Зоуи и Анджела ели друг друга глазами: Зоуи мгновенно заметила, что Анджела заинтересовалась Рупертом, и подвергла ее придирчивому осмотру. Пришлось признать, что она весьма мила – с точки зрения тех, кому нравятся блондинки с довольно блеклыми голубыми глазами. Анджела была рослой и ширококостной, как ее мать, с длинной, совершенно круглой белой шеей, которой постаревшая бедняжка Джессика, конечно, уже лишилась. И скулы у нее были как у Джессики, и тот же скульптурный рот, только накрашенный слишком яркой розовой помадой, которая за время ужина постепенно стиралась. Она определенно увлеклась Рупертом, который, хвала небесам, об этом даже не подозревал, но взгляд Зоуи встречала как ни в чем не бывало. Да она ведь просто школьница, думала Зоуи со смесью облегчения и презрения.
Анджела, которая не видела Зоуи больше двух лет, поражалась тому, что она ничуть не изменилась. Сама она, Анджела, изменилась за это время настолько, что ожидала, что и к Зоуи это относится, но не заметила у нее ни единого признака старения. Она была все так же красива и шикарна, но из прочитанных романов Анджела знала: вероятность очень велика, что она не понимает Руперта, а в этом случае уже неважно, как она выглядит. Бриг закончил историю; он не стал упоминать о том, как доволен, что теперь места хватает всей его семье – в доме, который, как и большинство партий древесины твердых пород для мебельных шпонов, он приобрел на всякий случай…
Кристофер и Саймон пролили воду, а Саймон еще и хлебную подливку, но Кристофер обратил внимание, что никто не стал отпускать по этому поводу саркастические замечания. Сам он после инцидента с подливкой переглянулся с Саймоном и сочувственно подмигнул. И Саймон мгновенно решил, что Кристофер лучше всех присутствующих. А когда разговор коснулся конца каникул (до него оставалось всего-то жалких три недели) и Саймона вновь охватили ужас и отчаяние – он опять увидел по лицу Кристофера, что тот заметил это и не остался равнодушным. С этого момента Кристофер стал его кумиром. А когда Саймон улыбнулся и соврал в ответ на дурацкий вопрос тети Джессики, ждет ли он с нетерпением занятий в новой школе («с нетерпением»!), Кристофер снова подмигнул, и это было ужасно мило с его стороны.
Вилли, которая умела красиво разрезать курицу, раздала всем по порции, распределив четыре дужки между Тедди, Луизой, Норой и Саймоном, почти все время молчала. Мирный день, проведенный в обществе Джессики, странным образом вызвал у нее ощущение обессиленности: груз невысказанного (по крайней мере, с ее стороны) лежал внутри тяжело, как несварение. Она чувствовала, что Джессика ей завидует, и ей нестерпимо хотелось объяснить, что на ложе из роз шипы неизбежны. То, что на ее сестру явно свалилось слишком много дел и забот, Вилли считала не только бедой. Зато у Джессики не оставалось времени задуматься, зачем она существует, заскучать и застыдиться этого, пожелать, чтобы какая-нибудь катастрофа предоставила ей возможность делать хоть что-нибудь и, следовательно, быть хоть кем-то. Однако помимо общего отношения к жизни она твердо вознамерилась обсудить с Джессикой один конкретный факт, но за весь день так и не решилась, боясь, что Джессика не проявит сочувствия по иным причинам, чем, к примеру, могли бы сделать Сибил или Рейчел… Рейчел! Да она убеждена, что появление ребенка у кого угодно – самое чудесное, что только может случиться. Ибо об этом и шла речь. Один цикл Вилли уже пропустила, приближалась к следующему, почти не сомневалась, что беременна, и эта мысль ужасала ее. Ведь ей же сорок два; она ни в коем случае не готова начинать все заново после забот только об одном ребенке, семилетней Лидии. Но что, скажите на милость, делать тем, кто не желает иметь детей? Разумеется, она знала, что есть люди, которые могут помочь, но как вообще их найти? Гермиона казалась ей наиболее вероятным источником сведений, но доверяться ей совсем не хотелось. К тому же она еще не приняла окончательного решения и очень надеялась, что ошиблась. Она дождется срока, а если и на этот раз ничего не будет, тогда съездит в Лондон, к доктору Баллатеру.
