Граббе с трудом поднялся в Чиркат к выделенной ему сакле с галереей. Оглядел окрестности, в том числе, убежище Шамиля, Ахульго, которое ждало своего часа. С противоположного берега доносилась вечерняя молитва лезгин.
— Какая прекрасная тута и шелковичный червь! — восхитился он деревом во дворе. — И какой трудный подъем. Хорошо, что горцы не стали оборонять аул. Он ничем не уступает Аргвани. А Ахульго — крепкий орешек. Настоящий замок с пещерами!
— Расколем и этот орех! — любезно отозвался Пулло.
Батальоны расположились в садах на берегу бурной реки. Скорость потока была такова, что брошенный в воду камень не тонул сразу, а какое-то время увлекался течением. Между тем, нужно было любым способом добраться до противоположного берега. На провиант из Внезапной через Удачное рассчитывать уже не приходилось. Слишком далеко ушел отряд, слишком трудна была дорога. Неприятельские партии уже начали перехватывать курьеров и нападать на обозы.
Граббе этот момент предусмотрел. Из Темир-Хан-Шуры заранее вышел большой обоз с провиантом. Сопровождали его не только апшеронцы, но и многочисленная милиция шамхала Тарковского и люди Ахмет-хана[1]. У них были давние счеты с Шамилем. Их всадники уже заняли высоты на другом берегу Андийского Койсу. Со дня на день ожидалось прибытие оказии из Темир-Хан-Шуры. Но проблема была в реке. Чеченский отряд стоял на левом берегу, а обоз подходил к правому. Чиркатовцы сожгли мост. Нужно было наводить новый. А сухари почти закончились. И материала нет. Оставалось лишь разбирать дома и из камня и брусьев сооружать конструкцию, способную выдержать вес пушек. Закинули на противоположный берег канат, укрепив его камнем. Но требовалось, чтобы возведение моста шло одновременно с обеих сторон.
— В семи верстах есть Сагритлохский мост. Нужно двинуть туда отряд, переправиться и помочь нам с правого берега встречным строительством, — подсказал вездесущий Пулло.
Граббе одобрительно посмотрел на полковника. Все-таки стоило признать: как начальник штаба, командир куринцев был хорош. Все генеральские распоряжения выполняет четко. И подсказки его часто бывают кстати.
— Поручите это мне! — попросил флигель-адъютант Катенин, недавно присоединившийся к отряду.
— Действуйте, господин полковник. Приказываю! Выдвинуться к Сагритлохскому мосту, перейти на правый берег и занять село Ашильту, понуждая милицию действовать энергичнее. Доставить отряду провиант. Помните, господин полковник! От вас зависит сама судьба экспедиции. Еще немного — и мы будем голодать.
Катенин справился[2]. Летучий отряд по узкой тропинке вдоль реки добрался до моста, которого, как такового, не оказалось, лишь остатки. Но флигель-адъютант смог и людей переправить за полчаса, и соединиться с обозом, и на канате перетащить на левый берег вьюки с сухарями. Чеченский отряд взбодрился и с энергией приступил к возведению переправы. С обеих сторон реки наваливали камни. На них — брусья в несколько рядов, связанные виноградной лозой. Каждый новый ряд немного выдвигали дальше нижнего. Поверх устроили настил. Получилось нечто вроде арки длиной в 12 саженей. По этому подобию моста, не выдерживающего даже веса лошадей с пушками, войска переправились на правый берег Андийского Койсу. Орудия перетянули на канатах. Удерживая оба берега — у Чирката и Ашильты, русские отрезали Шамиля от Аварии. Можно было приступать к осаде Ахульго.
Первым делом заняли Ашильту — аул, которому уже досталось два года назад от генерала Фези. Жители из него ушли при подходе русских. В великолепных садах, устроенных на рукотворных террасах с искусственным орошением, стояли нукеры Ахмет-хана. На них напали люди Шамиля. Аварцы отступили. Катенин отправил куринцев очистить виноградники от мюридов.
Вася бежал вместе со всеми, примкнув штык к штуцеру. Солдаты на него поглядывали одобрительно и сочувственно. К его папахе уже привыкли. Сами стали такие носить. В горах в фуражке не побегаешь. Еще унтер знатно отличился в Аргвани, многих спас, когда резались в тесных саклях. Но с крестом его прокатили. Пулло его не считал уже своим. Пускай Дорохов его награждает. Милов не возмущался, чем удивил сослуживцев. Второй Георгий — и можно стать офицером. Он же думал по-другому. На черта ему в командиры? Не его это, совсем не его… Командовать солдатами он не рвался.
Среди виноградных лоз завязался бой. Шашки и кинжалы горцев, отбитые штыком, безжалостно кромсали сочные зеленые листья. На мохнатые соцветья падали капли крови. Быть может, так родился красный гимринский сорт винограда?
Васе был знаком страх. Не раз, не два, а сотни раз он испытывал это чувство, пока служил контрактником. Относился к этому с пониманием. В первом же бою его испытал. Стыдился. А Искандер, ставший его лучшим другом впоследствии, наоборот, в шутку дал ему тогда по шее, сказав, что не нужно будь дураком. Не нужно мнить себя Терминатором. Страх — нормальное чувство в бою. И, более того, необходимое для настоящего воина. Страх удерживает тебя от глупых поступков, заставляет быть внимательным и сосредоточенным. Нет достоинства в пренебрежении к смерти, поучал его тогда Искандер. И страх совсем не означает трусость. Трусость, да, непозволительна, не достойна настоящего мужчины. А страх — норма. Если ты не хочешь сгинуть по глупости, принеся горе всем своим близким.
