Экая загадка! Я решаю проанализировать ситуацию. Слова папы меня поражают, потому что сослуживец со своей дамой выглядели вполне как супружеская пара. А папа этому не удивляется, однако пытается утаить от мамы природу их отношений (уж не знаю каких). Чувствуя, что получаю новый урок житейской мудрости, но не очень понимая какой, я вижу, как мамино лицо становится пунцовым.
16
Иногда мои родители проводят отпуск врозь. Я еще недостаточно вырос, чтобы меня это беспокоило.
Может быть, эта договоренность связана с тем, что они спят в разных постелях и более того, в разных комнатах? Ответа пока не находится. Может быть, так обстоит у всех, и любые родители ездят отдыхать отдельно друг от друга? Вот и пример: на этом курорте компанию нам составляет старая мамина подруга Юля, оставившая в столице мужа Арона и восьмилетнюю дочку.
Юля – ровесница мамы. Она кандидат наук и живет в центре, а квартира у нее раза в три больше нашей. То ли из-за Юлиного более высокого положения в обществе, то ли из-за ее внешности, но родители ее, кажется, побаиваются. Юля напоминает Софи Лорен, я точно знаю, потому что смотрел «Брак по-итальянски» целых три раза. Не то что я изменил своей Милен с новой пассией, но этот фильм – еще одно окно на Запад и к тому же он сразу стал классикой.
Если Юля похожа на прекрасную Софи Лорен, она тоже должна быть красавицей. Мама с папой, как ни странно, не соглашаются. Энергичные протесты мамы и трезвая оценка папы сводятся к тому, что назвать Юлю красивой можно лишь с большой натяжкой. Вот мама – красавица. У нее прекрасное лицо и отличная фигура. Конечно, у мамы нет ученой степени, зато достоинства Юлиной фигуры, как уверяют меня родители, весьма сомнительны. В ответ на мои робкие возражения они говорят, что Юля просто всех дурит, умело маскируя дурное телосложение тщательно подобранными нарядами.
Эта неожиданная дискуссия заставляет меня сравнить Юлю в платье, скрывающем фигуру, с Юлей в откровенном купальнике. Мой первый в жизни беспристрастный анализ женских пропорций и их отношения к красоте показывает, что родители правы. Две Юлии – в платье и без – выглядят как две разные женщины, причем одетая – намного лучше.
И двутелая Юля, и мы втроем, и несколько семей, с которыми мы познакомились на пляже, снимают комнаты у местных жителей, которые на лето переезжают в какие-то сараи на задних дворах. В городе, кишащем этими сараями, я не обнаружил ни одной гостиницы. Здесь есть несколько заурядных домов отдыха недалеко от моря, а также привилегированный Дом творчества Союза художников. Это самое большое здание в городе. Его бежевая громада поднимается среди деревьев, словно океанский круизный лайнер, упавший с неба в первобытный лес, чтобы парить над единственным в городе концертным залом под открытым небом, окруженным оштукатуренной стеной того же цвета, что и лайнер.
Дом творчества населен избранными, то есть официально признанными художниками и скульпторами. При поддержке империи они месяцами обитают в этом раю, создавая мастеровитые подражания чужим работам: то виды имперских городов, но в стиле Сезанна и Моне; то портреты роскошных российских женщин, но в стиле Матисса и Ренуара, то скульптуры мускулистых рабочих, но под Родена. При этом все их работы основаны на идеологии и ценностях, свойственных нашей империи. В награду за этот тяжкий труд утомленные художники могут бесплатно смотреть все концерты и представления либо с маленьких балконов своих комнат, либо с огромного центрального, которым мы тоже можем пользоваться благодаря маминым связям.
Большинство отдыхающих – это «дикари», у которых нет доступа ни в пролетарские дома отдыха, ни в Дом творчества. Им остается снимать комнаты или койки у местных. Дело это простое: прямо на вокзале есть огромная доска, густо покрытая объявлениями от хозяев. Вывалившись с чемоданами из вагонов и сорвав одно из них на выбор, уже через час после приезда отдыхающие рассеиваются по тенистым, холмистым окраинам города, поселяются в комнатах, освобожденных предприимчивыми хозяевами, убирают подальше свои скучные северные одежды и смывают с тел дорожную грязь и пыль после полутора суток в переполненном поезде.
На следующее утро преобразившиеся отпускники уже готовы предоставить свои бледные тела на откуп южному солнцу. Женщины наряжаются в ситцевые платья в цветочек вроде тех, что носили воспитательницы детского сада, куда меня отдали на один-единственный день. На мужчинах – летние брюки, а иные, пообразованнее, даже отваживаются разгуливать в шортах, пришедших к нам с загнивающего Запада. Впрочем, женщинам, будь у них хоть десять дипломов, ни в какие безнравственные шорты облачаться не положено.
К этому низшему сословию принадлежим и мы, однако с одним немаловажным исключением: у мамы (в качестве терапевта, обслуживающего Союз художников) имеется гостевой пропуск в Дом творчества. Это означает доступ к территории, к огромному центральному балкону, а также к столовой. В последнем случае правила запутаны и немного унизительны. Талоны на питание вроде бы дают нам право посещать роскошную столовую с белыми коринфскими колоннами и белыми крахмальными скатертями, как и положено на океанском лайнере, но, увы, только во время завтрака.
