Я не успеваю ответить на свой вопрос, потому что дверь вдруг скрипит, заставляя одного из милиционеров обернуться и увидеть наши ошеломленные лица. Выругавшись, он захлопывает дверь, успев смерить нас с Игорем мрачным взглядом. Весь инцидент занимает считанные секунды.
Кабинка снова выглядит, как обычно, неприметной. Пора двигаться дальше. С милицией лучше не связываться.
– Стой! – резко говорит Игорь, когда я собираюсь опустить монету в турникет. – Валим отсюда. По-быстрому!
Он поворачивается и спешит из вестибюля на вечернюю улицу. Я послушно следую за ним. Отчего это мой старший друг вдруг так запаниковал?
Мы торопливо удаляемся от площади Революции по широкой, идущей слегка вверх улице Горького. Игорь живет на Ленинградском проспекте, всего в часе ходьбы по прямой. Квартира у него, как и у Изабеллы, в стандартном восьмиэтажном доме из тех, что поприличнее. На главных проспектах столицы таких много.
– И с какой стати мы убегаем, словно в чем-то провинились? – спрашиваю, наконец, я.
– Мы увидели то, что нам видеть не положено, и они об этом знают, – жестко отвечает Игорь. Его обычная жизнерадостность словно испарилась. – Скорее всего, это мелкий правонарушитель, у которого не нашлось денег откупиться. В таком случае дело обычное, и я зря переполошился. Но есть маленькая вероятность, что тут замешан КГБ, например. Или этим мусорам не нужны лишние свидетели. Они бы сообщили по рации своим приятелям, и внизу эскалатора нас бы замели, как миленьких.
– Да ладно! – отмахиваюсь я. – Мы же ничего не сделали. Зачем им арестовывать случайных прохожих?
Игорь оглядывается проверить, нет ли за нами слежки, и я тоже. Вроде все в порядке.
– Ты спятил, – сообщаю я Игорю, переходя границы дозволенной фамильярности.
– Ничуть, – усмехается он в ответ. – Береженого Бог бережет.
– Ты просто струсил, – ехидно говорю я.
– А ты ни хрена не понимаешь. Ты увидал мента, как говорится, превышающего служебные полномочия. У него могут быть неприятности. Если бы ты спустился в метро, то мог бы быстро оказаться на месте этого несчастного в будке.
Он ускоряет шаг, словно нас и впрямь преследуют менты. Я с трудом за ним поспеваю.
– Набили бы тебе морду и оформили привод в милицию. Прощай, университет, привет, армия! Достойная судьба для честолюбивого юного дарования. – Должно быть, я изменился в лице, потому что Игорь на мгновение останавливается, и голос его смягчается: – Ну да, шансы, что нас отметелят… Но с ментами не шутят.
Он гладит меня по голове, как будто мне пять лет, и улыбается. Инцидент исчерпан, мы идем дальше. В одиннадцать вечера бедные витрины закрытых магазинов освещены слабо, на окнах немногочисленных ресторанов изнутри задернуты шторы. Прохожих мало, автомобилей тоже, уличные фонари едва рассеивают тьму. Одна из главных улиц столицы выглядит тусклой и пустынной.
Игорь резко останавливается и показывает на огромный жилой дом, похожий на претенциозную увеличенную копию палаццо эпохи Возрождения с сильно преувеличенными окнами. Я все еще размышляю о случае в метро и соображаю медленно.
– Великий пианист, – поясняет он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Ему дали две соседние квартиры на верхнем этаже, и они с женой объединили их в одну. У них гостиная – как концертный зал с роялем посередине.
Радуясь переходу на более безопасную тему, я хватаюсь за великого пианиста, как за спасательный круг:
– Да, играл он совершенно замечательно, но что у него за походка!
– Бабья, да? – усмехается Игорь. Кажется, безопасных тем для разговора у нас не бывает. – Ты бы видел его супругу!
– А что в ней особенного?
– Она чистый гренадер, – весело отвечает Игорь.
Мы проходим мимо площади с конным памятником. Под светом углового уличного фонаря Игорь видит, что я порядком озадачен. Не дождавшись ответа, он вздыхает и, склонившись ко мне, театральным шепотом добавляет:
– Она упертая лесбиянка! А он, между нами, педераст!
Все это, пожалуй, куда интереснее, чем синеглазая блондинка, уговаривающая Игоря эмигрировать.
– А зачем лесбиянке выходить замуж за педераста? – недоуменно спрашиваю я.
Игорь, который, очевидно, успел забыть о сцене в консерватории, сияет.
– Ради приличия! – говорит он фальшивым свирепым шепотом и игриво ухмыляется. – Кто они были раньше? Одинокие извращенцы. Она, кстати, преподает в знаменитом музыкальном училище и всю жизнь спала со своими ученицами. С самыми лучшими, конечно! – отвечает он на мой молчаливый недоуменный взгляд. – Им это было полезно для карьеры. – В усмешке Игоря появляется оттенок веселого сарказма. – Наш великий пианист не преподает, но его партнеры по ансамблю с каждым годом становились все моложе и моложе. – Игорь бросает на меня испытующий взгляд. – Мы с тобой взрослые люди. Не хочу быть циничным, но ты же понимаешь, что близость к мировой знаменитости многого стоит. Тут речь не об освобождении от призыва, бери выше – о жизненном успехе. – Игорь становится серьезным: – Но ходили всякие сплетни. С их свадьбой они утихли. Они стали знаменитой парой, у них салон, полный молодежи, и оба не вылезают из заграничных гастролей. Вечера с юными музыкантами – что же в них непристойного? Никакого растления малолетних. А уж чем эта парочка занимается – или не занимается – в постели, мало кого волнует.
