В сегодняшней дискуссии Дон, обосновавшийся на задней парте рядом с Валеркой, полагает, что отвратительная отрицательная героиня вполне заслуживала смерти. Более того, он считает Раскольникова (убийцу, но положительного героя) тряпкой, поскольку настоящие мужчины не должны иметь ни совести, ни способности к раскаянию. Он выражает свои доводы скупыми, взвешенными словами, словно находится в зале суда или среди персонажей «Крестного отца». Как ни странно, его безумные глаза и гангстерская манера речи вызывают у нас бурное веселье. Когда он, наконец, с глубокомысленным выражением лица садится на место, все улыбки мигом исчезают. Может, он и не крестный отец из мафии, но спорить с ним лучше не стоит.
Добросердечный Петя, уже явно ставший одним из любимцев Изабеллы Семеновны, сочувствует старой ведьме. Почесывая растрепанную голову, Святой Петька заявляет, что хоть старуха и отрицательная героиня, смерти она не заслуживает. Он думает, что добрые люди должны мирно сосуществовать с негодяями. Раскрасневшись, он агитирует нас ладить друг с другом, как львы и антилопы в африканской саванне. Ему, разумеется, известно, что львы временами разрывают отдельных антилоп на части с целью употребления в пищу. Однако, будучи биологом в третьем поколении, он склонен оправдывать их антиобщественное поведение.
«Слушайте, – говорит Петя. – Если бы перед львами положить большие куски мяса, они бы их и поедали вместо антилоп. Мы – цивилизованные люди. У нас в магазинах (почти всегда) есть мясо. И каннибализмом мы (почти никогда) не грешим. Поэтому даже самые отвратительные люди имеют право на существование!»
Я слушаю это спор разве что краем уха. Мое внимание куда больше занято Ларой, еще одной выдающейся новой ученице нашего класса, которая уже разбила сердце по меньшей мере шести мальчикам, включая нас с Петей.
Валерка, который первым поддался Лариным чарам, старается увязываться за ней, чем бы она ни занималась после школы. У Лары золотисто-каштановые волосы и узкие, раскосые зеленые глаза, напоминающие об экзотических азиатских куклах. Ее нечастый смех звучит как дар Господень, потому что делает ее непроницаемое лицо не таким строгим и сокращает дистанцию, которую она соблюдает в отношениях с окружающими. Как же мы все стараемся ее рассмешить! Возможно, что из Лары вырастет ослепительная и ошеломительная красавица: она уже сейчас выглядит прекраснее, чем обе мои знакомые из «Сосен», хотя, кажется, еще совсем не понимает могущества своей внешности.
Как и Дону необходим неразлучный приятель, Лара не обходится без закадычной приятельницы. Она сидит за одной партой с Зоей, своей полной противоположностью. Зоины родители живут вместе, но не разговаривают уже пятнадцать лет. Лицо у нее такое заурядное, что кажется хорошо знакомым; ее круглые очки сидят на носу, напоминающем не то большую пуговицу, не то маленькую картофелину. Зоя источает безудержную энергию, движется резко и остра на язычок. Только в присутствии фарфоровой Лары ей удается вести себя не так возбужденно.
Подобно Валерке, едва увидев Лару впервые, я тут же потерял от нее голову. Прощайте навсегда, чаровницы из Кордона! Загадочная и прекрасная Лара следит за обсуждением «Преступления и наказания» с безучастностью сфинкса. Она не улыбается, когда говорит Дон, но при рассуждениях Пети о львах и антилопах с ее изящных губ срывается один из редких и драгоценных смешков. При этом, как мне кажется, она смотрит на Петю с обожанием, и на меня накатывает девятый вал ревности. Я не могу позволить ей никого обожать, включая даже моего растрепанного друга.
Приходится принимать чрезвычайные меры.
– Изабелла Семеновна! – я поднимаю руку. Кругленькая учительница в своем пчелином костюме кивком разрешает мне продолжать. – Мы вот обсуждаем этих персонажей, будто они реальные люди, забывая, что они – только плод писательской фантазии. Почему бы нам не заняться обсуждением романа с точки зрения предмета нашего урока, то есть – литературы?
– Занятно! – улыбается Изабелла Семеновна своими желтыми губами. – Что же ты сам думаешь о литературных качествах этой книги?
В порядке чрезвычайных мер я позволяю себе затеять провокацию, направленную на привлечение общего внимания.
– Манера письма мне кажется запутанной, неоправданно трудной для чтения и… скучной. Предложения тянутся бесконечно, одним и тем же вымученным языком описывается все на свете – от швабры до душевных мук Раскольникова после убийства. Почему великий писатель Достоевский не может писать языком, доступным для всех? А если он на это неспособен, то какой же он великий писатель?
Как бы ненароком я бросаю беглый взгляд в сторону Лары, и наши глаза встречаются. Драгоценный миг! Что может таиться в ее глазах – любопытство? Интерес? А вдруг… восторг? Я скромно истолковываю сфинксоподобное выражение в этих раскосых зеленых глазах, как проявление интереса и, довольный, сажусь на место. Ура, задание выполнено! Обожание Пети сменилось благосклонным интересом ко мне. Изабелла Семеновна тоже выглядит довольной и слегка развеселившейся – не от выражения Лариных глаз, а от моих вопросов.