— Знаешь, что сказал один умный человек? — спросил его друг и наставник.
— Что?
— «Храбрость — это страх, который помолился»!
Вася эти уроки усвоил. Всегда воевал с умом. И другом лучшим стал для Искандера и за свою воинскую сноровку, и за то, что ни разу не струсил. Когда нужно — выручал и становился грудью за друзей.
И сейчас Васе было страшно. Но это был страх другого рода. Страх за людей, что с этой стороны, что с той, творящих такое зло. Он никак не мог уложить в голове образ горца, как врага. Не получалось. Он пришел из времени, где потомки этих людей, которые сейчас с редким ожесточением и невиданной храбростью стояли напротив Васи, пытаясь убить и его, и соратников, были лучшими друзьями, с которыми он, плечом к плечу, воевал с настоящими врагами. Теми, кто забыл все, что их когда-то объединяло, превратившись в совершенных манкуртов.
Васе было страшно. Он убивал и не мог освободиться от мысли, что, может быть, только что он убил пращура Искандара или приятеля из соседней роты, дага Магомета. Рядом с ним падал русский солдат, и Вася думал о том, что, кто знает, а вдруг это пращур понтера и задаваки Сашки Спеца. И все, что сейчас хотелось Васе более всего, так это перестать стрелять, колоть штыком, остановиться и заорать, чтобы его все услышали:
— Что вы делаете люди⁈ Хватит! Мы оставим здесь тысячи наших и ваших людей бессмысленно. Мы скоро будем жить вместе, в одной стране. Так на хрена все это⁈
Вася понимал, что никто ему не поверит, даже если он раскроет свою тайну. И от этого ему было горше и больнее. Он, стиснув зубы, чтобы не завыть, продолжал стрелять, колоть штыком, думая о том, что лишает жизни своих друзей, что с каждым им убитым падает очередной лист с генеалогического древа Искандара, Магомета, Мусы, Гаджи…
Коста. Лондон, середина мая по н. ст. 1839 года.
Как и обещал, Юрьевич вернулся к разговору о перспективах брака с королевой на второй день.
— Понимает ли Ваше Высочество все трудности, с коими придется столкнуться в случае заключения брака с английской королевой?
— Что вы имеете в виду, Семен Алексеевич?
— По английским законам вас будет ждать судьба принца-регента. Вы будете совершенно отрешены от власти и ограничитесь исключительно представительскими функциям. Станете не королем, а тенью королевы. Ваши траты будут контролироваться людьми низкого происхождения. Вы будете зависеть от мнения толпы. От черни!
— Не может быть!
— Все именно так и обстоит. И вы забыли об уготованной вам великой роли. Вы не обычный великий князь. Вы наследник престола. Вам присягает вся Россия. На вас молятся. Возлагают надежды с точки зрения непрерывности династии. Вас специально готовили. От вас ждут великих свершений!
— Возможно ли надеяться, что Виктория отречется от трона и уедет со мной в Россию?
— Вы сами мне сказали, что у этой маленькой женщины сильная воля. Она рождена королевой и ею останется.
— Зависеть от мнения черни? Что за абсурд⁈
— Такова Британия, Ваше Высочество. Сама королева вынуждена с этим считаться.
В справедливости слов Юрьевича мы смогли убедиться тем же днем. Отправились на скачки в Аскот — на национальный праздник, по мнению англичан. На трибуне с балконом, опиравшимся на колонны, встретились с королевой. Она была приветлива и все время улыбалась Александру. Его встретили овациями собравшиеся толпы, но с королевой что-то пошло не так. Когда она отправилась вручать приз жокею, все почему-то принялись скандировать:
— Миссис Мельбурн! Миссис Мельбурн!
— Почему так кричат? — удивился Цесаревич. — Разве лорд Мельбурн женат?
— Не обращайте внимания! — отмахнулась Виктория. — Только вообразите! Я спросила жокея: «Сколько ты весишь?» И знаете, что он мне ответил? «Простите, мадам, но хозяин велел мне никому не говорить свой вес».
Все рассмеялись.
— Какая простота!
Не знаю, не знаю… Мне показалось, что королева технично перевела разговор на отвлеченную тему. Но Юрьевич прав: в Британии монархи вынуждены терпеть наглость толпы. Очевидно же, это было оскорбление, которое Виктория проглотила.
У меня не шла из головы эта сцена, пока мы добирались из Аскота до лондонских доков. Кого бы спросить, что она значит? Оценил ли ее Цесаревич, сделал выводы? Кажется, нет. Он только и говорил что об англизированных лошадях, которых разводили в королевстве и которые постепенно завоевывали популярность в России. Смеялся над неправильным стартом одного из забегов, который пришлось повторить. И снова восторгался Викторией. Влюбленные слепы!
… Доки меня поразили. Я думал, что там просто строят корабли. Так оно и было. «Владычица морей» выплыла из верфей на Темзе. Огромные суда для Ост-Индской компании, боевые фрегаты и линейные корабли и сотни, тысячи «торговцев» — все это собиралось и оснащалось неподалёку от Вестминстера и Лондонского моста, в Депт