— Значит, в Пригорье сходил? — спросил он зловеще — спокойным голосом. — Товаров прикупить к зиме, значит?
— Не мог я иначе сказать, господин сотник, — набычился Ждан. — Узнал, что Уйка по подложной бумаге с десятком ушёл и сразу кинулся следом.
— Кинулся он…
Сотник даже запнулся от такой наглости.
— Ты хоть понимаешь, немысел, что чуть голову из-за своей дури не сложил? И мало что свою, так ещё и девку за собой потащил.
— Она не девка, а дозорный.
— Молчать, когда старшие говорят! С Уйкой мы разберёмся и с людьми его…
— Только Пятоя с ними не ровняйте.
— Это с чего ещё?
— Он единственный, кто Уйке слово поперёк сказал. Беззащитных отказался добивать и умер в бою, один против четверых. Мы ему помочь не успели.
— Помочь… Таких бы помощничков за ухо да нужники чистить! Спасибо хоть свои головы на плечах сохранили.
— Что теперь будет, господин сотник?
— А не знаю, — развёл руками Военег. — Раньше надо было думать, когда товарищам и командиру врал и от службы увиливал, но это пусть сам князь-воевода решает, как тебе дальше быть. Я бы палками по спине тебя отходил.
— Мы же как лучше хотели, господин сотник, — подала голос Цветава.
— Мало, девка, хотеть, надо ещё, чтобы ума хватило во всём разобраться. Ладно уж. Поздно уже вас ругать, проваливайте на отдых, а завтра чтобы были утром у меня. Поняли?
— Поняли, господин сотник!
— Так идите уже!
Глава 23
Сияна, когда увидела их обоих живыми и здоровыми, расплакалась. Она уже слышала, что княжна вернулась в крепость. Оказывается, когда убить не получилось, выкрали её тати, да в лесу спрятали, а люди князя лиходеев выследили, всех перебили, а княжну домой вернули. На последних словах вдова поморщилась и пояснила, что так бабы на базаре друг другу пересказывают, но она-то знала, кто дочь княжескую из полона вызволил. Вот и ждала их домой, а они всё не шли, вот и решила, что случилось что-то нехорошее.
Пришлось пересказывать чуть ли не весь путь до самого Волотового леса и обратно. Вдова слушала, широко раскрыв глаза, а при упоминании медведей так вообще схватилась за голову.
— Вот уж не думала, что медведи стаей могут напасть, — проговорила она.
— Сам бы в жизни не поверил, — протянул Ждан. — Впятером на окаянников навалились, почти всех передавили.
— А вас, значит, пожалели?
— Ждан с ними договорился, — улыбнулась Цветава.
Вдова расхохоталась.
— Ну и горазды вы врать. Сказали бы честно, что потравили разбойничков, да княжну выкрали. Или не так?
— Так-так, — решил не спорить Ждан. — Просто с медведями интереснее.
— И то верно.
— Нам бы помыться да поесть с дороги.
— Так, баня давно натоплена. Мойтесь, а я пока на стол соберу.
Но в баню они сразу не пошли. Ждан потянул ничего не понимающую Цветаву в дальнюю часть двора, к тайнику. Покопался немного, откидывая крышку, сунул руку внутрь и достал обруч.
— Узнаёшь? — он протянул позеленевший от времени кусок меди девушке.
Цветава замерла будто громом поражённая, потом всхлипнула и уткнулась носом ему в грудь.
— Я так и знала, — прошептала она. — Я знала, просто боялась…
— А я думал, умерла ты, — гладя её по голове, сказал Ждан. — Тогда ещё, как нас из дома забрали. Проснулся я от холода, а ты рядом лежишь, совсем от холода посинела, пытался тебя будить да не добудился. Я тогда домой вернуться хотел и тебя с собой утащить пытался, да заметили меня. Одному охраннику я шею свернул, как отец учил, второго как-то неудачно толкнул он сам и убился. Потом ничего не помню, видно, чары снова на меня наложили. Потом забыл всё, другая жизнь началась. Только когда обруч у тебя на руке увидел, вспомнил.
— А я всегда помнила, только думала, что не нужна тебе, да и сам видишь, какая я стала.
Она провела рукой по шрамам на щеке и заплакала ещё горше.
— Да ты что? — растерялся Ждан. — Подумаешь, шрамы…
— Да ты и занят уже.
— Кем ещё?!
— А Сияна разве не…
— Нет, — твёрдо ответил Ждан. — Мы с ней клятв друг другу не приносили.
И снова им помешали: бурьян в углу двора зашевелился и оттуда показалась рыжая собачья морда.
— Наконец-то ты здесь, Ждан Ярославич, — проскулила Жужка.
— Что случилось? — встревожился Ждан.
— У тиуна твоего в доме странные вещи творятся.
— Да, говори ты уже точнее! Чего тянешь?
— Помнишь, говорила я, что кобелей у него двое во дворе?
— Ну?
— Не нукай, убили обоих.
— Зачем ещё?
— А за тем, что выть они начали, без перебоя, будто покойника чуяли. Да и вообще я тебе так скажу, последнюю седмицу в окольном городе собак вообще не жалуют. Чуть ли не всех моих знакомых, кого утопили, кому палкой хребет перебили… Меня саму едва порешили, пока сюда бежала.
— И кто?
— А кто их знает. Рыскают всякие… подманят поближе и по голове палкой!
