Изабелла и СС едут в соседнем вагоне, в двухместном купе с дверью и умывальником, хотя и с тем же постельным бельем за рубль. К всеобщему вздоху облегчения, обе они появляются утром живые-здоровые и ведут себя как обычно. Более того, похоже, что учительницы вполне ладят друг с другом. Они, а скорее всего только Изабелла Семеновна, тщательно спланировали всю поездку. В крупных городах Прибалтики мы будем ночевать в школьных спортзалах, а в маленьких – жить в палатках на окраинах. Завершим путешествие лагерем в лесу возле Михайловского (того самого, Пушкинского), недалеко от границы с Прибалтикой.
Таллин – столица страны крохотного народа в северо-западном углу вечной империи выглядит средневековой, как в сказке. Как и Абхазия, явно томясь в железных объятиях империи, она хотела бы стать пусть и отсталой, но восточной частью Запада, а пока остается передовой западной частью Востока. Булыжные мостовые, красные черепичные крыши и осанистые, чистенькие дома с флюгерами в старом городе перемежаются башнями, где прячутся златовласые Рапунцели. Оставив огромные рюкзаки и спальные мешки в таком же физкультурном зале, как в нашей школе, мы отправляемся в кафе, расположенное в недрах одной из башен.
Низкие потолки, толстые свечи, толстые деревянные скамейки и столы! Все эти китчевые атрибуты старой сказки разжигают воображение. И вот, за два года до получения законного права пить спиртное, при тусклых свечах, в компании двух наших учительниц русской литературы, мы потягиваем крамольный кофе с коньяком. Изабелла, одетая в свое обычное фиолетовое, явно в своей стихии, а пышная СС, чье тело прямо рвется из серой юбки и облегающей розовой кофточки, похоже, в легком, но продолжительном шоке.
Нас опьяняет не только кофе с коньяком, но и неожиданное попустительство учительниц, и сам воздух анахроничного древнего города. Сидя на противоположных концах длинного стола, мы с Ларой ведем себя как чужие. То ли дело в нашей обычной осторожности, то ли в приоткрывании ящика Пандоры, в нашем разговоре на площади с видом на раскинувшийся внизу родной город. Ответа я не знаю, и это меня тревожит.
Час спустя, после трех чашек крепленого кофе на каждого, мы выходим из темной башни и, щурясь на солнце, идем по улице. Вскоре, под руководством Изабеллы Семеновны, мы, пошатываясь, забредаем в близлежащий музей музыкальных инструментов – такой крошечный, что в российской столице никому бы и в голову не пришло именовать его музеем. Изабелла, будучи в своей стихии, беседует с дамой-экскурсоводом (длинные волосы до талии, внешность стареющей Рапунцели); СС, выкарабкиваясь из шока, неловко улыбается рядом.
После музея мы поднимаемся по булыжной мостовой в сторону самой высокой точки города. Узкие улочки заставляют нас вытянуться в цепочку, которая вскоре разбивается на группки по три-четыре человека. Я иду рядом с Ларой и Зоей, а далеко впереди вижу Дона и Валерку.
«Давай ото всех оторвемся, – шепчу я на ухо Ларе. – Погуляем вдвоем, без никого». Опасаясь раскрыть нашу тайну (как я предполагаю), она колеблется. И вдруг нам помогает хохочущий Сережа, который налетает на нас сзади, хватает Зою за руку и утягивает ее в расщелину в белой стене соседнего переулка. Все это очень забавно, но Ларины глаза остаются убийственно серьезными.
Мы возобновляем медленное восхождение по самой старой улице, которую видели в жизни. Мы ощупываем ногами каждый булыжник, пристально осматриваем каждую выбеленную стену, вдыхая влажный и насыщенный незнакомыми заграничными запахами воздух. Бок о бок идем мы сквозь город, крыши которого с высоты начинают выглядеть как груда разбитой черепицы, испещренная трещинами. Я пытаюсь взять Лару за руку, но она отстраняется. В душе моей, подобно пивной пене, поднимается темная горечь. Мой рай трещит по швам. То отчуждение, которое я почувствовал около университета, похоже, было не случайным.
Мы достигаем миниатюрной площади на вершине холма. Как и две недели назад, наклоняемся над парапетом и смотрим вниз. Я обнимаю Лару за плечи.
– Не надо, – говорит она, выскальзывая из-под моей руки, – а то нас увидят.
Подготовленный недавним ее холодом и нерешительностью, я уже не удивляюсь.
«Кажется, эта поездка может оказаться не такой уж и замечательной», – думаю я. Изображая удивление, пытаюсь взять ее за руку.
– Ну и что? Мы же не в школе!
– Зато школа с нами. – Она оттягивает свою руку назад. – Нас увидят.
– А вот Зое с Сережей все равно, увидят их или нет!
Лара смотрит в сторону, и я чувствую, как пивная пена начинает меня душить. Молча стоим мы у парапета и смотрим вниз на сказочный город. Нас разделяет расстояние в локоть, которое после памятного свидания на безлюдном бульваре кажется шире, чем Атлантический океан. Земля под ногами пружинит, словно я опять стою у тела мертвого Вовки, укрытого брезентом. Так вот моя награда за роман с русской девушкой? Окаменевшая Лара не издает ни звука.
