— Вам нездоровится? — мягко и ласково спросил он. — Мне зайти позже или вызвать вас в участок?
— Нет, зачем же… Все хорошо… Я здорова… Немного душно… — Екатерина Семеновна плотнее закуталась в накидку. Ее бил озноб.
— Постараюсь долго не задерживать, госпожа Основина. Что вы делали ранним утром 5 февраля?
— Это не я… Я не помню… — кое-как проговорила она.
— Совсем недавно. Всего лишь третьего дня, позавчера. Сегодня только восьмое началось.
Екатерина Семеновна вдруг поняла, что ее спрашивают совсем не о том, что так пугало и заставило сильную женщину превратиться в безвольную тряпку.
— Ах да… Конечно… Позавчера… Я была… Дома с дочкой и горничной. Проводила мужа на службу, какие-то дела домашние… А что, собственно, стряслось? — наконец спросила она то, что должна была с самого начала. — Почему эти вопросы?
Молодой человек не счел нужным быть джентльменом и не ответил на вопрос дамы, а, напротив, спросил о своем:
— Вчера, 7 февраля, что делали с восьми до десяти утра?
— Каждый день замужней женщины посвящен семье и мужу. То же и делала…
— А после десяти утра?
— Пошла на прогулку… По магазинам… По лавкам…
— Какие магазины интересовали вас в гостинице «Центральная»?
Вот оно, начинается. Сердце Екатерины Семеновны упало в пропасть, подпрыгнуло и забилось в бешеном ритме. Язык заплетался. Она облизнулась и пролепетала:
— А?.. Что… Какая гостиница… Не понимаю вас…
— Если желаете, устроим очную ставку. Вас видел чиновник полиции в коридоре гостиницы. Вас видели служащие. Для суда этого будет достаточно. Что вы там делали?
Страшное слово прозвучало. Справиться с ним сил уже не осталось. Стало все безразлично, пусть делают что хотят.
— Приехала старая подруга… — сказала она. — Зашла навестить… Проведать.
— В каком номере проживает подруга?
— А… Как же… В двадцать первом…
— Такого номера на третьем этаже нет. Что вы там делали?
— Ошиблась… Запуталась… Искала…
— Когда узнали о смерти любовницы вашего мужа?
Сердце Екатерины Семеновны замерло окончательно. Из него вылетел жалобный звук:
— Что-о?..
— Повторю.
Молодой человек так приятно улыбнулся, что у нее закружилось перед глазами.
— Когда узнали, что барышня Мария Саблина внезапно умерла в меблированных комнатах «Дворянское гнездо»?
Смысл сказанного наконец предстал во всей красе. Екатерине Семеновне показалось, что теперь уж сама проваливается вместе со стулом в пропасть, и она схватилась руками за спинку. С этой новостью справиться она не могла. Во всяком случае, под этим ласковым взглядом.
— Простите… Мне дурно… Я не могу… — кое-как выговорила она.
Родион вежливо поклонился. Не палач все же над слабыми женщинами.
— Долго не задержу, — пообещал он. — У вашего мужа есть друзья?
— Да… Кажется… Конечно, есть…
— Дружите семьями?
— По службе мужа… Бываем на приемах… Именины… Празднества…
— Наверняка знакомы с их супругами.
— Отчасти… Не всех далеко, нет… Что вы…
— Конечно, не всех. С тем, кого знаете, наверняка ведете беседы в своем кругу.
— А?.. Да… Несомненно…
— С кем обсуждаете любовниц ваших мужей?
Екатерина Семеновна подумала, что пытка никогда не закончится. И лучше бы наелась мышьяка, чем все это терпеть. Ведь если бы юноша спрашивал как-то обходительно, она бы знала, как ответить. А вот так, в лоб! Разве так можно со слабой женщиной? И путает все время… Что он там спросил?
— Молодой человек, что вы себе позволяете?.. Я все же дама… Замужняя женщина… Мой супруг — чистейший человек… Он знаете, что… Он в этом министерстве, в этом служит, как его… В народном просвещения, да… Кристальная репутация… На счету у начальства, коллежский советник, а вы такие вопросы… Разве можно об этом… То есть что за чушь…
— Я не подвергаю сомнению репутацию вашего мужа. Вопрос в другом: обсуждаете с подругами любовников ваших мужей?