— Что случилось? — спросила Цветава. — Ты скулить начал, будто пёс.
— Жужка говорит, что на дворе тиуна Акима что-то неладное творится.
— А нам-то что с этого?
— А кто, думаешь, колдунов твоих укрывает?
— Он?! Так чего же мы тут сидим?
— Потому что я так ничего точно и не узнал. Может, он просто чудной и ни о каких колдунах сдыхом не слыхивал.
— Так, может пробраться к нему? Разведать, точно ли он ни причём.
— Мы уже разведали, так что, еле от благодарностей отмылись. Тебе не хватило?
— И что теперь? Изменники никуда не делись. Толку с того, что мы княжну домой вернули, если её через несколько дней нечисть на куски порвёт?
— Не кричи. Утро вечера мудренее, сейчас у меня ни одной дельной мысли нет, а торопиться я больше не хочу.
— А если потом поздно будет?
— Голодными да грязными мы много не навоюем. Ты иди мойся, а я ещё подумаю. Может придёт что на ум.
Цветава зашипела словно кошка, но в баню ушла.
— Злая она, — тявкнула Жужка.
— Тебя не спросил, — огрызнулся Ждан. — Станешь тут добрым, когда такое творится.
— Так что дальше делать?
— Тут пока сиди. Не хватало ещё, чтобы тебя в окольном городе прибили. Завтра сами туда сходим, осмотримся.
Ничего дельного в голову так и не пришло. Он дождался, пока помоется Цветава, попарился сам. Потом они ели показавшуюся невероятно вкусной после походной сухомятки стряпню Сияны, говорили, смеялись, обсуждали что-то, но Ждана не отпускала мысль, будто он упустил что-то важное. Когда посиделки закончились, и он улёгся спать, то долго смотрел в потолок, с полосой сияния самосветного камня.
Утро не задалось, хотя поначалу, всё было, как всегда: Ждан вскочил пораньше, облился водой из колодца, растолкал Цветаву, которая спала мертвецким сном, и они вдвоём зашагали к сотнику.
Военег встретил их хмуро, орать не стал, а напротив, уставился, будто бы они прошлой ночью снова украли княжну, причём, обманув самого сотника.
— Ну, — произнёс он наконец. — Что думаете о своём самовольстве?
— Виноваты мы, господин сотник, — ответил Ждан. — Только ведь не для себя старались.
— Так и есть, — вторила Цветава.
— Да? — заломил бровь Военег. — А я по-другому вот думаю. Думаю, что старались вы только для себя, и о других не думали. Не думали, как возвращаться будете, как объяснять, почему никому ничего не сказали. Возмнили вы себя героями, а других в остолбени записали. Разве не так?
— Господин сотник…
— Вот именно! Господин сотник! Это значит, что в сотне командую я, а не десятник над отроками! Это ясно?
— Ясно, господин сотник.
— А если ясно, то как получилось так, что ты командира своего обманул, товарищей, пусть и паршивых, и предавших, но товарищей, под смерть подвёл?
— Я думал…
— Думал? Тебе не думать надо было, а докладывать! Если бы ты доложил о том, что Уйка просто сбежал, а бумагу княжескую кто-то подделал, то совсем всё по-другому бы вышло.
— Не думаю, господин сотник, ведь звери…
— Опять не думаешь, — вздохнул Военег. — Опять с командиром споришь. Снова ты самый умный и задумал что-то. А долго ли сотня в живых простоит, если в ней сто командиров будет?
— Недолго, господин сотник.
— Правильно. Только у тебя видно своё мнение об этом. И меня ты ни во что не ставишь, и товарищей своих. Можно ли с тобой в одном строю стоять после этого? Не могу я такого человека в десятниках держать. Рано или поздно и сам пропадёшь, и людей загубишь.
— Но, господин сотник…
— Я всё сказал. Гривну снимай, не десятник ты больше.
— Гривна мне князем жалована.
— А ты думаешь, что выгонять тебя — это я сам придумал, пока ночь не спал?
— Значит…
— Княжьим повелением, ты больше не десятник, Ждан. Вот положенное жалование и добавка в благодарность от князя.
Сотник выложил на стол тяжело звякнувший мешочек.
Ждану будто молотом кто-то по голове ударил. Как это его выгоняют из сотни? За что? Вот, значит, как ему отплатили за верность и желание найти изменников! Он почувствовал, как к горлу подкатил комок, а в глазах потемнело от ярости и обиды. Словно в тумане он стоял перед сотником, не понимая, что теперь делать, то ли проситься обратно, клянясь в верности, то ли плюнуть бывшему командиру в лицо и уйти куда глаза глядят. Будто через подушку или толстую дверь до него донёсся едва слышный голос Цветавы:
— А что мне делать, господин сотник?
— Тебе в течение седмицы поручено вернуться в Вежу, — ответил Военег. — Надо ещё разобраться, кого наказывать.
— Как это кого? Уйка же во всём сознался.
Военег при упоминании о своём бывшем десятнике отчего-то смутился.
— Тут такое дело, — крякнув протянул он. — Сбежал Уйка из поруба.
— Сбежал?
— Помог ему кто-то. Ночью зарезали стражников, да и умыкнули сыночка боярского. А Баташу язык вырезали, а после горло перехватили ножом. Так что вам теперь с оглядкой ходить надо. Мало ли…
— Вот уж спасибо, — ответил Ждан. — Хоть сказали, чего бояться. Вовек не забудем доброты.