Мне вообще иногда кажется, что этот кружок для меня важней всего остального в школе.
Петя, шумно дыша, напряженно думает.
– Наверно, это о чем-то говорит, а? – наконец произносит он из темноты.
– Конечно. Но вот Изабелла, – я называю имя высшего авторитета, – она согласна с моими родителями. Считает, что мне надо стать химиком.
– То есть она тебе как бы вроде второй матери? – серьезно спрашивает он. – Собственно, она и всем остальным пытается стать второй матерью. И мне тоже. Она всех хочет опекать. Странно. Иногда мне кажется, что будь моя мама жива, она вела бы себя так же, хотя на вид она была совсем другая. – Святой Петька покашливает и ерзает, словно не знает, стоит ли ему говорить дальше.
– Так что она мне во многом действительно вторая мать, – произносит он тихо, убивая всякую возможность обсуждать с ним мои отношения с любимой учительницей.
62
Утром первого сентября, когда начинается новый учебный год, я мельком вижу Изабеллу в конце коридора. Ее обычный фиолетовый наряд легко различить в коричнево-серой толпе, и ее одежда по-прежнему вызывающе заявляет, что Изабелла инопланетянка, временно и случайно остановившаяся в нашем пятиэтажном белом здании, с которого в этом году огромными пузырями начала облезать краска. Находиться с ней в школе – для меня занятие нервное. Конечно, мы выглядим и одеваемся точно так же, как год назад, и это слегка успокаивает, однако же я боюсь, что при виде Изабеллы Семеновны начну вспоминать другие, совершенно неподобающие вещи.
A на первой перемене я наталкиваюсь с СС. Наш коридор для нее – чужая территория. Что она тут делает, вместо того чтобы учить шестиклассников двумя этажами ниже? Хочет повидаться с Изабеллой? Я уступаю ей дорогу и здороваюсь. Та СС, которая на время помягчела во время нашего путешествия, увлеклась Доном, но в последнюю ночь у оранжевого костра сумела удержаться от греха, уже вошла в свой прежний воинственный образ с высокими каблуками, узкой юбкой и острой грудью. Мирный спортивный костюм, такой непритязательный и изящный, видимо, исчез навсегда. Она снова стала предметов жарких сновидений многих юношей, включая меня самого.
После бурной поездки в Прибалтику в социальном, если так можно выразиться, ландшафте нашего класса заметны кое-какие изменения. Валерка с Доном теперь постоянно пасутся рядом с Ларой и Зоей. На вид это две пары: Валерка ходит по пятам Лары (такой же непроницаемой, раскосой и зеленоглазой), а Дон с Зоей считаются парой по умолчанию. Оба знают об этом и пока не возражают. Дон, однако, не похож на Зоиного щенка: он откровенно засматривается на других девушек, в том числе и Лару, давая понять, что перемены не за горами. А Сережа снова бросает откровенные взгляды на Надю, которая становится все больше похожа на стыдливую учительницу начальной школы.
Мы входим в класс. При виде фиолетовой фигурки у учительского стола я вспоминаю прошедшее лето. Земля сразу начинает плыть у меня под ногами, а сами они становятся ватными, как много лет назад у тела мертвого Вовки в моих собственных кедах, укрытого брезентом. В тот раз я спасался, фантазируя, что снимаюсь в кино «Дурацкая гибель Вовки». Кажется, я снова попал на съемочную площадку. Лента называется «Дневная красавица старших классов».
«Здравствуйте! – говорит полненькая дневная красавица, она же Изабелла Семеновна, на которую я изо всех сил стараюсь не смотреть. – Надеюсь, все вы хорошо провели каникулы и успели за долгие три месяца прочитать все книги из списка на лето. И наверное, еще какие-нибудь?»
Знакомый и уже ставший родным сарказм Изабеллы прерывается привычными стонами недовольства.
«Времени совсем не было! Мы устали! Мы отдыхали!» – повторяет весь класс, и я присоединяюсь из чувства солидарности. Хор выходит не такой дружный, как раньше, к тому же мы не сдерживаем улыбок. В любом случае последний год в школе начался на правильной ноте, а навыки хоровых стенаний быстро восстановятся.
Я, наконец, смотрю на Изабеллу Семеновну. Урок по социалистическому реализму послевоенного периода в самом разгаре, а я ожидаю от нее ободряющей улыбки, того самого взгляда, излучения любви и тепла, которое скажет мне: «Все в порядке, все будет хорошо…» Напрасно. Это тебе не Михайловское со спальными мешками у костра и не гостиная с голубыми стенами.
Изабелла сторонится моего взгляда. Лицо у нее напряженное и застывшее – впрочем, я ее просто давно не видел на работе, может, оно во время уроков всегда такое. Холод – это всего лишь отсутствие тепла, а к взаимной теплоте мы успели привыкнуть. Интересно, заметил ли Петя какие-нибудь перемены в своей второй матери? Но он погружен в размышления, и на его мечтательной физиономии ничего не отражается.