Достойный потомок Макиавелли, я надеюсь, что учительница сейчас начнет новое обсуждение, с помощью которого мне удастся добиться замены Лариного интереса на обожание. Но Изабелла Семеновна на мой крючок не ловится.
– Боюсь, что подобное обсуждение потребует слишком много времени, – говорит она, – вряд ли мы сегодня успеем. – Потом она поворачивается ко мне и провозглашает: – Должна ли великая литература требовать великих усилий? Можно ли называть общедоступную литературу, написанную без усилий, великой литературой? – и добавляет, обращаясь ко всему классу: – Вот вам всем пища для размышлений…
Раздается звонок.
– Погодите, – громко останавливает нас Изабелла Семеновна, когда я уже поравнялся с ее столом. Шорохи и стук прекращаются. – Хочу сделать объявление. Для всех, кто хочет лучше узнать русскую и зарубежную литературу, я организую кружок любителей книги. Будем встречаться после занятий по четвергам. Все желающие могут занести свою фамилию в список, который лежит у меня на столе. На этом все. До будущей недели!
– Изабелла Семеновна, – начинаю я, – можно с вами поговорить о моем сочинении?
40
– А что именно ты хочешь обсудить, Саша? – голос Изабеллы Семеновны несет в себе порядочную дозу сарказма.
Я потрясен. Это совсем не похоже на ожидавшиеся мной восторги. Пытаясь овладеть собой, я смотрю в окно. Наш класс на четвертом этаже находится прямо над тем классом начальной школы, где я состоял в заговоре с Антониной Вениаминовной. Отсюда открывается такой же вид из окна, и на стене висит такой же пантеон великих писателей. На верхнем этаже дома, где жил Вовка, несколько окон сияют, отбрасывая осенний солнечный свет прямо на эти портреты, делая писателей похожими на добрых мудрецов, безуспешно пытающихся подсказать мне достойный ответ.
На мое счастье, Изабелла Семеновна продолжает:
– Ты получил за сочинение высший балл, чего ты еще хочешь?
На ее лице я вижу преувеличенное удивление, а на губах – хитрую усмешку.
– Боюсь, что я вас не понимаю, Изабелла Семеновна, – решаюсь, наконец, я. – Вы хотите сказать, что я хотел получить пятерку? Разумеется, хотел, как и любой на моем месте. Что в этом особенного?
– Ничего, разумеется, но далеко не всякий готов ради пятерки пойти на такие крайности, – говорит она резко. – Не всякий придумает настолько необычную тему для сочинения, что она будет заслуживать пятерки просто за смелость, независимо от качества написанного.
Изабелла Семеновна сидит за своим столом, как судья, я стою перед ней как обвиняемый. Надо защищаться!
– Изабелла Семеновна, вы намекаете, что я написал про барда просто ради оригинальности? И рассчитывал получить пятерку именно за это? Вы намекаете, что мне безразлична его поэзия? Может, я и смелый, и оригинальный, но вы же сами хотели, чтобы мы посвятили сочинения своим любимым писателям. Даже хуже, поэтам! Такое, не побоюсь сказать, смелое и оригинальное задание, требовало смелого ответа! – Чтобы не встретиться глазами с учительницей, я снова смотрю наружу. Пылающие окна напротив померкли, как и моя уверенность в себе. – Я вообще-то люблю фантастику, – нерешительно продолжаю я, пока сочувствующие мне писатели с бледнеющих портретов на глазах превращаются в подобие бесстрастных присяжных заседателей, решающих мою судьбу. – Но в этом жанре печатают только ширпотреб. Даже во всей «Библиотеке современной фантастики» я не нашел ни одной интеллектуальной вещи. Если б решил писать про ширпотребную фантастику – что, это тоже было бы смело? Теперь о поэзии. Если не говорить о школьной программе, то барды – это единственные поэты, которых я знаю довольно хорошо. А грузинский бард – единственный, который нравится мне по-настоящему. Я пою его песни каждый день. Ну да, он пишет песни, но и тексты у них замечательные! Я написал про него, потому что он действительно мой любимый поэт. Я думал, что мой выбор вполне, как бы сказать, отвечал духу полученного задания!
– Значит, смелый ответ на смелое задание? – не без сарказма перебивает меня Изабелла Семеновна. Затем она вдруг смягчается, из судьи снова становясь непредсказуемой и ироничной инопланетянкой.
Я чувствую, что, сам того не ведая, успешно сдал некий экзамен на порядочность.
– Если серьезно, – из осторожности понижая голос, она как бы подчеркивает весомость своих слов пристальным взглядом снизу вверх мне в глаза, – должна сказать, что мне очень понравилась твоя работа. У тебя есть талант видеть вещи, которые многим недоступны.
Я внезапно понимаю, почему она так осторожна. У тебя есть талант. Она не хочет, чтобы это вскружило мне голову. Вот почему на полях моего сочинения не было никаких комментариев: чтобы я не слишком возгордился!
– Ты видишь вещи, которые не лежат на поверхности, – продолжает она. – И ты их не просто