— Не круто ли?
— Так, он слов не понимает, будто кобель бестолковый — пока не пнёшь не опомнится. Ладно, чего о нём болтать? Сегодня, значит, здесь переночуешь, а назавтра своим молодцам снесёшь пирогов. Я напеку с утра. Ещё не хватало, чтобы следопытов на казённой каше держали.
— Спасибо, хозяюшка. Жалостливая ты.
— Скажешь тоже. Сама в дозоры ходила, и Искрен мой… — она неожиданно всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и проговорила: — Пойдём париться, баня натоплена уже. Ждан всё равно только к утру будет. Его в ночной караул поставили.
Цветава подивилась этой новости, сотник ничего подобного ей не говорил, но спорить не стала, взяла чистую рубаху из мешка и двинулась за хозяйкой в баню.
Нормально мылась она последний раз ещё в Веже. В горах баню устраивать некогда, разве что в речке ополоснуться, да и то не всегда выходит. Если нечисть на пятки наступает, так только и остаётся, будто зайцу петлять днём и ночью, тут не то что на мытьё, на сон времени нет. А в порубе уж тем более не до того. Так что в баню она чуть ли не летела, чуть не подпрыгивая от нетерпения.
Пар оказался просто отличным, веники нашлись и берёзовые, и дубовые, да ещё и квас для углей в достатке. Цветава, прикрыв глаза, блаженно растянулась на полке, ощущая, как жар покалывает кожу, и только сейчас поняла, насколько устала. Вроде бы несчётное количество раз уже ходила в дозоры и била нечисть, теряла друзей и товарищей, но в этот раз что-то было по-другому, будто стоял за спиной кто-то незримый, давил на плечи непомерным грузом. Хотелось сказать самой себе, что всё закончилось, что скоро из темницы выйдет Радим и всё разузнает. А она спокойной дорогой двинется в родную крепость, неся весть для волхва Твёрда. Но не входило, будто репей прицепился к душе.
— Экая ты, — внезапно произнесла Сияна. — Гибкая, поджарая, будто рысь. Даже зависть берёт.
— Тебя? — Цветава от удивления открыла глаза и взглянула удивлённо на вдову.
— Конечно, — усмехнулась та. — Я такой давным-давно была, да теперь как квашня стала.
Она хлопнула ладошкой по крепкому бедру и продолжила:
— Теперь только и гожусь на то, чтобы караваи печь ставить, да женихов непутёвых отгонять.
— Службу оставила?
— Не по своей воле. Когда Искренушка мой погиб, я пыталась дальше в дозоры ходить, да службу нести, но будто ушло что-то из души, будто ветка, надломленная стала. Иссохла во мне ярость и смелость, будто в землю ушла без следа. Смерти боюсь теперь, да не своей, а того, кто рядом, плечом к плечу стоит. В каждом ратнике, в каждом муже чудском теперь мне Искрен видится. Какая уж тут служба?
— Время пройдёт, боль утихнет, — попыталась её утешить Цветава.
— Наверное, — печально покачал головой вдова. — Хуже всего, что не успела ещё постель от мужа остыть, а охотники уже вокруг меня закрутились. Ждан, вот, единственным оказался, кто в женихи не набивался, жил и жил, будто брат названый. А как порвала их нечисть у самой крепости, так чуть сердце у меня не разорвалось.
— Но живой же вернулся.
— Живой, да переменился сильно. Ходит всё смурной, думает о чём-то. Мальчишка ведь, ему бы на гуляниях через костры прыгать да хороводы водить, а он с отроками этими непутёвыми пропадает, собаку шелудивую притащил, а давеча, просыпаюсь ночью, а он в угол тёмный смотрит, да бормочет что-то. Я, понятное дело, вида не подала, но иногда жуть берёт.
Цветава хотела было пропустить мимо ушей замечание о ночных наблюдениях вдовы, но невольно призадумалась. Бывает так, что взвалившему на себя непомерный груз человеку так тяжко приходится, что разум мутится и начинает он чудить да блажить. Надо это иметь ввиду, на всякий случай.
Когда одевались в прохладном предбаннике, Сияна с интересом взглянула, на то, как гостья застёгивает на запястье потёртый исцарапанный медный обруч.
— Когда свадьбу справлять будешь? — спросила она.
Цветава почувствовала, как задрожали губы, а перед глазами всё поплыло. Пришлось немного подождать, пока справилась и ответила:
— Не будет свадьбы. Это на память просто.
— Это как же? — удивилась Сияна. — Твой жених тоже, выходит…
— А я и не знаю, — горько улыбнувшись, ответила девушка. — Может голову сложил, а может другую нашёл да семью завёл. Разлучили нас, когда только из дома забрали.
— Ох и дура я, — всхлипнула Сияна. — Ты прости меня, Цветавушка. Всё у тебя хорошо будет, вот поверь мне.
— Накорми меня лучше щами, хозяюшка, — смахивая слезинку, выдавила Цветава.
— Пойдём-пойдём, — засуетилась вдова.
Они засиделись чуть не до утра. За разговорами время тянется незаметно, обе истосковались без общения. Цветава пропадала в горах с десятком, там не поделишься девичьими переживаниями, а у вдовы давно уж не было подруг, всех отвадила, после смерти мужа. Вот и сошлись внезапно.
