Итак, поварихи, которые еще пятнадцать минут назад вряд ли знали о моем существовании, придут на мой липовый день рождения! Я всегда смотрел на них, и для меня они тоже не существовали, однако же, как и в случае с кудрявой многодетной матерью, мысль об их интересе к нам, интересе возможно даже романтическом, полностью меняет мою психологию. Я вдруг начинаю ощущать известное шевеление на привычном месте в штанах и поражаюсь, как после девяти порций горячительного мои душа и тело могут так мгновенно среагировать на простую новость о том, что юные поварихи сулят нам определенные возможности.
– Как будем действовать по запасному плану? – спрашиваю я у Мишки, который вроде бы полностью оправился от полученного отказа, но еще не протрезвел.
– Ступай в домик и накрой на стол, – говорит Мишка неожиданно сиплым голосом. – Не забудь свою легенду: мы отмечаем твое шестнадцатилетие. И еще – зайди на кухню «Сосен» и возьми несколько штук помидоров.
Я послушно отправляюсь на кухню, где одна из поварих, с шиньоном, облаченная в белый халат, что-то перемешивает огромным половником в двух гигантских алюминиевых кастрюлях. Ее наращенная взбитая прическа привлекательно раскачивается из стороны в сторону.
– Синьора, – сиплю я (точно как Мишка), употребляя иностранное обращение по неведомым причинам, явно связанным с уничтоженной поллитрой, – помидорчиков не найдется?
Работница питания в шиньоне прерывает свое перемешивание и направляет робкий взгляд куда-то в область моего пупка.
– Сколько? – спрашивает она, глядя в том же направлении робким же голосом.
Ответить я забываю. Похлопав сверхъестественно густыми и длинными черными ресницами 1960-х годов, она предлагает мне из пухленьких ручек с нежно-розовыми ноготками четыре помидора. Торжественно забирая последний из них, я ласково поглаживаю одну из ручек, а затем поворачиваюсь и, словно бесшумный катер на подводных крыльях, несусь в домик, где Мишка уже занимается жаркой рыбы. Быстро нарезав помидоры, я бросаю их на сковородку, а Мишка с прежней точностью разливает следующую поллитру по тем же кружкам. На этот раз опустошаем их залпом, закусывая солеными огурцами и ломтиками яблока. На этот раз у водки какой-то химический привкус.
Восемнадцать порций спиртного – не шутка. В сумерках моего фиктивного дня рождения я вижу, как по мягкой траве к нашему домику медленно шествуют обе по-прежнему пухленькие, но неожиданно привлекательные поварихи, уже не в белых халатах. Вид их прекрасен. Поскольку одной из них я коснулся рукой, они больше не кажутся взаимозаменяемыми. Моя избранница одета в платье в розовых цветах, под цвет ноготков, напоминающее мне (ах!) о незабвенной Валерии, и ее пухлотелость становится еще соблазнительнее. А какое платье на другой поварихе, я даже не замечаю, поскольку отвлечен знакомым шевелением в штанах.
Мишка указывает взглядом, что встречать гостей придется мне. По неизвестной причине он посвящает все свое внимание жарке рыбы с помидорами и оставляет заботу о девочках на моих плечах.
Ободренный непрерывным шевелением в штанах, я уже без дальнейших инструкций приглашаю девушек отпраздновать мой липовый день рождения:
– Добрый вечер, дорогие синьоры! Садитесь, пожалуйста, и отведайте нашей прекрасной жареной рыбки с помидорами под белое вино!
Молчаливый Мишка раскладывает по тарелкам угощение, наполняет стаканы девушек портвейном, а наши – пивом, после чего снова растворяется в темноте.
Время исчезает, как вода в песке, а когда оно возвращается, девичьи стаканы наполовину пусты, наше пиво выпито полностью, а в голове у меня стоит густой туман. С моим непутевым и неукротимым братом что-то не так. Вместо того, чтобы быть тамадой на моем дне рождения и пытаться ухаживать за своей поварихой, он просто ушел в себя, не оставляя мне иного выбора, кроме как взять наше празднество в свои руки. Несмотря на то что недавно я практически вырубился, я чувствую себя вполне трезвым и вдруг замечаю, что наши поварихи чувствуют себя не в своей тарелке.
Чтобы девушки расслабились, я протягиваю руку к гитаре. Что бы такое сыграть, чтобы понравилось всем четверым? Ага! Есть песня, которую любят решительно все! Я, правда, никогда ее не пел, и на гитаре не исполнял, но попробую изобразить.
У мо-о-ря, у синего моря,
Ты со мно-о-ю, ты рядом со мною,
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый де-ень поет прибо-ой!
– Мишка! – я отчаянно зову своего кузена на помощь.
Никакой реакции.
Ладно, попытаемся изобразить другую.
Эти глаза напротив, чайного цвета глаза!..
Я пытаюсь, но, к счастью, девушки милосердно не желают слушать про эти идиотские глаза напротив. Более того, они уже собираются уходить. Я предлагаю пройтись или, скорее, проскользить с моей драгоценной обладательницей шиньона до «Сосен». Ресницы у нее трепещут, она колеблется, но под моим давлением соглашается.
– Мишка! – ору я, но мой братец так увлекся чтением, что отвернулся от нас.
Когда после еще нескольких окриков он наконец поворачивается и бросает вороватый взгляд на невостребованную работницу общепита, я быстро беру свою девушку за руку и вытаскиваю ее из домика на террасу с недопитым портвейном и недоеденной рыбой с четырьмя помидорами, освещенную одинокой лампочкой без абажура.
