Боль пришла к обеду. Болели мышцы спины, болели руки, болели кровоточащие мозоли на ладонях, болели ноги, хотя вроде бы мы и сидели. Перерыв был слишком маленький: мы успели только перекусить, смазать мозоли целебной мазью, многие обмотали руки тряпками — и пытка продолжилась. Если поначалу баржа шла всё быстрее и быстрее, то к концу дня скорость начала снижаться. Теперь на теле, казалось, не осталось ни одного места, которое бы не болело при движении.
О том, что будет завтра утром — даже думать не хотелось. Как мы ни старались, но до темноты обогнуть мыс так и не успели. Сказалась и общая усталость, и наша криворукость в управлении баржой, и новые члены отряда.
Выживших первым заметил Суч. Чтобы понять, что же на самом деле он увидел, массивный и похожий на сундук парень ловко вскарабкался на мачту, и оттуда стал показывать стоящему за рулем Рыбе, куда надо поворачивать. Ладья изменила направление и неторопливо подошла к находке Суча.
В заливе болталось несколько бочек и досок от телег. Их явно пытались связать в единое целое, но длительное использование превратило плавательное средство в обычную кучу мусора. А на этой куче лежало несколько ааори, в одном из которых я узнал Первого, а ещё в одном — Шестого. Десятники выглядели совсем плохо, их бойцы — еще хуже. Первый хотя бы был в сознании и смог приподнять голову, не узнавая людей на барже. Другие даже не пытались шевелиться.
— Лестницы, — приказала Пятнадцатая, и вскоре с борта скинули лестницы для добровольцев.
Плавать умели не все бойцы, так что среди добровольцев оказался и я. Доспеха на мне не было, и повязки на ранах мгновенно намокли, а холодная вода перехватила дыхание. Достигнув в несколько гребков обломков, я сумел стащить в воду Первого, в чём мне активно помогал Шасть, подплывший вслед за мной. Вместе мы дотянули его до борта и даже приподняли по лестнице, где протянутые руки подхватили тело.
Всего из моря вытащили восемь человек — чудом спасшихся от серых, прошедших пороги и унесённых в море течением. И хотя ветер прибивал их назад в залив, шансов выжить у них почти не было.
Всех спасенных разместили в одном из отделов пассажирского трюма. Помимо истощения, у спасенных было множество ран. Пришлось использовать мазь. После обработки ранений все спасённые просто вырубились, впав в забытье.
Вскоре мы путь продолжили и плыли почти до темноты, к вечеру достигнув мыса. Пятнадцатая приняла решение не проходить в темноте узкий пролив, и Рыба с Сучем направили баржу к берегу — где, поискав полчаса тихое место, мы и бросили якорь. Ужин дежурные по кухне вынесли прямо на палубу, где гребцы пытались заставить себя подняться с лавок. Ели прямо там, причем весь «старший» состав параллельно совещался.
— Завтра попробуем обогнуть мыс, — сказал Рыба при молчаливой поддержке Суча. — Плохо, что не удалось сегодня, но у нас и навыков нет! Вёсла друг о друга стукаются постоянно, и поднимать темп нельзя.
— Не нужно, — сказала Пятнадцатая. — Ошиблись мы и сил не рассчитали. Сколько нам с такой скоростью ползти до Форта?
— Дней восемь-десять, — прикинул Рыба. — А если подует попутный ветер, то быстрее.
Как будто убеждая нас в том, что попутным он быть не хочет, ветер обрушился шквалом на палубу.
— Ночью. Дождь, — веско сказал Суч. — Три якоря надо.
Рыба понятливо кивнул:
— Сбросим два запасных, они тут до дна достают.
— Может унести в море? — забеспокоилась Пятнадцатая.
— Скорей о скалы разобьёт, — ответил Рыба.
— У нас мазей и бинтов почти не осталось, — хмуро сообщила Ладна, подсаживаясь к нам. — Не запасы, а слёзы одни.
— Надо поискать в трюме, — предложил Хохо. — На этой барже те ещё запасливые куркули плавали. Наверняка имелся и запас мазей с бинтами. На складе же в пристройке было и то, и другое.
Трюм мы, надо сказать, обыскивали спустя рукава. Помещение было длинным, и сил на более тщательный поиск попросту не хватило.
— Завтра пораньше встанем и всё обыщем, — кивнула Пятнадцатая.
— А чего бойцов не привлечь? — удивился Шасть.
— Бойцы и так измотанные, — ответила девушка и, не дав возразить, продолжила. — А мы… Мы — старшие. Вот мы и будем организацией заниматься. У нас и так каюты отдельные и кровати хорошие.
Шасть тяжело вздохнул, хоть он как раз никогда не тяготился ранними подъёмами.
— Как спасённые? — спросил я.
— Плохо, — ответила Ладна мрачно. — Истощены и крови потеряли много. В ранах полно заразы было, у некоторых пошло воспаление. Мазь, конечно, снимет, но нескоро. Так что они не бойцы ещё на месяц, если помощи от лекаря не будет.
— Лекаря у нас нет, — тяжело вздохнула Пятнадцатая. — Как вы их кормите?
— Запросили на кухне бульон с перетёртым мясом, — пожала плечами Ладна. — Вливаем по возможности. Глотать они все могут и в забытьи.
Суч огляделся и кашлянул.
— Надо люки задраивать, — хмуро сказал Рыба, поглядывая на темное небо. — И лавки убирать. И вообще всё с палубы убрать… И якоря сбросить.
— Что такое? — не поняла Пятнадцатая.
