— Но теперь ничего у них не выйдет. Раз я жив, значит, предателям головы отсечём…
— Завид говорил, что большая часть твоих чародеев и бояр новую веру приняла и жрецам в верности поклялась.
— А если…
— Государь, — стараясь говорить мягче, прервал его Твёрд, — я не всех жрецов убить смог, а значит, погоня за нами будет. Некогда речи вести, уж не гневись.
Чеслав только кивнул хмуро и, застонав, поднялся.
— Потерпи немного, Государь, выберемся, и я обработаю раны — произнёс волхв, глядя на шатающегося от боли и слабости правителя.
— Оставь, — отмахнулся тот. — Ты сейчас моя единственная защита, так что думай лучше о том, как бы от погони оторваться, да не ждёт ли нас засада.
Засады у выхода, замаскированного густым колючим кустарником, не было, зато наверху, в детинце слышались отрывистые команды, звон оружия, крики и топот множества ног. Значит, тревогу уже подняли и будут травить до тех пор, пока не загонят в угол и не забьют до смерти.
— Значит, думаешь, только покажемся, нас тут же упокоят? — спросил Чеслав, задумчиво взглянув на детинец.
— Схорониться где-то надо до ночи, — вместо ответа сказал Твёрд. — Это место они первым делом проверят. И днём по улицам далеко не уйдём.
— Где схорониться?
— У гавани попробуем. Найдём сарай потише и переждём.
— А потом?
— Потом есть куда идти. Не все люди тебя предали, много верных осталось.
— Хорошо бы ты прав был, — глухо произнёс Государь и, пошатываясь, первым двинулся к гавани.
Как ни хотелось просто добрести до ближайшего лодочного сарая, забиться в уголок и просто забыться, Твёрд заставил себя проявить осторожность. Первым делом он нагнал Государя и попросил у того лоскут ткани и волос. Государь возмущаться наглостью волхва не стал, молча отсёк кинжалом добрую полосу от подола рубахи и клок волос. Получив всё необходимое, Твёрд то же самое проделал с собственной одеждой и волосами, завернул волосы в ткань так, чтобы ни один волосок не выпростался, пошептал над получившимся узелком и опустил его на землю. Оказавшись на земле, узелок сначала закрутился на месте, а после покатился в сторону, противоположную от них, скоро скрывшись из вида.
— Это зачем? — спросил Чеслав, проводив вещицу взглядом.
— Думаю, по нашему следу собак пустят, — ответил волхв.
— Так надо просто запах наш отбить от следа, хоть пряностями, хоть курительной травой.
— Это если бы у них была одна собака сработало, но у них целая государева псарня под рукой. Дойдут они до того места, где след обрывается, может быть и растеряются сначала, да только если собак не жалеть, да почаще менять, по присыпанному следу можно так же нас найти. Им тебя любой ценой вернуть надо, значит, ничего и никого они для этого не пожалеют.
— Так, а узелок этот твой что? — потерял терпение Чеслав.
— А узелок тобой да мной пахнет, и след от него потянется в сторону от нас, вот теперь можно и наш запах отбивать. Собаки точно след не возьмут.
— А ежели раскроет погоня подлог?
— Тогда, конец нам, Государь, — честно ответил волхв и двинулся к гавани.
Расчёт Твёрда был прост: преследователи уверены в том, что волхв перепуган насмерть, а государь изранен. Долго думать они не будут и кинутся сразу в город искать защиты у кого-то из бояр или волхвов, попав в расставленную покойным Завидом сеть. Твёрд очень надеялся, что среди преследователей не найдётся никого настолько подозрительного, чтобы не пойти за его приманкой, а начать искать в другой стороне. Всё-таки, как бы ни были искусны местные волхвы, а жизнь в стольном граде — это всё-таки не бдение на стенах пограничной крепости. Конечно, считать местных собратьев-предателей неумехами он бы не стал, но и переоценивать не торопился.
Солнце перевалило за полдень, жара разогнала местных обитателей по домам и улицы между амбарами, сараями, провонявшими рыбой складами и мастерскими опустели, но волхв всё равно не стал рисковать, решив обойти причалы стороной, не попадаясь никому на глаза, Государь ему не перечил, хоть и видно было, что не понимает, почему должен хорониться в собственном городе. Они пробирались чуть в стороне от дорог, скрываясь за кустами и падая в пыльную траву, каждый раз, когда Твёрду слышался хотя бы намёк на человеческие голоса. Один раз мимо проскакал конный разъезд, и волхв заметил на одном из всадников чёрную мантию с надвинутым даже в такую жару капюшоном, но обошлось, их не заметили.
Для днёвки они выбрали самый старый лодочный сарай, почерневший, покосившийся, с воротами, вросшими в землю. Стены сарая частью поросли мхом, частью сгнили до трухи, между досками проросла крапива чуть ли не в человеческий рост.
— Изжалит, — с сомнением произнёс Чеслав, глядя на разлапистые жгучие листья.
Волхв вместо ответа лишь слегка повёл посохом, и стебли, торопливо поджав листья, прянули в стороны.
— Только осторожнее ступай, не примни, — предупредил Твёрд Государя, тот кивнул и осторожно протиснулся в дыру между досками.
Твёрд видел, насколько Чеславу Туровичу трудно — лицо Государя сделалось изжелта-бледным, гной и сукровица больше не сочились из ран, но чуть схватившаяся корочка на них при каждом шаге лопалась, отчего правитель болезненно морщился, его шатало от слабости и усталости. Конечно, лучше всего было бы уложить государя в постель, смазать раны целебными снадобьями и не менее седмицы заставлять пить травы, чтобы окончательно изгнать скверну из измученной плоти. Но сейчас у них был лишь этот сарай, да немудрёные, почти знахарские чары для исцеления — всё, на что был способен почти так же уставший, перепуганный до дрожи в коленях старик, который ещё этим утром был одним из самых умелых волхвов Великосветья.
