Может, и плетут, да обсудить это не с кем. Ловко нас всех рассекли, разогнали по норам, а многих, так думаю, и втянули намертво в эту гнусь. Я потому и к тебе пришёл поскорее, чтобы не успели и тебя науськать. Опоздал, выходит.
— Не опоздал. Я не баба слободская, чтобы словам первого встречного верить, да проклятий пугаться. А что с государевыми людьми? Неужели не осталось верных, кто бы обрубил всю скверну одним махом?
— В том-то всё и дело. Кого на дальние рубежи услали, кого с посольствами отправили, а кто-то странной смертью помер, быстрой, но мучительной. Оставшиеся олухи, перепугались видно так, что слова поперёк не скажут.
— Выходит, и ты мне советуешь в хоромы государевы не ходить?
— С чего это? Я тебе не советчик. Иди, да гляди, может, и разумеешь что. Может, тебя-то как раз и примет Государь, как давнего соратника.
— Хорошо бы, только ухо всё равно надо востро держать. Есть ли у тебя верные люди?
— Моих людишек десятка полтора наберётся, да поручиться могу за Тихослава с Умиром.
— Я их не знаю.
— Молодые совсем. Тихослава я учил, а Умир уже его ученик. Они, как и ты в столице не больно любят сидеть. Всё больше по чащам дремучим ходят, ищут травы да минералы редкие.
— Не из трусливых?
— Обижаешь. Они, конечно, не ты, но нечисти побили достаточно. Великосветье, оно уже давно тьмой напитывается, в глухих уголках бывает такая гадость обретается, что и рассказывать тошно.
— И то дело, но всё равно маловато. У тебя одни догадки, у меня и того меньше.
— У многих даже этого нет. Завтра к Государю пойдёшь?
Твёрд только кивнул в ответ.
— Вот как вернёшься, и будем думать, — продолжил Мал. — Эх, жаль Ворон сгинул… на него бы никто не посмел и рта разинуть.
— Что старое поминать? — произнёс Твёрд, настроение которого окончательно испортилось при упоминании о старом учителе. — Надо думать, как заговору помешать. Измена зреет, Мал, повсюду козни строят, хотят нас опрокинуть, да крови человечьей попить.
— Знаю, — отозвался товарищ. — Не знаю только, что с этим делать. Ну, да одна голова хорошо, а две получше будет.
Он поднялся, собираясь уходить, и пояснил:
— По улице лучше в светлое время ходить, а то ночью такое бывает…
— Что ж такое может стрястись, что тебя пугает? — удивился волхв Вежи. — неужели татей боишься?
— Давно ты в стольном граде не был, — покачал головой Мал. — В Нижнем городе бывает, что утром целиком обглоданные скелеты находят, люди пропадают бесследно, причём не только простые горожане, а и дворня государева, и даже те, кто в совете состоял. И на всё это сквозь пальцы смотрят да замалчивают лихо.
— Так мы не в Нижнем городе.
— Лучше не рисковать. Тут не трусость, Твёрд. Сердце моё зло чует, а увидеть его не могу, будто притаилось оно до времени.
— Страшные ты речи ведёшь.
— По нынешним временам, обычные. Меня, как найти знаешь, завтра сразу приходи, думать будем.
Они обнялись на прощание, и Мал ушёл восвояси, а Твёрд крепко задумался, что же это творится в стольном Богораде, и по-прежнему ли он наполнен сиянием, чистотой и простором.
***
Живя в меркнущем, но всё ещё сильном свете самосветного камня, он совсем отвык от тёмных ночей и, каждый раз, когда выбирался из крепости, с приходом сумерек чувствовал тревогу и страх, которые тщательно прятал, даже от самого себя. Этой ночью, после всех новостей и разговоров, он и вовсе не смог сомкнуть глаз, но вряд ли бы кто-то это смог определить.