Ничего себе безопасная тема! Мы уже на Пушкинской площади, одной из самых красивых в столице. Она щедро засажена липами, старомодные чугунные фонари льют свет на бронзовый памятник поэту. За его спиной оживленные зрители выходят из огромного бетонно-стеклянного кинотеатра. Жизнь продолжается. А меня затошнило, когда я стал представлять себе, чем занимаются в постели педераст и лесбиянка. Друг с другом еще куда ни шло, а как насчет интимностей с себе подобными? Жуть. Я возвращаюсь к другой теме, которая раньше была запретной:
– А ты что, собираешься уезжать, Игорь?
– О нет. – На его лице снова появляется скорбное выражение, а в голосе – покорная обреченность. – Не собираюсь.
– А отчего твоя подруга так расстроилась?
– Мы с ней целый год собирались подавать на эмиграцию. – Игорь вздыхает, но явно рад возможности рассказать о давно наболевшем. – Я влюбился по уши и думал оставить Иру с дочкой. А потом приостыл, дело обычное. Теперь бросать семью нет смысла. А подруга моя действительно хочет уехать. Значит, придется с ней расстаться.
– А если бы не эмиграция, вы бы остались вместе?
– Наверное. Она славная девушка и обожает секс. – Игорь фыркает и удовлетворенно сглатывает слюну.
Ну и ну, думаю я. Прямо как Изабелла!
Меня тянет сказать Игорю нечто совсем идиотское типа того, что мы с ним товарищи по несчастью, что он изменяет Ире, а жена его лучшего друга изменяет мужу со мной, то есть мы почти братья. Не знаю, откуда взялся этот соблазн, но мне удается его побороть. Я задаю безумный вопрос, который сейчас почему-то представляется вполне уместным:
– А твоя Ира как в смысле секса?
– Так себе, – задумчиво отвечает Игорь. – Не то что та, другая, – он кивает в сторону консерватории. – Даже в молодости у нее с этим было немногим лучше, а сейчас и разговору никакого нет.
Он безнадежно машет рукой. Мы мрачно пересекаем Садовое кольцо. Игорь вдруг оживает.
– Знаешь, – говорит он, – иногда хочется просто оттянуться. А некоторые бабы это очень даже умеют! Схвати меня сзади, поверни, поставь лицом к стенке, давай попробуем стоя! Воспитанные девушки этому не обучены. Мы ведь женимся еще студентами, потому что сколько же можно встречаться в чужих квартирах, когда хозяева на работе? Мы забираем их прямо из родительского дома или въезжаем туда сами. Какой уж там секс, когда за тонкой стенкой спят родители! Может, после тридцати эти женушки и узнают что-то новое, но поезд уже ушел, вы вызываете друг у друга не больше страсти, чем куриный супчик. Тоска! Впрочем, – он переводит дух, потому что мы идем довольно быстро, – с Иркой все еще туда-сюда. У Давида по этой части дела обстоят куда хуже.
«А-а-а-а-а!» – мысленно кричу я и тут же чуть не падаю, поскользнувшись на случайном участке наледи. Только ловкость старшего друга спасает меня от удара лицом об асфальт.
– В каком смысле? – спрашиваю я, с трудом сохраняя равновесие.
– А он вообще не прикасается к своей жене. И я ни разу в жизни не видел его раздетым, даже на пляже. С сексом у них полный облом, спят они врозь уже многие годы. Даже не знаю, как им удалось произвести на свет своих девочек.
68
Близится конец. Я имею в виду конец детства, отрочества и юности, аксиоматической трилогии о первых годах человеческой жизни, любезно предоставленной нам Львом Толстым, великим мастером афоризмов.
Это наша последняя весна перед институтом. Для тех, кто надеется продолжить учебу, не за горами целых два набора экзаменов – выпускные и вступительные. Для мальчиков, которые не хотят попасть в армию, решается особенно много. Все прилежно трудятся.
Народ настолько охладел к литературному кружку, что Изабелла объявила о его закрытии. На прощальном занятии в апреле будет обсуждаться – кто бы подумал! – «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Я одолжил роман у Изабеллы, чтобы читать в метро и электричке по дороге к дедушке (и к ней самой, разумеется). Боюсь, что я даже больше остальных отдалился от школьной жизни. Мама всегда готова дать мне справку о несуществующем бронхите, которой я с удовольствием и пользуюсь, чтобы прогулять уроки. Да и времени у меня почти не остается после репетиторов, подготовки к экзаменам, вторников и четвергов с Изабеллой и поездками к деду по выходным.
На посиделках у Изабеллы я все отчетливее чувствую присутствие Давида, пускай он и нечасто посещает нашу сторону книжного шкафа. Откровения Игоря раскрыли мне глаза: я не без ужаса убеждаюсь, что эта супружеская пара не только никогда не прикасается друг к другу, но и в разговорах вместо живых чувств отделывается шуточками или интеллигентными рассуждениями на высокие темы, после которых Давид исчезает за книжным шкафом с кем-нибудь из своих друзей.