Урок тянется медленно. Великие писатели на стене выглядят недружелюбными и отчужденными. Слава богу, звонок. Ученики с обычным шумом начинают расходиться. Изабелла Семеновна за своим столом обсуждает социалистический реализм с одним моим занудой-одноклассником, который даже не состоит в литературном кружке. «И зачем она переводит время?» – презрительно думаю я, маяча у него за спиной в ожидании своей очереди. На социалистический реализм в данном случае мне плевать. Хочу посмотреть ей в глаза, ощутить их тепло и выяснить, где и когда мы снова встретимся, если это вообще случится.
Похититель учительского времени, наконец, оставляет нас с Изабеллой одних в классе. Сквозь полуоткрытую дверь до нас продолжают доноситься обрывки приветствий и разговоров из шумного коридора. Хорошо бы ее закрыть, но ума не приложу, под каким невинным предлогом.
Едва я собираюсь обратиться к Изабелле Семеновне, как она поднимает на меня взгляд – как год назад, когда речь шла о моем сочинении, том самом, которое привело меня на выступление легендарного барда, на травянистую гряду под луной и на диван у голубой стены. Белые полумесяцы ее больших, чуть выпуклых глаз такие же, как тогда, но на лице проступает беспокойство.
«Господи, – думаю я. – Она тоже растерялась, оказывается. Не меньше меня, а может, и больше. Ей тоже нужна мысленная поддержка. И тот самый взгляд – от меня».
– Изабелла Семеновна, – вежливо говорю я, изо всех сил стараясь смотреть осмысленным, но все же тем самым взглядом. Лицо ее слегка расслабляется. «Ты обнимал меня так, будто я – твоя», – раздается у меня в голове ее голос.
– Изабелла Семеновна, – повторяю я, наблюдая, как она теплеет и успокаивается, – можно с вами встретиться, как обычно, во вторник после уроков? У меня есть кое-какие вопросы по нашему сегодняшнему заданию.
– Да, юное дарование, – отвечает Изабелла с удивлением, легкой иронией и даже благодарностью за то, что я продолжение нашего заговора взял в свои руки. Глаза ее снова сияют, как с июня до самой осени.
– Тогда во вторник увидимся! – говорю я и, выполнив свою задачу, откланиваюсь.
В коридоре я присоединяюсь к стайке членов литературного кружка, наперебой вспоминающих нашу поездку.
Помнишь средневековый город, где жила Рапунцель?
Помнишь звуки органа в чистой церкви на холме, алюминиевый котелок над костром – сперва блестящий, без единого пятнышка, а потом покрывшийся густой черной сажей?
Помнишь скромное Михайловское с видом на бескрайние зеленые луга?
Помнишь бесконечные северные закаты и торопливые ночи в июне?
Помнишь преображение СС или оно нам только приснилось?
А помнишь ли ты последний вечер, пунш и пение у костра – про п-р-ривер-р-редливых коней, и эти глаза напротив, и плывущие облака, и полночный троллейбус, исполненный печали и надежды?
Помнишь?
Еще бы! Как это можно позабыть, особенно мне.
63
В квартире у Изабеллы всегда полно народу. Все друзья дома (у них с Давидом они отдельные), возвратившись из долгих отпусков на юге и в других местах, вернулись к насыщенной светской жизни. По большей части они умные люди, то есть занимаются математикой и иными науками, появляются на службе два раза в месяц, чтобы получить зарплату, а большую часть времени проводят за чтением книг и изучением искусства. При этом времени все равно остается много, так что они то и дело без предупреждения являются друг к другу обсудить полученные новые знания. Несмотря на возвращение Давида, с начала учебного года я часто бываю у Изабеллы на правах младшего члена компании. Хозяйка представляет меня гостям либо как юное дарование, либо как хитроумное юное дарование. Публика считает меня чем-то средним между вундеркиндом и дальним родственником. Хорошо, что мне всего шестнадцать. Будь я хотя бы на три года старше, иные проницательные гости могли бы что-то заподозрить, а так я спокоен.
Впрочем, с лучшей подругой Изабеллы, Мирой, как всегда, другая история. При мне она ощетинивается, все три родинки на ее правой щеке начинают выражать открытое неодобрение. «Она единственная, кто может знать о той лунной ночи на холме в Михайловском, – размышляю я. – И даже о том, что регулярно происходило летом средь бела дня в квартире у Изабеллы. Что же ей все-таки известно?» У меня сжимается сердце. Боюсь, что ей известно просто все. Она заранее все знала, еще когда отводила меня на отведенное мне место на паркете у ног легендарного барда. Ты, Мира, всевидящая ведьма в черном одеянии. Надо от тебя держаться подальше.
А вот добрый великан Игорь явно не подозревает, что между нами с Изабеллой может происходить что-то непристойное. Он принимает мою роль юного дарования за чистую монету, и она его забавляет еще со времен той экскурсии по Москве для литературного кружка. Его обезьянье лицо светится чистым восторгом, когда он при любой возможности забивает мне голову бесконечным потоком занимательных сведений о музыке и архитектуре, которые я запоминаю без особых усилий. Потом я их использую, чтобы его поддразнивать, а он притворно обижается.
– Ты действительно хочешь, чтобы я убил двенадцать часов, чтобы посмотреть на какую-то развалюху в богом забытом Можайском районе?