Невилл опоздал и вышел к обеду за руку с Эллен – явный знак унижения и провинности.
– Простите за опоздание. Невилл потерял свои сандалии.
– Я только одну потерял.
Он не понимал, как можно поднимать такой шум из-за какой-то несчастной сандалии. Вторая карточка в конце концов досталась несказанно обрадованному Тедди. Он был еще не готов совершить трудный переход от сугубо мужского общества школы – (не считая наставницы и учительницы французского, которые тайно, но постоянно подвергались всеобщему осмеянию с его стороны) – к трапезам и беседам с женщинами и детьми.
Тедди решил сесть рядом с отцом и дядей Хью, и тогда они смогут поговорить или про крикет, или, может быть, про подводные лодки, которыми он с недавних пор интересовался. К обеду подали горячий отварной окорок, соус с петрушкой (планируя меню, Дюши демонстрировала викторианское пренебрежение к погоде), молодой картофель и бобы, а потом – песочный пирог с патокой. Саймон терпеть не мог бобы, но его порцию съела Сибил. Она сама круглая, как боб, подумал он и чуть не поперхнулся, чтобы не засмеяться такой удачной шутке; ему не хотелось обижать маму – кому еще, кроме боба, понравится, что его считают толстым? Это снова насмешило его, а пока отец стучал ему по спине, его вставная челюсть выпала на скатерть – ужасный конфуз, а не обед.
Тедди заправился плотно: съел по две порции каждого блюда, а потом еще печенье и сыр. Он решил уговорить Саймона поиграть в теннис сразу после обеда, а то потом корт наверняка захватят взрослые. Папа сказал, что отрабатывать подачу можно и в одиночку, но так неинтересно, если некому отбивать мячи и, что еще хуже, некому говорить, в аут они ушли или нет. Если он как следует постарается, может, когда-нибудь будет играть за Англию. Ему представилось табло в Уимблдоне с надписью «Казалет – Бадж», и по шее сзади пробежали мурашки. «Блестящий молодой теннисист разгромил Баджа!» – так напишут в газетах. А может, и не Баджа, а того, кто появится к тому времени, – эх, тысяча чертей и море крови, веселая будет неделька! Главное – заполучить в тренеры Фреда Перри; во всем мире нет никого лучше Фреда. Паршиво, конечно, что нельзя играть в теннис зимой в школе, но ради тренировки сойдет и сквош или рэкетс. Тедди решил написать Фреду Перри, вдруг он что-нибудь посоветует. У папы или дяди Хью спрашивать было бесполезно: они спорили, стоит ли покупать в контору какой-то диктофон. Папа считал, что стоит, потому что так будет эффективнее, а дядя Хью говорил, что диктовка секретарю занимает столько же времени, сколько и машине, и добавлял, что он за индивидуальный подход. А женщины болтали про детей и всякую другую дрянь. Бог мой! Хорошо, что он, Тедди, не женщина. Носить юбки, быть гораздо слабее, не заниматься ничем интересным – ни Южный полюс не откроешь, ни гонщиком не станешь, а Карстерз говорил, что кровь прямо льется из них между ног каждый раз в полнолуние, но это уж точно брехня, ведь полнолуние каждый месяц, они бы тогда умерли от потери крови, и вообще, ни за кем из них он ни разу не замечал ничего такого, но Карстерз же по натуре кровожадный, вечно он рассказывает про летучих мышей-вампиров, атаку легкой бригады и «черную смерть». И собирается стать детективом, когда вырастет, – чтобы расследовать убийства; Тедди был бы рад никогда больше не видеться с Карстерзом. Призрак новой школы нависал над его мыслями, как айсберг: его пугало уже то, что он видел, а это лишь пятая (или шестая?) часть, и он знал, что таким же пугающим окажется все остальное, когда придется там учиться. Но это еще когда будет, каникулы ведь только начались. Он переглянулся с Саймоном через стол, правой рукой изобразил удар битой и сшиб свой стакан с водой.
Обед в зале выдался нелегким для Клэри в тех отношениях, о которых она заранее не подумала. Невилл и Лидия вели себя прекрасно, ни словом не обмолвились про их садик, а Клэри вызвалась найти пропавшую сандалию Невилла, чем заслужила благосклонность Эллен. Но Полли, по-прежнему чувствующая себя виноватой, потому что они с Луизой опять ушли кататься верхом вдвоем и даже не спросили, хочет ли Клэри пойти с ними, теперь предлагала всевозможные занятия для них с Клэри и Луизой – например, построить на ручье в дальнем лесу запруду, а потом, увидев, что предложение не воодушевило Клэри, – теннисный турнир или возведение шалаша в лесу.
– Ну хорошо, а тебе самой чем хочется заняться? – сдавшись, спросила Полли.
Клэри почувствовала на себе пристальные взгляды Лидии и Невилла.
– Поехать на пляж, – ответила она. Поездка на пляж означала со взрослыми и на машинах, поэтому она знала, что Полли и Луизе не под силу исполнить такое желание. Они сдались; всем известно, сказала Луиза, что на пляж они поедут в понедельник, и ни днем раньше.