— Шторм? Да, Суч? — Рыба обернулся к напарнику, и тот кивнул.
— Час, — веско пояснил он.
За час мы, конечно же, не успели. Люди еле передвигались и стонали. Но, когда с первой же крупной волны залило в спальни, уставшие ааори стали двигаться значительно быстрее. Спасть на мокром никому не хотелось. Люки задраили надёжно, плотно — и оставалось только лечь и уснуть. Но Пятнадцатая снова разлила всем вина по кружкам и буквально заставила выпить. А потом спряталась у себя в комнате. Через несколько минут всё стихло, только на палубе иногда прохаживались часовые. Фонари везде потушили, чтобы не выдать расположение корабля возможным наблюдателям с берега.
Шторм нарастал всю ночь и утром. Я проснулся от того, что всё вокруг раскачивалось. Меня слегка болтало в кровати, и от этой болтанки заныли все мышцы, натруженные за вчера. Видно было плохо, и я со стоном сел и зажег фонарь. Протерев заспанные глаза, я понял, что баржу качает на огромных волнах, а моя кровать просто сохраняет относительно ровное положение. Подняв матрас, обнаружил и причину этого — лежак крепился к стене и к спинкам на цепях, которые позволяли ему свободно раскачиваться под собственным весом. Через минуту я вспомнил, что все кровати были с подобным устройством — даже в капитанской каюте. Оставалось только подивиться такой предусмотрительности моряков.
Сняв фонарь, я вышел в коридор и поднялся на палубу. Небо было затянуто тучами, занимался рассвет, но вокруг царил полумрак. Мелкий дождь хлестал по доскам палубы, и наши часовые прятались на корме. Один дремал, другой возвращался с обхода. Увидев меня, он резко побледнел, вспомнив, что покидать свои посты и спать им не полагалось. Но я только успокоительно махнул рукой — мол, не буду вас ругать и закладывать.
Ветер был холодный, тяжелый и пытался сбить с ног. Вода перекатывалась по палубе, не успевая сливаться в специальные отверстия. Накативший вал ударил в борт, и меня повело в сторону — баржа накренилась. С трудом удержавшись на ногах, я смотрел на фонтан пены и брызг, поднимающийся над палубой.
— Веревка! — крикнул мне один из часовых, перекрикивая ветер и указывая пальцем в сторону. — Веревка! Можно держаться!
Я проследил за направлением пальца и обнаружил протянутый от пристройки к мачте канат. От мачты к носу тянулся ещё один. Благодарно кивнув, я ухватился за него и пошел. Нос баржи слегка приподнимался и был почти на одном уровне с пристройкой. Наши мореходы смогли вчера зафиксировать баржу носом против ветра — под небольшим углом. Поэтому волны били в переднюю часть баржи, заливая всё соленой водой.
Чтобы понять, что творится впереди, мне надо было добраться до носа. В какой-то момент особо крупная волна задрала нос баржи так, что я не удержался на ногах и почти повис на канате, а потом палуба сменила наклон в обратную сторону — и я скатился до мачты, успев обхватить ее руками и ногами. Казалось, баржа просто падает в какую-то водяную пропасть. Я видел, как натянулась на носу якорная цепь, а потом опала. Я даже представил, как еще немного — и обнажится дно. Но пропасть превратилась в очередной вал, а меня захлестнуло потоком воды с носа.
Откашливался я потом ещё с минуту, стараясь избавить лёгкие от соли и влаги. Но мое упорство было вознаграждено, и я всё-таки добрался до носа. Смотреть можно было разве что на очередные валы, катившиеся к берегу. Ветер был такой, что возникало ощущение — сейчас с меня сдует и одежду, и кожу. Мелкая морось, завиваясь водяными лезвиями, больно резала даже сквозь одежду. Очередной вал вознес меня на вершину бури. Зная, что сейчас будет, я с содроганием всматривался вдаль, а сам пытался удержаться, как можно крепче хватаясь за канат руками и ногами. Рядом загромыхала якорная цепь — натянулась, затрещал фальшборт. Когда нос стал опускаться вниз, я только вдыхал, накачивая себя кислородом. Но вода ударила с такой силой, что всё равно попала и в нос, и в рот, защипала в глазах, заложила уши и заставила трепыхаться, с трудом удерживаясь за канат. Больше всего я боялся отпустить руки и оказаться за бортом. Спасать меня точно никто не будет.
Но главное я увидел — и это нужно было донести до Пятнадцатой до того, как она решит отчаливать. С неё станется. Возвращаться было легче, но опаснее. Ветер и вода помогали скользить по палубе к кормовой надстройке, но риск сорваться за борт стал значительно выше. У входа меня встречали не только часовые, но и Пятнадцатая собственной персоной.
— Шрам, ты совсем с ума сошёл? — закричала она. — Что тебя туда потянуло?! А если бы тебя смыло?
— Н-ну, н-не смыло…же, — ответил я, пытаясь унять дрожь. — На у-узком м-месте валы… раза в… в три б-больше….
— Ты хочешь сказать, что мы не пройдём? — спросила Пятнадцатая хмуро.
Я кивнул и не стал отвечать.
Девушка подхватила меня под локоть и затащила на кухню. Там уже вовсю разожгли печи, было тепло — и даже жарко. Усадив меня на табуретку в уголке, Пятнадцатая схватила маленький ковшик, плеснула туда вина и накидала каких-то порошков из баночек. Через минуту у меня в руках была дымящаяся кружка с горячим вином и какими-то специями. Стало значительно теплее.