– Я увидел, что вода льется, дверь в душевую кабинку распахнута. Белье и халат Мардж лежали на полу. В ванной было окно с матовым стеклом. Нижнюю половинку подняли, занавеска колыхалась на ветру. Как он мог так тихо утащить ее, без борьбы? Я выглянул в окно. За мотелем начиналось поле, бесконечное поле, лишь где-то там вдали высились деревья. Светила полная луна, и никого, никого я не увидел…
Пенни прошептала мое имя, ей хотелось знать, о чем говорит Джон. Я глянул на нее, покачал головой.
Меня охватило предчувствие дурного: а вдруг она тоже исчезнет, как Маргарет Клитрау, повернет за угол, а когда секундой позже его обогну я, ее уже там не будет?
– В мотеле было три крыла. Я побежал к фасаду. В полной уверенности, что увижу, как ее заталкивают в машину. Но стояла такая тихая ночь. Я не увидел ни души. Только ночной портье сидел в своей клетушке, смотрел телевизор. Потом я увидел, что дверь в наш номер распахнута. Подумал… понял… я оставил девочек одних, и теперь их унесли, забрали у меня…
Еще один массивный трейлер начал обгонять наш «Маунтинер», его мощные фары прорезали струи дождя. Пенни ослабила давление ноги на педаль газа, чтобы грузовик быстрее проскочил мимо, и я чуть не попросил ее не снижать скорость.
– Но девочки спали, как я их и оставил. А на второй кровати… на покрывале сверкали кольца Мардж, обручальное, свадебное. Я знал, что она мертва, или я могу считать ее мертвой. Он бы не стал мучить меня кольцами, находись она где-нибудь поблизости, там, где я мог ее найти. Объяснять все это копам в незнакомом городе – пустая затея. Они бы подумали, что она ушла от меня. Возвращенные кольца это доказывали. Ни один похититель не вернул бы кольца. Ваксс похитил Мардж, он мог похитить и девочек. Я мог думать только о них…
Его голос переполняло чувство вины. Он верил, что предал Мардж. И пусть ничего такого не было и в помине, я понимал, что он будет верить в это до конца жизни.
– Успокойтесь, – предложил я. – Слишком много накопилось у вас на душе, вы можете позвонить мне позже. Не надо все и сразу.
– Нет. Я должен вам рассказать. Вы не понимаете. Я должен вам рассказать. – Он глубоко вдохнул. – Я побросал в чемоданы то немногое, что мы достали из них. Эмили и Сара так крепко спали, что едва шевельнулись, когда я перенес их в наш внедорожник и пристегнул ремнями безопасности на заднем сиденье. Когда уехал от мотеля, никто нас не преследовал. Но никто не преследовал нас и пока мы ехали от дома до мотеля, больше сотни миль…
– Кредитная карточка, – я вспомнил его предупреждение.
– Да. Я так и подумал… в мотеле я расплатился по «Америкен экспресс». Вы видите это в кино, они могут вас выследить. Но это же не ФБР. Всего лишь полоумный рецензент книг, у которого не больше ресурсов, чем у меня. Возможно, он что-то подложил в наш внедорожник…
– «Маячок», – предположил я.
– Поэтому я нашел тихий район, застроенный жилыми домами, где автомобили стояли и у тротуара, и на подъездных дорожках. Начал искать ключи за щитками, под сиденьями. Не мог поверить, что иду на такой риск. Обезумел от страха за девочек. Я украл «Крайслер ПТ Круизер». Перенес в него чемоданы, перенес девочек. Эмили начала хныкать, но я ее успокоил…
Пенни вглядывалась в залитое дождем ветровое стекло. Внезапно автомобили исчезли. В зеркалах заднего вида темнела ночь. И впереди не краснели чьи-либо задние огни. Автострада превратилась в вену в мокрой плоти ночи, и мы мчались по ней, словно пузырек воздуха, навстречу неведомой, но неизбежной гибели.
– Все это происходило на Восточном побережье, в штате Нью-Йорк, но, проехав сто миль, мы оказались в Пенсильвании. В «ПТ Круизер» я поехал на юг. Мой агент, Джерри Саймонс, жил на Манхэттене, но в округе Бакс ему принадлежал участок земли в четыре акра, где он проводил летние уик-энды. Как-то раз мы с Мардж гостили там неделю. Стоял поздний июль, и я не знал, где сейчас Джерри. Позвонил на сотовый, выяснил, что он в Нью-Йорке, придумал байку о том, что мне нужно тихое место, чтобы закончить роман. Он разрешил воспользоваться его домом. Я знал, где спрятан запасной ключ. Мы с девочками добрались туда за три часа…
Я уже прекрасно понимал, что Джон Клитрау впервые за прошедшее время, почти три года, делится воспоминаниями о происшедшем, и нужда выговориться очень остра. И вроде бы чувствовалось, что он хочет как можно скорее поделиться со мной сведениями, которые помогут мне избежать таких же утрат, какие постигли его.
Но после того, как он прибыл в тот дом в округе Бакс (естественно, в воспоминаниях), интонации изменились. Неотложность ослабла, не столь сильно ощущалось и чувство вины. Печаль перешла в леденящее кровь безразличие, голос стал унылым, лишился эмоциональной окраски.