– Пап, а почему я никого из них не узнаю? – спрашиваю я во время нашего первого посещения этого дворца. Я поедаю яйцо всмятку, которое кажется крошечным, поскольку помещено в особую массивную рюмку из сияющего мельхиора. На коленях у меня лежит плотный лоскут белой ткани, именуемый салфеткой, – раньше я видел такие только в кино. – Я думал, тут живут только настоящие знаменитости, ну, которых по телику показывают!
Папа отвлекается от своей яичницы-болтуньи, обрадованный шансом применить свои аналитические способности.
– Ты никого не узнаешь, потому что они не знаменитости, а рядовые члены Союза художников. Им всем положены льготы. – Посолив яичницу, он добавляет: – Они профессионалы, как мама или я, только в искусстве. – Тут он вдруг похлопывает меня по руке. – Погоди! Одна знаменитость тут все-таки есть! Видишь? – Он указывает на худого лысеющего человека с усами, в белой рубашке, сидящего за столом у окна напротив какой-то кудрявой брюнетки. – Я его узнал по портрету в книжке стихов. Он еще исполняет собственные песни. Помнишь «Маленький оркестрик» с нашей магнитофонной записи?
Я киваю: слышал, нравится. Папа прерывается, чтобы поднять с пола салфетку. Он, конечно, профессионал, но явно не приучен держать на коленях эти барские гигиенические штучки.
Мама, немножко обиженная тем, что ее не приглашают обсуждать знаменитостей, вдруг некстати заявляет:
– Вот будешь учиться на одни пятерки и когда-нибудь отправишься в шикарный ведомственный санаторий для инженеров. Но заруби себе на носу – круглые пятерки, ни одной четверки!
– Слушай, оставь мальчишку в покое, – говорит папа. – Пусть беспокоится о своих оценках после каникул. К тому же не только в оценках дело. Пусть хоть раз в жизни нормально отдохнет, поучится жизненной мудрости у реальных людей, не только у нас с тобой. – Отхлебнув пару глотков чаю, папа завершает: – Ему это еще как пригодится, вот научится и тогда не пропустит зеленую улицу.
Мама не отвечает. Перед ней стоит задача элегантно покинуть великолепную столовую, поскольку завтрак закончился, а с ним и наша принадлежность к избранным. У дверей мы натыкаемся на знаменитого барда и его спутницу, которые подошли с другой стороны зала. Мама, забыв о необходимости держаться аристократически, останавливается, чтобы пропустить их первыми. Папа следует ее примеру, а потом еще и неловко не то кланяется, не то кивает проходящему барду. Тот поклона не замечает, однако его спутница слегка кивает папе в ответ. Мама тщательно рассматривает ее сзади. «Он, может, и знаменитость, но ее я могла бы кое-чему научить в смысле того, как надо одеваться», – торжествующе заключает мама, вновь становясь безупречно элегантной.
Печальная особенность наших талонов на обед и ужин состоит в том, что отоварить их мы можем только у окна кухни сзади океанского лайнера. Горячие блюда, полученные в алюминиевых судках из трех отделений, мы раскладываем по тарелкам уже в своем съемном жилье. Как же унизительно видеть папу в изысканных шортах, который тащит домой эти проклятые тускло-бледные судки!
Усатого автора «Оркестрика» невозможно даже представить себе несущим по улице эту гадость. Да и родители начинают подозревать, что двухразовое питание на вынос с черного хода – не льгота, а чистое издевательство. Впрочем, этот шизофренический жизненный уклад, когда завтракаешь, как король, а обедаешь и ужинаешь, как лакей, скоро кончается. Днем и вечером мы начинаем ходить с Юлей и ее новыми пляжными друзьями в приморскую столовую самообслуживания размером с хоккейную площадку.
А вот доступ к огромному балкону – это примерно как ежедневные бесплатные места в правительственной ложе Большого театра. В дни интересных представлений я сразу после завтрака бегу вверх по лестнице «забронировать» передние сиденья, раскладывая на них разные предметы одежды, придавленные толстыми книгами, чтобы не унесло ветром. Затем мы отправляемся на пляж и возвращаемся, чтобы занять свои законные места за пятнадцать минут до выступления, сразу после захода солнца.
Балкон Дома творчества выходит на север. Устроившись на одном из стульев в первом ряду, я обнимаю руками свои колени в ожидании представления. Слева виден уголок моря, отражающего остатки багрового заката. Вид справа закрыт огромной горой. Сегодня выступает один из самых прославленных эстрадных певцов в империи, и разгоряченная избранная публика (среди которой знаменитости, увы, отсутствуют: бард почему-то не пришел) стекается на балкон, как простые смертные. Оркестр уже на сцене, под ослепительным светом прожекторов. Головы зрителей, входящих в зал с улицы, сверху похожи на бусины.
Море справа постепенно исчезает в сумерках, но до меня все еще доносится урчание прогулочных катеров и хриплый рокот моторных лодок, а южный ветер по-прежнему насыщен запахом роз и магнолий. Ворота закрываются, сейчас концерт начнется. Свет в зале гаснет.