По словам Майло, он боялся, что дедушка Гримбальд как-нибудь наступит на него и еще долго этого не заметит. Разве что вечером, снимая обувь, увидит, что к подошве прилип раздавленный ребенок.
Имя Гримбальд – сочетание древнегерманского слова, означающего «яростный», и древнеанглийского, означающего «смелый». Я никогда не видел тестя в ярости, хотя не мог отказать ему в смелости. И не сомневался, напади кто-нибудь на него, он пришел бы в такую ярость, что скрутил бы нападавшему голову, а потом оторвал бы ее от шеи.
Несмотря на грозную внешность и эксцентричность (а может, именно благодаря им), взрослые находили Гримбальда харизматичным, а дети – неотразимым. Майло обожал своего деда. В развевающемся желтом плаще подбежал к гиганту, позволил тому поднять его и устроился на сгибе массивной руки Гримбальда, действительно напоминая желтого цыпленка.
Поцеловавшись с внуком, Гримбальд спросил:
– У тебя опять что-нибудь взорвалось?
– Нет, деда. Я ничего не взрывал.
– Это плохо. Но не теряй надежды. Многое в мире просто просится, чтобы его взорвали, так что это всего лишь вопрос времени.
Пенни поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать отца, который наклонился, как Кинг-Конг к Фей Рей. Потом чуть распрямился и поцеловал меня в лоб, после того как я скинул с головы капюшон.
Лесси прыгала, прыгала и прыгала, требуя внимания Гримбальда, пока он в воздухе не поймал собаку за загривок, поцеловал в холодный нос и отдал Майло, с легкостью держа на руке обоих.
Мы последовали за ним, оставив позади дверь с окошком, и очутились в первой из подземных комнат, мастерской, размером двадцать на тридцать футов, где он ремонтировал механические системы бункера.
Счет инструментам шел на сотни, все отличало самое высокое качество, ни у одного не было электропривода, потому что после крушения цивилизации он и Клотильда не собирались загонять себя до смерти на велотренажере, чтобы привести в действие электродрель или циркулярную пилу.
Пересекая мастерскую, мы с Пенни сняли плащи и повесили на крючки, тогда как Майло остался в желтом дождевике.
Пока что в бункере горели электрические лампочки, но после конца света Бумы намеревались перейти на свечи. Они запасли тысячи свечей.
За мастерской находился большой склад с консервами и упаковками высушенных сублимацией продуктов, а также с бочками семян на случай, если после Армагеддона земля снова станет пригодной для ведения сельского хозяйства.
В спальне с традиционной обстановкой стены украшали большие, размером с постер, фотографии гигантских сооружений, «схваченных» в момент обрушения, яркие свидетельства катастроф, организованных за плату Гримом и Кло. Отсутствие окон добавляло этому уютному помещению толику клаустрофобии.
Они не жили в бункере двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. На поверхности высилась комфортабельная гасиенда, в которой они и проводили большую часть времени, если не улетали в далекие края со своей командой взрывников, чтобы превратить что-то большое в груду обломков. «У нас взрыв» – так они говорили. К примеру: «У нас взрыв в Далласе в следующий четверг».
Дом на земле они приобрели на вымышленное имя. Жили в нем под другим вымышленным именем. Настоящие адепты выживания смогли укрыться от всевидящего ока властей, превратиться в призраков, прежде чем окончательно уйти под землю.
Официально они проживали в небольшой квартире-офисе в Анахайме, где секретарша, внешне напоминающая актрису Джуди Денч, принимала и проверяла заказы, чтобы убедиться, что люди, которые хотели что-то взорвать, располагают необходимыми полномочиями для подписания соответствующего контракта.
Здесь, в каньоне, Грим и Кло никогда не разговаривали со своими соседями, что, впрочем, могло и не вызывать удивления, поскольку ближе всех к ним жила супружеская пара, совершенно не жаждавшая общения. После того, как эту парочку дважды против воли усаживали в летающую тарелку и увозили к далекой звезде, они прятались в каньоне от злобных инопланетян.
Хотя жили Гримбальд и Клотильда главным образом на земле, каждый месяц на два или три дня они обязательно спускались в бункер («запирались», так они это называли), готовились к концу света.
Помимо регулярного «запирания», они всегда находили поводы для экстренного (пугающее заявление безумного лидера Ирана, пугающее заявление невежественного лидера Соединенных Штатов, на текущий момент – взрыв нашего дома), я подозревал, что они предпочитают бункер залитому солнцем миру, но стесняются в этом признаться.
В самой большой комнате, гостиной, совмещенной с кухней, стояли кресла, диван, торшеры с абажурами из цветного стекла, массивный обеденный стол. Стены украшали рисунки юной Пенни (в школу она не ходила, получила домашнее образование).
Бункер располагал эффективной системой вентиляции, позволяющей разделять дым, идущий из одного источника, на семь потоков. Отводные трубы находились в разных частях леса, чтобы банды посткатастрофных варваров, или дегенераты-зомби, или чудовища, которые будут бродить по руинам мира, не смогли бы определить, откуда доносится такой вкусный запах.
Вот почему Клотильда могла пользоваться дровяной печью, на которой и готовила, когда мы прибыли в дом. В гостиной-кухне стоял густой аромат жареной картошки, лука и тушеной свинины.