Он протиснулся следом, снова повёл посохом, и крапива поднялась так, будто и не проходил никто. В сарае оказалось пусто, лодки здесь давно не хранили, лишь по углам валялась какая-то рухлядь — обломки досок, изорванная в клочья парусина, какие-то пыльные, почти истлевшие пеньковые мешки. Государь опустился на землю у стены и, прикрыв глаза, тяжело дышал, на лбу его выступили капельки пота. Твёрд хотел было помочь, но почувствовал, что ноги у него самого подкашиваются от усталости. Он тяжело осел на землю, замер, пытаясь дышать пореже, чтобы унять сердце, которое билось так, будто желало вылететь из груди.
— Что с государыней? — не открывая глаз, вдруг спросил Чеслав. — В детинце осталась?
— Радислав сказал, услал ты её, — ответил волхв. — Не пожелали, ни она, ни наследники новых богов принимать.
— Куда услал? — Государь открыл глаза и повернулся к Твёрду.
— На Почай-реку, со всей челядью, — ответил тот.
— Не было бы худа… — выругался Чеслав. — Если я отсюда выскользну, эти… за Государыню да за наследников примутся. Поклянись мне, Твёрд Радимилович, что убережёшь их, что бы ни случилось.
— Я без любых клятв жизнь свою отдам, и за тебя, и за них. Но пока нам с тобой надо выбраться.
— Поклянись, — упрямо повторил Чеслав и потянул из ножен кинжал.
— Клянусь, — спокойно ответил волхв, чиркнул по запястью кончиком кинжала и протянул его обратно. Чеслав полоснул по и без того израненному запястью и на землю закапали тёмные, почти чёрные капли. Они скрестили руки так, что бегущая из порезов кровь смешалась, и Твёрд повторил: — Клянусь ценой жизни своей хранить тебя, Государь, и всю твою семью от любого ворога.
— Земля-мать нам свидетель, — откликнулся Чеслав. — Мы с тобой кровь смешали и побратимами стали. Теперь мои дети твоими стали, так и защищай их, как своих. А ежели нарушишь клятву, то пусть покарают тебя Светлые боги.
Твёрд пробормотал слабенькое заклятие и кровь из порезов унялась, а та, что попала на землю, будто и вовсе растворилась.
— Не все бояре тебя предали, Государь, — после длительного молчания проронил он. — Радислав меня предупредил и об измене, и о том, кто заговор у тебя под боком разжёг.
— Радислав человек верный, — покачал головой Чеслав, — да не очень-то догадливый, ему бы в поле мечом махать, а не скверну подле царского престола выжигать.
— Тем должен тайный приказ заниматься, да его распустили, а воевод, да верных людей, частью погубили, частью подальше отослали, чтобы под ногами не путались.
— Тоже я?
— Не ты. Они, когда узор поганый на кожу твою нанесли, чужой дух в твоё тело вселили. Не знаю кого. Может, одного из Безымянных богов, что послабее, но, скорее всего, кого-то из главных жрецов. Надо было им не просто власть захватить на Великоземьем, а чтобы ты сам своими руками нас всех передушил.
— Хитро придумали, да тебя не учли.
Твёрд только отмахнулся горестно.
Он ведь и вправду думал, что там, в подземелье пришёл его последний час. Что с ним сотворили проклятые жрецы, сколько бы он ни ломал голову, понять не получалось. Его не просто спеленали заклятием неподвижности, а будто бы все мысли выбили, всю мудрость, все знания, весь его опыт, накопленный за, почти, две сотни лет. Никогда ничего подобного глава вежи не встречал. Он чувствовал эту жуткую иссушающую хватку Пустоты до сих пор, а знания и силы возвращались медленно-медленно, будто крохотный ручеёк пробивал себе путь в сугробах.
Ещё удивительнее было то, что он сумел применить одно из запретных заклинаний, которое они изучили ещё давным-давно с Вороном, а позже он не раз встречал в книгах. Наполнить человека Пустотой не так-то просто, она как яд — выпьешь немного, можешь от хвори исцелиться, а хватишь добрый глоток, тут и конец тебе. Так и слишком большой «глоток» Пустоты грозил новоявленному почитателю Безымянных богов лишь скорой смертью, что для жрецов было абсолютно бесполезным, поэтому того, кто готов был примкнуть к их поганой вере, приобщали к Пустоте постепенно, медленно нанося на тело особые татуировки-узоры, по которым она текла будто кровь по жилам, и произносили особые заклинания, которые разгоняли Пустоту по узорам, выжигая человека изнутри, пока не оставалась лишь тонкая оболочка, вроде наполненного воздухом рыбьего пузыря. Тот, кто произносил заклинание, обязательно перекрывал свои узоры-«жилки», дабы самому не рассыпаться прахом от избытка мощи. Но, похоже, когда чёрные нелюди собрались принести Твёрда в жертву, некоторые их них решили «раскрыться» навстречу одному из своих богов, а волхв от ужаса и отчаяния проорал формулу призыва Пустоты. Призванная тень бога пропустила через себя всю силу, убив собственных жрецов. Тех, кто не успел закрыться, просто перемололо, остальных приложило даже через защиту. Государя не сожгло заживо потому, что на его теле было ещё слишком мало узоров. А может быть, никто и не планировал превращать его в полноценного адепта Безымянных богов, а для управления телом доставало тех узоров, что уже были.