Я целовал девушку, я пробовал на вкус розовую пудру на ее щеках и теперь знаю, как это делается. Я готов к своему светлому будущему.
29
Утром приезжает папа в новом красном автомобиле. Двигатель у новой машины в три раза мощнее, и она тут же возносится в статус божка, требующего ритуального поклонения. Папа это поклонение явно предвкушает, но первым делом он осматривает нашу кожу и конечности на предмет повреждений, каковых не обнаруживается. У нас с Мишкой нет никаких признаков чудовищного вчерашнего похмелья. И вообще мы выглядим как показательный пример юношеской независимости.
На следующий день после возвращения папы показательные примеры отправляются к привычному месту у реки разыгрывать второе действие пьесы «Независимость». Появляются красавицы, и ослепительная, и ошеломительная, которые, как обычно, освобождаются от одежды. Затем к ним присоединяется вчерашний толстопузый. Они болтают и смеются, изредка поглядывая в нашу сторону. А потом толстопузый неожиданно поднимается с места и впервые приглашает нас поиграть с ними в карты.
Мы с Мишкой подходим к расстеленному одеялу, нервничая, будто нас на уроке вызвали к доске. Ослепительная красавица, которой очарован я, не обращает внимания на Мишку и оглядывает меня своими безмятежными и далекими голубыми глазами так, будто впервые открыла новую разновидность гомо сапиенса под названием «мальчик». На секунду отвлекшись на Мишку, она вновь поворачивается ко мне своим светлым младенческим лицом и одаривает меня тем самым загадочным взглядом, от которого у меня темнеет в глазах. Потупившись, чтобы полностью не лишиться зрения, я кое-как пристраиваюсь на одеяле между второй красавицей и толстопузым. Все еще не в силах смотреть своей диве в лицо, краем глаза я замечаю до боли знакомое движение. Безмятежная красотка поправляет верхнюю часть синего купальника на груди, как бы отдавая мне молчаливый приказ. Я подчиняюсь и смотрю туда, куда велят. Затем она поводит ногами, а глаза ее по-прежнему спокойны, бесстрастны и глубоки. Будто под гипнозом, я не могу не перевести взгляда с ее груди на ее ноги. «Эй, Витя, осторожно, – говорю я себе. – Берегись!»
«Слышала, ты на днях был настоящим героем?» – голос красавицы выводит меня из транса. Под нашими вопросительными взглядами толстопузый утвердительно кивает. «Жалко, что мы не смогли прийти, – продолжает красавица. – Если б мы завтра не уезжали, можно было бы на лодочке покататься». Она снова дарит мне загадочную улыбку, которая полностью ее преображает. На самом деле эта улыбка детская и беспомощная, и мне вдруг кажется, что эта красавица ничуть не старше меня. Ее улыбка говорит мне (и только мне!): «Ну откуда ты взял, что я из какой-то высшей лиги? Не робей, попробуй!»
Все еще глядя на меня, красавица внезапно перемещает ноги и застенчиво добавляет: «Вы сегодня пойдете на прощальные танцы, ребята?» Ее слова действуют на меня как разрыв гранаты. Шрапнель пронзает мне живот, вызывая тошноту, заставляя колотиться сердце и парализуя легкие. Все, что угодно, лишь бы пойти! «Я не Витя, – говорю я себе, кивая. – Я могу держать себя в руках. Ты получил пятерку с плюсом на экзамене с работницей общепита. У тебя теперь отличная репутация!»
Толстопузый и обе красавицы явно довольны моим молчаливым согласием. Теперь очередь моего брата. «А ты придешь?» – спрашивает Мишку та красавица, которая вертлявая и ошеломительная, изображая свою версию загадочной улыбки и поправляя купальник. Пораженный Мишка соглашается, а на губах у толстопузого появляется ухмылка.
30
Для большинства отдыхающих наступил последний вечер: наутро они уже разъезжаются. На танцплощадке яблоку негде упасть. Два динамика изрыгают эстрадные хиты – то совсем свежие, то десятилетней давности. Оборудование прескверное, музыка словно звучит с безнадежно заигранной пластинки. Впрочем, песни вполне узнаваемы, и при первых звуках недавних хитов танцующая публика принимается подпевать. Танцы начинаются, разумеется, главным шлягером сезона.
У моря, у синего моря,
Со мною ты рядом, со мною…
Правда, знакомый голос певицы кажется уже не бархатным, а скорее прорезиненным.
Приходя на танцы, мы с Мишкой обычно начинаем как зрители: глазеем да болтаем в сторонке, вычисляя, какие из среднего возраста девушек (уже давно закончивших школу) начнут затаскивать нас на танцплощадку. Сегодня мы этого не хотим; у нас другие планы, мы пришли как званые гости, практически на свидание. В честь этого Мишка облачен в свежую белую рубашку и черные брюки, а я – в голубой свитер.
Две красавицы и толстопузые начальнички еще не прибыли. Очаровательные работницы общепита тоже отсутствуют. А вот миниатюрная рыжая хохотушка тут как тут. Странно. Обычно она слишком занята своими тремя мальчишками. Вид у нее праздничный: тут и накрашенное личико, и бежевое платьице в голубой цветочек, и зачесанные волосы (обычно непослушные), аккуратно перевязанные ленточкой. Стоило нам с Мишкой появиться, как она сразу волочит нас на танцплощадку.