– Милашка! – позвал ее Грим. – Мне не пришлось никого убивать. В звонок и на самом деле позвонили наши детки.
Клотильда Бум (урожденная Нэнси, с девичьей фамилией Фарнэм) навевала мысли об амазонках: рост шесть футов три дюйма, широкие плечи, большая грудь, сильные руки, прямой, как стальная труба, позвоночник. Густые черные волосы, без единого седого, свободно падали на плечи (обычно она заплетала их в косы и укладывала на затылке), обрамляя на удивление (такие решительные черты могли бы украсить носовую часть корабля викингов) красивое лицо.
Шнурованные сапоги достигали колен, их верхнюю часть закрывал подол юбки из грубой серой материи. Мужскую рубашку из джинсы́ она заправила под пояс с пряжкой в виде оскаленной морды змея. На шее блестел серебряный медальон, в нем она хранила клок волос из гривы лошади, насмерть затоптавшей мужчину, который попытался (но своего не добился) изнасиловать Клотильду, когда она была четырнадцатилетней девушкой-подростком.
Клотильда повернулась к нам. Ее лицо блестело от пота и светилось счастьем.
– Я поняла, что вы можете приехать сегодня, когда увидела странный рисунок прожилков на одном из листьев базилика, которые клала в суп.
Я знал Клотильду уже десять лет, но по-прежнему не мог понять, то ли она на полном серьезе верит в свои пророческие способности, то ли говорит все это в шутку. Даже Пенни, которая прожила с матерью гораздо дольше, не может остановиться на одном из вариантов. Вот и выходит, что Кло ведет какую-то озорную игру, испытывая нашу доверчивость, терпение и приверженность к здравомыслию.
Корни имени Клотильда – в древнегерманском слове, которое означает «прославившаяся в битве».
Кло обхватила Пенни, оторвала от пола, поцеловала два, три, четыре раза.
– Тыквочка, ты такая худенькая, ты не ешь, ты просто увянешь.
– Я ем хорошо и много, – заверила ее Пенни, дожидаясь, пока ее поставят на землю.
– Ты перестала есть мясо! – заявила Клотильда. – Девочка, ты стала щипать травку, как козочка!
– Нет, мама. Я бы никогда этого не сделала.
– Вегетарианство убивает, – предупредила Кло. – Жизненно необходимые органы сжимаются, мозг тупеет. Посмотри в зеркало на свои зубы. Центральные резцы, боковые резцы, клыки… все предназначено для того, чтобы пережевывать мясо. Вегетарианство – это неестественно, неправильно, мерзко.
– Я ем много мяса, – успокаивала ее Пенни. – Я ем мясо при каждой возможности. Я жить не могу без мяса.
– Часто есть мясо недостаточно, если ты ешь его маленькими порциями. – Кло наконец-то поставила мою жену на ноги.
Иногда мне просто не верилось, что у Гримбальда и Клотильды могла появиться такая миниатюрная, изящная и застенчивая дочь. Две из трех свидетельствующих об этом улик (черные волосы, унаследованные от Клотильды, и синие глаза того же оттенка, что у Гримбальда) не убеждали. Спасала третья, неопровержимая: при всей своей миниатюрности твердостью характера и непреклонностью она не отличалась от Бумов.
Клотильда подошла ко мне, как валькирия, спустившаяся с небес к умирающему воину, чтобы забрать его душу, и я чуточку испугался, что сейчас она поднимет меня и усадит на сгиб руки.
Она поцеловала меня в щеку.
– От одного твоего вида у меня поднимается настроение, Гильдебранд.
– Со мной та же история, Нэнси.
– Ах да, да, я забыла… ты предпочитаешь Кабби.
– Раз уж это мое имя. Прекрасно выглядите, Клотильда.
– Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я кладу под подушку маленький шелковый мешочек с листьями чабреца. И ты выглядишь таким подтянутым.
– В прошлом месяце я съел лучшую часть коровы, – ответил я, чтобы доставить ей удовольствие и избежать лекции.
– У коровы нет худшей части. Все они одинаково вкусны.
Отвернувшись от меня, она шагнула к Майло, сидящему на руке деда, двумя руками обхватила голову мальчика. Говоря с ним на кельтском между поцелуями, чмокнула в лоб, глаза, нос, щеки, уголки рта и подбородок. Я верю, что таким образом она благословляла внука.
Потом выхватила Лесси из объятий мальчика. Держа собаку в вытянутых руках, радостно смеясь, закружилась на месте, в развевающейся юбке.
Если бы я сделал что-то подобное, Лесси заскулила бы от страха или, оскалив зубы, зарычала, требуя, чтобы я прекратил это безобразие. В руках Клотильды она блаженно улыбалась, а хвост мотался из стороны в сторону.
Когда собаку поставили на пол, ее шатнуло, но Клотильда на головокружение не пожаловалась, тут же вернулась к дровяной плите, прежде чем у нее что-то могло подгореть.
– Вы остаетесь на обед, – объявил Гримбальд.
– Они уже пообедали, – откликнулась Кло, прежде чем кто-то из нас успел ответить. – Я видела это в листке базилика.