27
Мы с девушкой спускаемся с террасы в лес. Трава пропитана росой, а в воздухе ритмично покачиваются светлячки, словно дальние катера в синем Черном море. Я иду так близко к своей спутнице, что впервые чувствую сладкий розовый запах ее духов.
Радостный и невесомый, я держу ее за руку и решаю пойти не своей обычной окольной тропинкой через лес, а напрямик, через луг. Трава под ногами влажная и мягкая, но почва неровная; когда я иду по нему впереди своей поварихи, то дважды спотыкаюсь, на миг теряя равновесие. Минут через пять мы достигаем «Сосен». Входя на территорию, я целую девушку в губы – мягкие и теплые. Она не отвечает, но и не протестует. Я держу в объятиях ее пышное и крепкое тело и, подталкиваемый сильным волнением в обычном месте, продолжаю целовать. Губы у нее пахнут розовым маслом, а пудра на щеках похожа на сладкий розовый мел. Желая получить хоть какой-нибудь ответ, я обнимаю девушку крепче. Какая у нее большая и теплая грудь! Полный решимости не упустить своего шанса, как с Надей, я кладу обе ладони на ее мягкую попу и пытаюсь приподнять красавицу с земли, чтобы она почувствовала себя такой же легкой, как я.
Но, увы, она не желает ощутить этой легкости и, мгновенно превратившись в безвестную работницу общепита, торопливо высвобождается из моих объятий, отступает назад и с неожиданно сдержанным и недовольным видом начинает поправлять платье и шиньон.
Затем она сообщает мне, что беспокоится насчет своей соседки по комнате и ее благополучного возвращения домой. Она отстраняется от меня и больше не хочет целоваться. Да я и не пытаюсь – просто иду рядом с ней по территории дома отдыха, всего один раз споткнувшись о какую-то неведомую мне доселе кочку. Она явно ищет кого-то взглядом, и оба мы вскоре видим предмет ее поисков – толстопузого, которого я вечность назад разгромил на матче в пинг-понг.
Пухленькая и явно больше не моя работница общепита что-то шепчет на ухо толстопузому, а тот, улыбаясь во весь рот, сообщает мне, что отведет ее домой сам, а мне лучше забыть о поисках ее подруги и вернуться в наш домик. Проиграв поединок под названием «Жизнь» двойнику Вовки, которого я обыграл в пинг-понг, я даже не пытаюсь поцеловать девушку на прощание. Я разворачиваюсь и ухожу, возвращаясь через луг в сторону домика.
Легкость из моего тела уже постепенно уходит, как водород из первомайского воздушного шарика, и по пути я многократно спотыкаюсь. Тем не менее мне удается добраться до домика, ни разу не упав. Свет все еще горит, рыба и бутылки не убраны, а необъяснимо смирный Мишка спит на своей кровати рядом с открытой книгой. Вторая девица ушла.
Голова у меня уже набита ватой до невероятной плотности. Остро ощущая, что мне едва перевалило за пятнадцать лет, и совершенно не подозревая, что братец мой только что преподал мне ценный урок житейской мудрости, я падаю на свою койку и засыпаю. Вы спросите, какой это был урок? Возраст не всегда приносит мудрость, вот какой.
28
Открывая глаза в полдень, я понимаю, что никогда в жизни не чувствовал себя так отвратительно. В лицо мне, словно кирпич, ударяет резкий запах рвоты, и я начинаю жалеть, что проснулся. Зловоние исходит от неаппетитной лужицы на полу, посередине между нашими с Мишкой кроватями. Мои воспоминания о вчерашнем разгуле вполне последовательны (если не считать нескольких минут, когда я отрубился), но я не помню, чтобы меня рвало или даже тошнило. Таким образом, мой пробуждающийся разум говорит, что виновник лужи – кто-то другой, то есть мой вождь и наставник Мишка, поскольку больше некому. Никогда бы не ожидал, что мой опытный братец не сможет удержать в себе бухло, которое мы делили строго поровну. Я смотрю на отрубившегося, но ровно дышащего кузена, лежащего между лужей рвоты и книжкой, перевернутой вверх тормашками и прислоненной к некрашеной фанерной стенке. Причина ухода поварихи становится очевидной. Я бесцеремонно трясу Мишку, чтобы он проснулся. Он плохо меня понимает, язык у него заплетается, а прическа афро перекошена, словно парик.
Бесстыжий Мишка оживляется и возвращается к своей роли старшего, предлагая опохмелиться лучшим из возможных средств, а именно недопитым вчера вином. Это лекарство действует достаточно хорошо, чтобы мы смогли помыть пол и скрыть следы случившегося, но бессильно вернуть расположение работниц общепита, которые уже вернулись к своим обязанностям.
За ужином в столовой «Сосен» вчерашняя участница нашего запасного плана, с шиньоном на месте, в белом халате не первой свежести, избегает моего взгляда. Загрузив на свой поднос тарелку бефстроганов, даже по виду похожего на резину, я украдкой бросаю взгляд на ее пухлое круглое личико. Шанс я упустил, ее интерес ко мне испарился, так что в штанах у меня полный штиль, а милые вчера глазки, подведенные тушью до самых висков, выглядят совсем не так мило. Может быть, вчера я и вел себя не так, как подобает будущему интеллигенту инженеру. Но кто считает! Я одолел свою первую поллитру водки (восемнадцать порций!), вдыхал аромат духов своей поварихи и был свидетелем зловонного провала Мишки в роли старшего. Я прошел через положенные обряды посвящения.