– В ту ночь я не смог уснуть. Сидел в кресле спальни, разрываемый горем, виной и страхом. Я презирал себя, свою беспомощность. Ненависть к себе изматывала. Я заснул, когда рассвело. Проснулся и увидел, что девочек нет. Как пьяный, принялся бродить по дому, искать их. Перед тем, как найти в маленькой гостиной, примыкавшей к кухне, услышал их крики…
Безразличие в голосе Клитрау не звучало как стоицизм или подавление эмоций. Это была апатия, последняя соломинка сломала спину. Слишком много и долго он переживал и теперь лишился даже желания что-либо чувствовать.
– В гостиной Эмили и Сара, по-прежнему в пижамах, подбежали ко мне, плача, крича. Я хотел их обнять, но они оттолкнули мои руки, выбежали на кухню, начали подниматься по лестнице на второй этаж. И я увидел, что они смотрели телевизор. И я увидел на экране… мою жену, обнаженную, прикованную цепями к стене. И мужчина, его лицо скрывал капюшон… он… он… резал ее…
Пока я слушал Джона Клитрау, мобильник в моей руке стал влажным, грозя выскользнуть. Я крепче его сжал.
– Я уже не слышал криков девочек, – продолжил он. – Пошел наверх, чтобы их найти. Не нашел в спальне, где они спали, где я просидел рядом всю ночь. Не нашел в соседней комнате. Не нашел на втором этаже. На первом. Во дворе. Они исчезли. Я уже никогда их не нашел…
Внезапно мне захотелось, чтобы Пенни свернула с автострады и поехала прочь от того места, куда мы направлялись. Мы не были детективами, мы не знали, как собирать улики и выстраивать из них обвинительное заключение. А кроме того, если бы мы поехали туда, где бывал Ваксс, если бы стали ворошить прошлое, он, скорее всего, сумел бы нас найти. Тень хищника – не то место, где может спрятаться дичь.
Джон Клитрау продолжал бубнить о кошмаре, который не становился менее страшным из-за монотонности голоса:
– И я вернулся в маленькую гостиную у кухни, где на экране телевизора продолжали резать мою жену. А на полу перед телевизором лежали пижамы, в которых мои девочки выбежали из этой комнаты. Их вернули мне, так же как кольца жены. Я попытался достать дивиди из плеера, но никакого дивиди не было. Я попытался переключить канал. Она умирала на всех. И тогда что-то со мной случилось. Точно не помню, но вроде бы я разбил телевизор настольной лампой. И я знал, что Джерри держит в доме пистолет. Отправился на поиски, нашел и зарядил одним патроном. Я собирался покончить с собой…
Я уже давно ничего не говорил Джону. Мои слова не могли ничего изменить. И он не нуждался в подтверждении того, что я его слушаю.
Голос стал еще более безжизненным:
– Может, мне не хватило духа, чтобы покончить с собой, может, все эти годы я продолжал верить в святость жизни и потому не мог пойти на самоубийство. Но, главное, желание убить Ваксса перевесило желание свести счеты с жизнью. Поэтому я вставил в обойму еще девять патронов. И начал его ждать. Прошло три дня. Зазвонил телефон. Ваксс сказал одно слово: «Крыльцо». И на заднем крыльце я нашел дивиди…
То ли по выражению моего лица, то ли по моей позе Пенни поняла, что меня вот-вот парализует от ужаса. Моя левая рука, сжатая в кулак, лежала на бедре. Вот она и накрыла ее своей правой рукой.
– Целый день я не мог посмотреть этот дивиди. Потом посмотрел. Моих девочек тоже приковали к стене. Вероятно, их подробно проинструктировали, пообещали спасение за содействие, потому что они кричали и молили в камеру: «Папочка, больше не мучай нас. Папочка, пожалуйста, отпусти». А потом… а потом они… потом начался такой ужас, что я выключил телевизор. Этот дивиди был вещественным доказательством, но доказательством, возлагавшим вину на меня…
Мчась сквозь холодный дождь, сквозь черную ночь, мы неминуемо приближались к лобовому столкновению со стеной, но не из бетона, а из окаменевшей тьмы, из набравшего прочность железа зла в образе Ширмана Ваксса.
– Я не знаю, что он сделал с их останками. С той поры мне удавалось остаться в живых. Я надеялся найти его, убить. Но теперь я понимаю, что это иллюзия, Каллен. До него не добраться. Он – сама ночь…
Джон замялся и вдруг разразился депрессивной тирадой:
– Невинные умирают, зло процветает. С иезуитским умением извращать правду злобным удается изображать благородных, и люди отбрасывают здравомыслие, склоняются перед ними, становятся их рабами…
Когда-то верящий в торжество справедливости, благоразумный, Клитрау, похоже, удивился собственным гнетущим словам, глубоко вдохнул и вернулся к Вакссу:
– Он – неприкасаемый, безжалостный. Каллен, вы думаете, что сумели уйти от него. Но он не хотел, чтобы кто-то из вас умер при взрыве дома. Он хотел только отнять у вас дом. Если бы не позвонил я, если бы не сказал, что вы должны бежать оттуда, он бы позвонил сам, чтобы предупредить…
Он однозначно указывал на то, что Ваксс прослушивал мои телефоны, не только знал, что Клитрау мне позвонил, но ознакомился с содержанием нашего разговора.
– Каллен, он не хотел, чтобы кто-то из вас умер при взрыве, потому что он ломает нас по очереди, шаг за шагом, а не всех сразу. И теперь я в башне Парижа с…
Какой-то звук, жуткий и печальный, донесся до моего уха, и поначалу я подумал, что эмоции вновь захватили Клитрау и он давится горестными рыданиями.