Мои бедра, однако, имеют свое собственное мнение. Они бессмысленно раскачиваются взад и вперед, пока Кейдж трахает меня вибратором, а я глубоко заглатываю его член.
— Великолепно, — бормочет он сквозь стиснутые зубы. — Господь милостивый.
Мой пульс учащается. Я парю где-то над своим телом, смотрю вниз, но чувствую все. Каждая вибрация, каждый удар, каждая пульсирующая вена в его члене, когда он скользит по моему языку и губам.
Я также чувствую себя сильной.
Потому что я знаю, что стоит мне сказать хоть слово, все это прекратится. Даже если это убьет Кейджа, если он остановится, он сделает это немедленно, если я этого захочу.
Я не хочу. На самом деле, я надеюсь, что это никогда не закончится.
Тяжело дыша, Кейдж вырывается из моего рта. Он достает вибратор и выключает его. Затем забирается на кровать, раздвигает мои ноги шире коленями и устраивается надо мной, балансируя на одном локте, мои бедра раздвигаются вокруг его бедер, а его живот прижимается к моему.
Кейдж скользит своим членом по моим влажным складкам, вверх и вниз, затем толкается в мой вход, пока только головка не просовывается внутрь.
Я выгибаюсь, задыхаясь, вне себя от удовольствия, отчаянно желая, чтобы он вошел глубоко.
Но Кейдж не говорит ничего. Вместо этого он обнимает меня и скользит рукой между моими ягодицами, пока не находит этот запретный маленький узелок плоти.
Кейдж поглаживает его кончиком пальца.
Я тоже мокрая там, от всей влажности, произведенной его ртом, вибратором и моим уровнем крайнего возбуждения. Такая влажная, что достаточно легкого толчка, и его палец скользнет внутрь.
Моя грудь прижимается к его груди. Все мое тело дрожит. Беспомощные в своих оковах, мои руки сжимаются в кулаки.
В мое ухо Кейдж говорит хриплым голосом:
— Цвет?
Он все еще стоит надо мной, пока я не произношу шепотом:
— Зеленый.
Затем Кейдж берет мой рот и толкает свой член глубоко внутрь меня.
Он трахает меня, одной рукой обхватив мой затылок, а другой лаская мою задницу, играя с ней, не надавливая, а просто слегка поглаживая, обводя вокруг.
Ощущения ошеломляющие.
Он – огромный и горячий сверху, его член – огромный и горячий внутри меня, его язык у меня во рту и его пальцы, нежно прощупывающие меня сзади. Я чувствую себя полностью окруженной им. Поглощенной его доминирующей мужественностью. Уничтоженной.
Когда Кейдж начинает говорить со мной по-русски – гортанные, иностранные слова, сексуально рычащие слова мне в ухо... я кончаю. Я больше не могу сдерживаться. Волны удовольствия накатывают на меня с возрастающей скоростью, пока я не начинаю дико брыкаться под ним, простонав его имя.
Кейдж целует меня в горло и приказывает:
— Кончай.
Затем он разрывает это тугое маленькое кольцо мышц между моими ягодицами и толкает свой палец внутрь меня.
Моя кульминация поражает меня, как взрыв.
Я теряюсь в ослепительной белизне тепла и удовольствия, содрогаясь вокруг него. Меня накрывает шум, похожий на завывание ветра в моих ушах. Я слышу, как Кейдж ругается откуда-то издалека, чувствую, как он вздрагивает, слышу его хриплые стоны, но я далеко в космосе, мчусь в бесконечность.
Сверхновая.
Пропала.
Я дикая, необузданная тварь. Я никогда не испытывала такого сильного чувства блаженства и эйфории. Меня ничего не волнует – ни прошлое, ни будущее. Существует только сейчас.
Только он существует, и я существую только для него.
Я наркоман, а он – героин, впрыснутый прямо в мои вены.
Момент растягивается в безвременье. Я живу и умираю тысячу раз, воскресая в его объятиях только для того, чтобы снова потеряться. Я теряю всякое представление о том, кто я есть, и это кажется правильным, как будто, потеряв себя, я наконец-то обнаружила то, что так отчаянно искала:
Значимость.
Эта связь, которая у нас есть прямо сейчас, – единственное, что имеет значение, потому что это единственное, что останется, когда все остальное исчезнет. Ничто ничего не значит, потому что в конце концов все это отпадает.
Кроме этого.
Я знаю, что унесу этот момент с собой в могилу… что бы ни произошло потом.
Когда я прихожу в себя, я плачу.
Мой любовник знает, что делать.
Быстро развязав мои руки, Кейдж тихо шепчет мне нежные слова похвалы и преданности. Он снимает повязку, заворачивает меня в одеяла и заключает в объятия. Кейдж укачивает меня, его руки и ноги обвиваются вокруг моего тела, его тепло и сила служат бальзамом для моего измученного разума.
С ним я чувствую себя в безопасности. В безопасности и под защитой, которые может дать только он.
Когда я засыпаю в его объятиях, измученная, Кейдж остается со мной, пока я снова не просыпаюсь через несколько часов, щурясь от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь жалюзи спальни.
— Привет, — бормочет он, улыбаясь мне одними глазами.
— Привет, — шепчу я в ответ, мое сердце расширяется.
— Ты голодна?
— Я бы не отказалась чего-нибудь пожевать. А ты?