Когда на улице снова забрехала Жужка, Сияна оживилась и кинулась разогревать успевшие остыть щи. Отвернувшись к печи, она не увидела, как открылась дверь в сени и в горницу шагнул чумазый мордоворот, он было поприветствовал вдову, но тут заметил Цветаву, лишь мгновение рассматривал, а после глаза его расширились, и он с рёвом ринулся на неё.
Тело сработало само собой — она отшатнулась от пудового кулака, летящего ей в голову, сразу же, как учил дядька Лесьяр, ткнула «рогулькой» из пальцев под челюсть, чтобы горло не перебить, а только огорошить и резко запашным ударом сунула в челюсть, вложив весь свой невеликий вес, но здоровяку хватило. Он захрипел, пошатнулся, будто подрубленный дуб, но Цветава и не думала давать ему возможность дальше махать кулаками — перехватила ловко руку, крутнулась на месте, запустив незадачливого детину будто камень из пращи. Здоровяк крякнул, врезался лбом в печь и сполз на пол без памяти.
[1] Ягодицей в старину называли любую круглую часть женского тела — не только собственно ягодицы, но и грудь, и скулы
Глава 17
Ждан не сразу понял, где он и что происходит. Но спустя мгновение разглядел склонившихся над ним встревоженную Сияну и вторую девицу, сообразил, наконец, попытался подняться и хрипло велел Сияне:
— Беги!
— Куда ещё бежать? — удивилась та. — К печнику? Ты своим дурным лбом чуть печку вдребезги не разбил.
— Дура! — рявкнул Ждан, с трудом поднимаясь. — Они же меня настигли, и тебя погубят!
— Пьян, — уверенно заключила вдова.
— Не похоже, — ответила ей девица. — Кинулся он на меня не по-пьяному, да и язык не заплетается.
— Ты ,может, хоть объяснишь, чего ты шальной такой? — прервала очередной крик Ждана вдова. — И почему весь чёрный будто углежог какой-то?
— А она тебе не объяснила?! — десятник указал пальцем на удивлённо замершую девушку.
— Она из Вежи. Тебе привет принесла, от Вячко.
— Лжёт!
— Да, ты кто такой, вообще?
Ждан вдруг понял, что всё происходящее уже не очень-то похоже на очередную попытку его прикончить: в доме тихо, никто его не подстерегал ни в сенях, ни у ворот. Девица ловко его обставила в рукопашной, но добивать не стала, а наоборот, вон, в руках тряпицу смоченную держит. Что же это за душегубка такая, что сама бьёт, сама в чувство приводит?
— Это Ждан и есть, — ответила за десятника Сияна. — Я думала, ты догадалась уже.
— А он на всех гостей с кулаками кидается?
— У нас не бывает гостей, — буркнул Ждан, поднимаясь с пола и ощупывая голову. На лбу вздувалась здоровенная шишка. — В баню пойду.
— Сходи-сходи, а то ты чёрный, будто…
— Слышал уже.
Он, не оглядываясь, вышел в сени, толкнул дверь и вышел во двор.
— Ну, что? — спросила Жужка. — Как я? Правильно врага выследила.
— Молодец, — похвалил Ждан, и она счастливо заколотила хвостом по пыли. — Только ты в следующий раз предупреждай, сколько врагов и как они выглядят.
— Поняла, — вытянулась в струнку дворняга.
В баню он сразу не пошёл, сначала спрятал в тайник кинжал, а заодно достал тускло отсвечивающий в сиянии самосветного камня обруч: потёртый, частью позеленевший от старости, слишком узкий для его лапищи. Когда ему было шесть, как раз впору был. Пока держал в руках, с лица не сходило странное выражение, будто пытался что-то припомнить, да никак не мог. Чуть погодя, осторожно положил вещицу на место, следом сунул шапку-невидимку и пошёл мыться, но задумчивость никуда не делась.
Банник появился, когда Ждан плеснул кваса на угли.
— И не совестно тебе, — укорил он. — В темноте, да в одиночку мытьё устраивать? Не твоё сейчас время! Запарю до смерти!
— Так, в крепости, почитай, никогда темноты и нет, — растерялся Ждан.
— Дурной ты, — покачал головой банник. — Одно хорошо, что не подлый, а умишко будто у зайца.
— Поблагодарить тебя хотел, хозяин-батюшка.
— Это за что же? Если за мудрость мою, так род людской вообще умом не блещет, — отозвался банник.
— Шапка твоя чудесная мне сегодня два раза жизнь сберегла.
— А! — Обрадовался старик. — А ты брать не хотел. Придушил кого?
— И придушил, и зарезал, — повинился Ждан. — А был бы без шапки — лежал бы сейчас в земле.
— Придушил — это хорошо, — довольно повторил банник. — Хоть не добрых людей?
— Ведьму.
Банник, кажется, аж засиял весь, под слоем грязи.
— Так её, собаку паршивую! — прорычал он и плеснул ещё кваса на угли.
— Гонишь уже? — спросил Ждан. — Третий пар твой.
— Сегодня можно, — благодушно ответил банник. — Хлеба мне притащи только, да соли побольше насыпь, не скупись. Праздновать буду!
Вымывшись хорошенько, Ждан оставил баннику кадушку с водой, долил кваса в ковш и пошёл за хлебом. Он надеялся, что Сияна уже легла спать и увела гостью, имени которой он так и не спросил, с собой, но не тут-то было. Стоило войти, как обе уставились на него, будто гвоздями к стене приколотили. Он, не обращая на взгляды внимания, отрезал от каравая добрый кусок, посолил круто и отнёс в баню. Когда выходил, услышал довольное чавканье и невольно улыбнулся.