Нора, по натуре жадная до еды, решила отказаться от второго куска пирога со сливами во славу Господа. Но это решение она приняла, когда первый восхитительный кусок уже был наполовину съеден, и ей невольно подумалось, что Он обрадовался бы гораздо сильнее, если бы она вообще не ела пирог. «Не держалась за него, а воздержалась», – объяснила она Ему (она всегда старалась поощрять в Нем чувство юмора). Но Он наверняка понимал: пока она не подозревала, насколько восхитителен пирог, ей не удалось бы осознанно пойти на такую жертву. Нет, неубедительно: в Хоум-Плейс еда всегда восхитительна – каждый день как воскресный обед дома. Мама, конечно, замечательно готовит, просто ей не всегда есть из чего готовить, а оборотная сторона в том, что возможность чем-нибудь пожертвовать возникает редко. Здравый смысл предписывал есть столько, чтобы оставаться в живых, что Нора и делала. Ей казалось, что здравого смысла у нее хоть отбавляй, а она предпочла бы иметь кое-что совсем другое – мистическую определенность. Она помногу разговаривала с Богом, но Он почти никогда не отвечал; она уже начинала опасаться, что наскучила Ему, и это ее очень тревожило, поскольку Ему, как известно, все равно, как выглядят люди, следовательно, Его особенно занимает то, что они собой представляют. А мама всегда твердит, что быть скучным и нудным ни в коем случае нельзя. Кристофер съел ее кусок пирога, для него этот кусок стал третьим, однако Нора знала, какой он обычно голодный после тошноты, потому не стала его упрекать. Анджи съела только фруктовую начинку, а тесто оставила. Ну, если Ему и вправду все равно, как выглядят люди, с Анджелой Он наверняка уже соскучился. Нора бросила взгляд через стол на Луизу. Вдвоем они провели замечательный длинный день, валяясь в гамаках и обмениваясь секретами, хотя Нора выдала далеко не все свои, и Луиза, наверное, тоже. Во всяком случае, почти все, о чем они говорили, было не предназначено для семейного круга и наверняка шокировало бы их матерей, поскольку, как бы возмутительно и нелепо это ни было, их по-прежнему все считали детьми.
К тому моменту, когда пирог со сливами был полностью уничтожен, младшим участникам ужина не терпелось выйти из-за стола: Саймону, Кристоферу и Тедди – потому что бессмысленно сидеть за столом, на котором все уже съедено; Луизе и Норе – потому что они торопились возобновить разговор с глазу на глаз, а Анджеле – потому что ей хотелось, чтобы Руперт увидел больше, чем она могла продемонстрировать ему, сидя за столом. Женщины тоже были готовы уйти, поскольку Бриг увлекся своим сокрушительно прелестным стилтоном – Кристофер не ожидал, что он совершит такой добрый поступок, позволит червячкам есть из его тарелки то же самое, что ест он сам, – и изложением своих взглядов на мистера Чемберлена: по его мнению, как премьер-министр он в подметки не годился мистеру Болдуину, от которого не следовало избавляться, загоняя на самый верх, как он выразился. Дюши удивила всех заявлением, что всегда недолюбливала мистера Болдуина, но ни в коем случае не считает вступление в должность мистера Чемберлена переменами к лучшему. На что Руперт ответил: «Дорогая, всем известно, что на самом деле ты восхищаешься лишь Тосканини, а широкая британская общественность никогда не примет его на этом посту, так что ты обречена на разочарование», и прежде, чем она успела возразить, что даже она не настолько глупа, гром, который до тех пор периодически ворчал вдалеке, вдруг грянул прямо над их головами. Сибил вскочила, чтобы посмотреть, не разбудил ли он Уиллса, и как по сигналу, женщины и дети стали расходиться, оставив Брига и его сыновей с портвейном.
В холле они услышали, как дождь барабанит в слуховое окно, а через несколько минут Луиза и Нора, занятые поисками макинтошей, в которых могли бы добежать до дома под дождем, столкнулись с Клэри и Полли в насквозь промокших ночных рубашках.
– Где это вы были? – спросила Луиза, хотя уже знала ответ: устроили себе ночное пиршество в каком-нибудь уютном уголке, как в прошлом году она сама вместе с Полли.
– Устраивали ночной пир, – ответила Полли. – А где все? Нам надо пробраться наверх, чтобы нас не заметили.
Ей показалось, что Луиза, как это ни печально, говорит совсем как взрослые и вряд ли поможет.
Дождь прекратился рано утром, день начался с белого тумана и был признан неподходящим для поездки на пляж. Клэри попыталась подбить остальных на бунт, но хотя все согласились, что это чудовищная несправедливость, никто не возражал против нее настолько, чтобы что-нибудь предпринять.
– А что мы можем? Мы же не водим машину, – резонно указала Полли.
Тетя Рейчел объявила, что миссис Криппс нужно много ежевики для джема, и тому, кто наберет больше всех, достанется приз, поэтому семеро старших детей отправились собирать ягоды, вооружившись мисками и корзинами. Бексхилл ночью сдох; Невилл не поверил Эллен, но тетя Вилли, приведенная посмотреть на неподвижную белую кляксу в ванной, сказала, что в его смерти нет никаких сомнений.
– Но ведь ему не было больно? – живо спросила Джуди. – Или все-таки было?
Вилли поспешно заверила, что боли он не почувствовал.
– Тогда что же произошло? – допытывался Невилл. – Как он мог взять и перестать быть живым?
– Он просто испустил дух, – объяснила Лидия. – Умер. Так бывает со всеми, – вид у нее был испуганный. – Совершенно обычное дело. Или тебя убивают, или ты просто умираешь. Перестаешь быть. Больше ничего не можешь поделать. Ты просто… дух.
Эти объяснения никого не успокоили, Вилли ясно поняла это и предложила устроить торжественные похороны. От этих слов все заметно оживились и остаток утра были заняты делом.
Миссис Криппс сидела у себя в кухне, выдавая сухое печенье Тонбриджу, который заглянул на чай в середине утра: его язву, разыгравшуюся с помощью свирепо зажаренного миссис Тонбридж завтрака, могло успокоить лишь печенье и возможность излить душу. Миссис Криппс не стала высказываться по адресу миссис Тонбридж, но выслушала уклончивые сведения о ней с бесстрастным интересом, который, тем не менее, не оставлял никаких сомнений в том, на чьей она стороне.