Песня про Черное море закончилась, и мы с рыженькой танцуем медленный танец. Я на взводе: только что пережив встречу с обладательницей русого шиньона и предвкушая свидание с ослепительной и неожиданно доступной красавицей, я прижимаюсь к партнерше куда ближе, чем положено с женщиной в два раза старше меня. Безмужняя мать выглядит счастливой и взволнованной. Я тоже взволнован, в том числе от ожидания встречи с другой. Мишка наблюдает за нами. Когда танец завершается, я на мгновение покидаю упорядоченные временно кудряшки и, будучи в радостном настроении (без всякого спиртного – а как же иначе, ведь папа уже вернулся и стоит где-то недалеко!) притаскиваю к ним своего братца, а сам танцую с какой-то ее толстенькой подружкой, которая тоже скоро уедет. Отдых заканчивается, и, словно пионеры в последний день лагерной смены, отпускники охвачены легкой грустью. Впрочем, у этой грусти есть и чисто химическая причина: по дороге из нашего домика я заметил две пустые поллитровые бутылки, валяющиеся у тропинки.
А! Новая песня в ритме твиста, новомодной западной чумы, заставляющей забывать о чопорности! В сельских провинциях империи о нем только наслышаны, а мы с Мишкой почему-то считаемся знатоками, и нас просят показать дикие движения этого упадочного танца. Негритянская шевелюра Мишки с космической скоростью перемещается по всей танцплощадке, а я остаюсь на месте, в кружке воодушевленных учеников и учениц. Большинство из них – женщины средних лет с золотыми зубами, но я все равно польщен.
Веселье вроде бы продолжается, но к нему начинает примешиваться тревога: ни двух красавиц, ни их толстопузых дружков в наличии не имеется. Зря мы с Мишкой нервно озираемся: уже ясно, что красавицы так и не появятся. А поскольку это последний вечер, мы, скорее всего, никогда их больше не увидим. Одним словом, нас продинамили.
Толстокожий Мишка не слишком расстраивается, а со мной другая история. Мне все труднее и труднее довольствоваться золотозубыми матронами. «Хорошо же ты поиграл в дурака сегодня утром у речки… Дурак играет в дурака», – анализирую я, продолжая извиваться в твисте с обладательницей всего одного золотого зуба, как у Антонины Вениаминовны… Темные мысли затуманивают мне голову и извиваться становится труднее. Я хуже дурака. Я идиот!
Этого романа Достоевского я еще не читал, только видел отрывки экранизации по телику, но название оценить могу. Увы. Ну и пусть. Ты и впрямь идиот. Кем еще надо быть, чтобы так неосмотрительно валять дурака? Доверившись двум русским (ослепительной красотке и толстопузому), ты забыл самый ценный урок житейской мудрости, полученный еще в пятилетнем возрасте: держись своих. Еврейская девушка никогда бы так тебя не кинула, думаю я, вскипая от гнева. Даже полукровка… даже на четверть еврейка! Думаешь, ты такой умный, что можешь стать не тоскливым «интеллигентным инженером», а крутиться среди знаменитостей?
Слушайся маминых советов, идиот, держись своих.
31
Из динамиков извергается медленный танец. Пытаясь забыть о собственном идиотизме, я озираюсь в поисках кого-то, кто меня не кинет. Есть такая женщина! Продолжая пренебрегать семейными уроками житейской мудрости, я нахожу свою рыженькую и оттаскиваю ее за руку от какой-то золотозубой толстухи. Танцуя, мы прижимаемся друг к другу еще ближе. Морщинки в уголках глаз, конечно, видны, но зато никакой подкраски до самых висков. Все куда изысканнее, чем слой розовой пудры на щечках работницы общепита.
У рыженькой нежное гибкое тело, мгновенно отвечающее на мои движения, и податливая талия. Танцевать с ней так легко, что мы кружимся, как единое целое. Через минуту-другую молчания она снимает с головы ленту и распускает волосы. «Ты многовато выпил на днях, Саша! Будь поосторожней! Кто за тобой тут присматривает? Папа? Что-то я его совсем не вижу».
Увлеченный ощущением ее ласкового тела, которое вписывается в мое, словно перчатка Милен Демонжо, я ничего не отвечаю.
«Кстати, меня зовут Мальвина. А своих знакомых ты ищешь зря. Я видела, как они уезжали. Один из парней отвез всю компанию в город на своей машине, уже давно. Не веришь – покажу!»
Она берет за руку, тянет меня с площадки и ведет к домикам двоих толстопузых приятелей. Света ни в одном нет. «Видишь? Уехали, – потряхивая своей рыжей гривой, Мальвина смотрит на меня с жалостью. – Уехали».
Раздавленный унижением, я чувствую себя десятилетним мальчиком и чуть не плачу. Очень хочется обнять многодетную мать, чтобы она меня утешила, но я все-таки сдерживаюсь, шмыгая носом и вытирая ладонью глаза. Не считая отважной маминой попытки убедить меня в том, что кролик – это курица, меня еще никогда так откровенно не обманывали.
Я стою в темноте у пустого домика, покинутого красавицами, продолжая вытирать с лица позорные слезы и невольно перемазывая его грязью с танцплощадки. Мальвина вызывается меня утешать. «Не огорчайся, все будет в порядке! – она осторожно кладет мне руку на плечи. – Не волнуйся, ты у нас красавчик. Ты еще много-много таких встретишь. Она тебе в подметки не годится!»