Но я же ее люблю, поэтому в отчаянии стараюсь снова исповедаться перед ней, растолковать все про дедовщину и свою грядущую карьеру химика.
– Лара, – начинаю я, – помнишь, когда мы говорили об институте…
– Я хочу вернуться к ребятам, – обрывает меня она.
52
Из средневековой столицы мы отправляемся вглубь страны, в городок куда более современный. Грунтовая дорога, покрытая белой щебенкой, по сравнению с разбитыми проселками в других частях империи кажется автострадой высшего класса. Покрывая окрестности белой пылью, наш автобус несется со скоростью шестьдесят километров в час. Я стою в проходе, держась за поручень на потолке, и смотрю на зеленый горизонт, чтобы не видеть спящей Лары, положившей голову на плечо Валерки. Никогда не знал, что бывает так больно.
Не в силах вынести этой боли, я решаю попробовать поспать. Стоя. Умеют же это лошади, значит, и я смогу. Светлое утро в начале июня. Вчера мы с Ларой расстались. Я висну на металлическом поручне, пытаясь упереться в одно из кресел. Дремлю, в удивлении просыпаюсь, снова дремлю.
Мне снится Лара на маленькой площади с видом на опрятный средневековый город. На пятачке для танцев у нее в квартире, когда мы зимой праздновали сразу три дня рождения. Я вижу ее раскосые глаза, зеленые днем и черные вечером. Я чувствую, как ее волосы щекочут мне лицо, как во время танца почти полгода назад, и я ощущаю несравненную сладость ее губ. Эти образы, эти сжатые вехи нашего общего прошлого настолько ярки и непосредственны, что, кажется, усилием воли их можно обратить в реальность. Надо только напрячься и сосредоточиться. Я задерживаю дыхание, молюсь без слов, лишь бы эти миражи сбылись. Ничего не получается. Автобус дергается, я открываю глаза, хватаюсь за спинку Петиного кресла, чтобы не свалиться на друга. И снова зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как непроницаемое восточное лицо Лары покоится на плече у Валерки.
Разгрузив наши вещи и разбив лагерь на окраине города, мы сразу направляемся к единственному в городе собору. Надежды на новую встречу с культурой сбываются не сразу: дверь заперта. Неутомимая толстушка Изабелла в новой униформе (облегающем спортивном костюме синего цвета) стучится в ближайший дом и спрашивает у ошеломленного хозяина, как добраться до настоятеля. СС, в старомодных брюках-дудочках и в своей обычной тесной кофточке (без каблуков она неожиданно оказывается среднего роста), смущается. И то сказать – она же никогда не видела Изабеллу Семеновну в погоне за искусством во время субботних экскурсий нашего литературного кружка. Что до нас, то мы, веселясь, почти гордимся нашим бесстрашным руководителем.
Мне все еще не по себе. Надо бы посмотреть на Лару. А вдруг и наш разрыв, и ее близость с Валеркой мне просто померещились? Но мне страшно. Утешения я ищу в компании Святого Петьки. О нашем кратком романе с Ларой он не знает. Собственно, никто на свете не знает, что мы встречались и только что расстались. Но он тоже ею увлечен и следит за конкурентами. Когда я наконец решаюсь осмотреться, то вижу, как Лара разговаривает с Зоей и Валеркой. При всех моих попытках встретиться с ней взглядом она резко отводит глаза вниз или в сторону. С Валеркой она или нет, но уж точно не со мной.
Маленькое чудо возвращает меня к реальности. Худощавый, улыбчивый настоятель в невиданном круглом белом воротничке заводит нас в девственно чистый храм, возвышающийся над нами, как гигантская елочная игрушка. Внутри такая же чистота. По сравнению с темными, дымными русскими церквями, полными икон и фресок, собор выглядит стерильным, как школьный класс. Я поражен скамейками: к их спинкам прикреплены особые ступеньки с подушечками, чтобы прихожанам в следующем ряду было удобнее вставать на колени.
Ну и ну, думаю я, что за нерусский гуманизм? Старушкам в платках здесь не приходится часами стоять на ногах во время службы, изредка преклоняя колени на холодный каменный пол. Впрочем, местные старушки не носят платков. У них длинные седые волосы, как и положено состарившимся Рапунцелям. Я представляю местных бабушек, сидящих на темных деревянных скамейках, и как они преклоняют колени на бархатные подушечки.
Мои размышления вдруг прерываются не чем иным, как голосом Бога. Без всякого предупреждения он проливается на нас с высоты небывалыми звуками органа. Мелодия почти неразличима, есть только последовательность аккордов, каждый из которых звучит, как некая небесная, а то и космическая труба. Мы поднимаем глаза, но вместо Бога обнаруживаем над балконными перилами голову настоятеля, по совместительству органиста, который решил побаловать нас концертом.
Поднявшись по лестнице, мы теснимся у него за спиной, наблюдая за игрой на неожиданно узкой клавиатуре (ага, их две, что-то похожее мы видели в давешнем музее). Священник играет только на нижней, создавая сложную, повторяющуюся мелодию. Эта мелодия вплетается в другую мелодию, затем в третью. Внезапно он смещается, начинает двигать ногами, и исходный голос Бога вновь поражает нас неслыханной мощью. Я смотрю вниз и вижу грубую ножную клавиатуру, которая подошла бы для слона. Священник с силой нажимает ногами на педали, издавая звуки, выражающие волю Провидения.