После обеда Вилли повезла Сибил в Бэттл, купить фланели и белой шерсти. Об этом они договорились еще за завтраком, но по негласному решению собирались втихомолку, чтобы дети не подняли шум и не запросились с ними. И теперь они ехали в тишине и покое, с комфортом вступая в привычные для них летние отношения. Разумеется, они виделись друг с другом и в Лондоне, но скорее из-за братской привязанности их мужей, чем по собственному выбору. Однако поскольку обе стали пожизненными членами семьи Казалет примерно в одно и то же время, за годы естественного соседства между ними развились невзыскательные отношения того рода, которых ни у одной из них не было ни с кем другим. Они вышли замуж за братьев через два года после войны: Сибил – в январе, Вилли – в следующем мае. Братья предлагали двойную свадьбу и даже заводили разговоры о поездке на медовый месяц двумя парами, но от этой мысли пришлось отказаться: Вилли ждала, когда закончится срок ее контракта с русской балетной труппой, а Сибил хотела, чтобы ее свадьба состоялась до того, как у ее отца закончится отпуск и он вернется в Индию. Крестная Сибил оказала необходимую поддержку (ее мать умерла в Индии годом ранее), Эдвард взял на себя роль шафера, в свадебное путешествие они отправились в Рим – Хью сказал, что Франция слишком напоминает ему обо всем том, что он хотел бы забыть. Эдвард сводил их в «Альгамбру» посмотреть, как танцует Вилли, и ее профессионализм произвел глубокое впечатление на Сибил. Давали «Петрушку» (Вилли была одной из русских крестьянок), и Сибил, которая в тот раз впервые увидела балет, потряс Мясин в главной партии. Потом у служебного входа они ждали Вилли, и она вышла в пальто с белым меховым воротником, с волосами, тогда еще длинными, собранными в пучок и заколотыми серебряной шпилькой в виде стрелы. Все вместе они отправились ужинать в Savoy, Вилли оказалась самым интересным и обаятельным человеком из всех, кого когда-либо встречала Сибил. Под пальто на ней было черное шифоновое платье, расшитое блестящим зеленым и синим бисером и открывающее изящные тонкие колени, а рядом с ее зелеными атласными туфельками бежевые бархатные, отделанные ирландским кружевом лодочки Сибил выглядели тусклыми и скучными. Вилли буквально излучала энергию и, подначиваемая Эдвардом, весь вечер рассказывала о русской балетной труппе и гастролях; о Париже, о репетициях, на протяжении которых Матисс ронял банки с краской им на головы; о том, как им не платили неделями, как приходилось довольствоваться пинтой молока в день и все время между репетициями и выступлениями проводить в постели; о Монте-Карло и блистательной публике; о ссоре Мясина с Дягилевым; о том, как некоторые артисты труппы проигрывали все свое жалованье за одну ночь.
Готовность Вилли расстаться с такой жизнью ради брака представлялась Сибил невероятным, героическим поступком, но Вилли, которая, казалось, была влюблена в Эдварда так же, как он в нее, не делала из этого трагедии. Они сочетались браком в доме Вилли на Альберт-Плейс, и ее отец сочинил для церемонии органную сюиту, о которой написали в Times. Вилли отрезала волосы и сделала модную стрижку к свадьбе, на протяжении которой Сибил ужасно тошнило из-за ее первой беременности – той, которая завершилась появлением мертворожденного сына. Если не считать браков с братьями, изначально у Сибил и Вилли было мало общего, но в семье Казалет быть женами братьев означало регулярные непрекращающиеся встречи: вечера, когда братья играли в шахматы, зимние каникулы, когда они ездили кататься на лыжах, – Сибил была никудышной лыжницей, обязательно подворачивала щиколотку и однажды сломала ногу, а Вилли вихрем носилась по самым опасным склонам, демонстрируя энергию и мастерство, снискавшие ей всеобщее восхищение. Они играли в бридж и в теннис. Бывали в театрах и ресторанах, ужинали и танцевали. Однажды вечером в Венгрии Вилли сказала дирижеру оркестра что-то по-русски, и он заиграл Делиба, а Вилли станцевала одна перед целым залом, и все ей аплодировали. Когда она вернулась к их столику, Эдвард небрежно похвалил: «Молодец, дорогая». Сибил заметила слезы на глазах Вилли и задумалась: неужели отказ от карьеры все-таки дался ей нелегко? Больше Вилли не упоминала о временах, когда танцевала; как ни в чем не бывало она продолжала играть роль жены, а впоследствии – матери Луизы, затем Тедди и Лидии. Но Сибил видела, как ее неуемная энергия, подобно воде, устремляется в любом направлении, какое только может найти. Вилли завела ткацкий станок и ткала лен и шелк. Музицировала на цитре и флейте. Научилась ездить верхом и вскоре уже занималась выездкой лошадей для лейб-гвардии – это дело, кроме нее, доверили только еще одной женщине в Лондоне. Работала в Красном Кресте и возила слепых детей на море. Ходила под парусом на ялике и участвовала в гонках малых судов. Самостоятельно изучила русский – для своего краткого пребывания в секте Гурджиева (Сибил узнала об этом только потому, что Вилли предлагала вступить туда же и ей). Некоторые ее увлечения, такие, как секта, оказались недолгими. Сдерживая в себе внезапный порыв спросить: «Ты счастлива?», Сибил заметила:
– Магазины в Бэттле, наверное, закрыты.