— Сожрал бы лошадь.
— У меня лошадь как раз вся вышла. А как насчет блинчиков?
— Звучит фантастически. Все, что удерживает тебя подальше от духовки.
Какое-то время мы улыбаемся друг другу, а потом оба начинаем смеяться.
Проходит немало времени, прежде чем мы перестаем смеяться.
29
Нат
В тот день между мной и Кейджем что-то изменилось.
Мы не говорим об этом, но это есть, – осознание подобно разряду тока, осознание того, что мы вышли за пределы того, чем мы были раньше, на новую, более запретную территорию.
Мы предвосхищаем слова друг друга. Мы заканчиваем предложения друг за друга. Эмоции передаются одним лишь взглядом. Мы проводим неделю между Рождеством и Новым годом вдвоем в моем доме, разговариваем, едим, смотрим старые фильмы и занимаемся любовью.
Это рай.
И, как всякий рай, он имеет свои пределы.
Когда я просыпаюсь холодным снежным утром третьего января, я лежу в постели в объятиях Кейджа. Он уже проснулся и смотрит на меня темным, пристальным взглядом, но в его глазах есть что-то еще, что заставляет мое сердце трепетать.
Я шепчу:
— Ты уезжаешь?
— Вернусь так быстро, как смогу.
Я закрываю глаза и прижимаюсь к нему, желая, чтобы это продлилось еще немного. Но слишком быстро Кейдж вылезает из постели и одевается.
Я сажусь на кровати и подтягиваю колени к груди, наблюдая за ним, мои легкие сжимаются. Я знаю, что так будет всегда, и чувствую укол грусти, такой сильный, что у меня перехватывает дыхание. Но когда Кейдж снова поворачивается ко мне, я опускаю взгляд на простыни, чтобы скрыть глаза.
Он тоже не хочет покидать меня. Просто, как дважды два. Заставить его чувствовать себя виноватым не поможет ни одному из нас.
Стоя на краю кровати, он притягивает меня к себе. Я обнимаю Кейджа за талию и кладу голову на его твердый пресс, пока он гладит мои волосы.
— Когда у тебя снова начинаются занятия?
— На следующей неделе.
Жаль, что школьные каникулы не короче, потому что без работы, к которой можно вернуться, я не знаю, что буду делать со всем своим дополнительным временем теперь, когда он уйдет.
Кейдж обхватывает мое лицо ладонями и поворачивает его так, чтобы я смотрела на него. Его глаза затуманены; голос звучит очень мягко.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что даешь мне то, ради чего стоит жить.
Кейдж наклоняется и нежно целует меня в губы. Не говоря больше ни слова, он поворачивается и выходит.
Я сижу на кровати, где он оставил меня, и слушаю, как его шаги удаляются по дому. Входная дверь открывается и закрывается, и он уходит.
Зная, что меня ждет будущее с такими маленькими разбитыми сердцами, как это, я изо всех сил стараюсь не дать волю слезам. Затем я делаю глубокий вдох, сбрасываю одеяло, встаю, расправляю плечи и направляюсь в душ, чтобы начать свой день.
Нет смысла погрязать в страданиях. Это не служит никакой цели и в конце концов ничего не меняет.
Если кто и знает это хорошо, так это я.
~
Я занимаюсь стиркой. Убираю дом сверху донизу. Я быстро прохожу вокруг квартала. К тому времени, как стрелка часов приближается к пяти часам, я чувствую себя лучше, уверенная, что пройдет совсем немного времени, прежде чем Кейдж вернется, и этот кислый маленький узелок в моем животе сможет расслабиться.
Когда звонит мой сотовый, я нахожусь на кухне и наливаю себе бокал вина. Я хватаю телефон с того места, где он заряжается, на столешнице. Когда я вижу номер на дисплее, я вне себя от радости.
— Слоан! Ты жива!
Она смеется.
— Конечно, я жива, динь-а-лин. То, что мы не разговаривали десять дней, не значит, что я лежу где-то в канаве.
— Откуда мне было это знать? Ты позвонила мне не для того, чтобы поздравить с Новым годом. Или уже Рождеством.
Она снова смеется.
— Привет, дырявая башка, познакомься с дырявой башкой. Ты мне тоже не звонила, кстати.
Ухмыляясь, я говорю:
— Я была немного занята.
— О, правда? Расскажи. Твоя матка уже выпала, учитывая то количество ударов, которые ей пришлось принять на себя?
— Сначала ты. Как Ставрос? Где ты сейчас? Африка? Белиз?
Я слышу улыбку в голосе Слоан, когда она отвечает.
— Ближе. Подойди к входной двери.
Я разворачиваюсь и спешу через весь дом, распахиваю входную дверь и вижу, что она стоит на моем крыльце с телефоном у уха и улыбается мне.
Одетая в ослепительно ярко-розовый лыжный костюм в комплекте с белыми сапогами на меховой подкладке и соответствующей меховой белой шапкой, она выглядит так, словно только что вернулась с завоевания золотой медали на зимних Олимпийских играх.
Мы обнимаемся и начинаем смеяться.
— Я скучала по тебе!
Все еще смеясь, Слоан отстраняется.
— Знаю. Это так ужасно быть без меня. Но я уверена, что ты, должно быть, была занята своим жеребцом.
Слоан оглядывает меня, заглядывая в дом через открытую дверь.