— О нет… Да что же это… Какое мучение… У меня голова сейчас взорвется… Пожалуйста, оставьте меня…
— Таким образом, можно сделать вывод, что в узком кругу эта тема поднимается. Ничего страшного в разговорах нет. За разговоры у нас не наказывают. Во всяком случае, о любовницах мужей. Не стоит так волноваться. Госпоже Милягиной уже сообщили, что любовница ее мужа мертва?
Екатерина Семеновна закрыла лицо ручками в зимних перчатках и стала вздрагивать, изображая немое рыдание. Ей было так плохо, что ничего более толкового придумать не смогла. Женскую слабость, которую презирала, теперь призвала на помощь.
— О, какая чудовищная пытка…
— Госпожа Милягина уже знала об этом и без вас? Успели обменяться новостями?
— Я не… Я не знаю никакую Милягину…
— Вот как? — Отчего-то Ванзаров не удивился. — А госпожу Пигварскую?
— Не знаю…
— Госпожу Кербель?
— Что за вздор… Какая Кербель…
— А госпожу Лебедеву?
— Не знаю я никакой Лебедевой! Что за глупость.
— Зинаиду Лукину наверняка знаете…
Дама ответила тем, что плечи ее стали вздрагивать совсем ненатурально.
— Прошу простить, что доставил вам столько неприятных минут… — сказал Родион с проникновенной мягкостью, — но этого требовало расследование. Я полностью убедился в вашей искренности. И теперь, когда вижу, насколько вы честная и неподкупная, позвольте один неприличный вопрос… Что бы сделали, если бы узнали, что у вашего мужа, господина Основина, инспектора Министерства просвещения, коллежского советника, чиновника, уважаемого начальством и любимого семьей, есть любовница, для которой он снял квартиру и которую посещает регулярно? Я говорю исключительно о предположении… Что бы вы сделали с этой барышней?
Женщина перестала изображать рыдания, отерла сухие глаза:
— Зачем об этом спрашивать?
— Мне надо знать, с точки зрения психологической, на что может такая сильная женщина, как вы, мать семейства, решиться, когда наверняка узнает о любовнице.
— Молодой человек… Вы тут душу из меня вынимали… Издевались и мучили, а теперь требуете откровенности? И вам не стыдно?
— У меня есть серьезное оправдание.
— Только не говорите о чести полиции! Знаем мы, какая у полиции честь. За червонец продается…
— Не могу благодарить за столь приятное мнение. Но оправдание мое конкретного толка: три мертвые барышни. Я готов на все, чтобы этот список закрыть навсегда.
Страшный гость показался таким искренним, что Екатерина Семеновна невольно и не желая того прониклась к нему доверием. Как ни глупо это в ее положении.
— Задушила бы собственными руками, — сказала она.
Нельзя было не поверить. Широкие плечи и крепкие руки не только скалкой огреть, на многое способны.
— Крайне признателен за честность, — сказал Ванзаров. — Ваш муж в свободное от семьи и службы время посещает какой-то клуб? Чаще всего — по субботам.
— Да, ездит…
— Он говорил, да я что-то подзабыл. Английский, кажется?
— Нет, Охотничий, на Вознесенском.
— Ну конечно, как я мог забыть! Охотничий. — Родион поклонился и закрыл за собой дверь.
Госпожа Основина осталась на стуле. Хоть кандалы на нее не надели и в участок не сволокли, но лучше не стало. Собственный страх стал привычным, как зубная боль. Теперь к нему примешалось новое чувство удивления и растерянности: откуда могли взяться целых три мертвые барышни? Как это понимать?
Екатерина Семеновна поняла, что этот вопрос так и останется с ней. И хочется, и страшно спросить у тех, кто оказался смелее и решительнее.
Но как же смогли решиться?
Немыслимо и невозможно.
* * *
За окном тускнело простуженное февральское солнце. А в кабинете нависли свинцовые тучи, из которых полыхали молнии и гремел гром. Аполлон Григорьевич исполинскими шагами мерил лабораторию, перешагивая через кучи улик и вещественных доказательств. В столь ранний час настроение ему испортила вовсе не женщина. Хоть Антонина не пожелала открыть, и он несолоно хлебавши вернулся к себе на Гороховую. Такая житейская мелочь не стоила внимания великого криминалиста. Мало ли какую глупость может выкинуть женщина. Он был уверен, что женская глупость — неотъемлемая часть их обаяния. Антонины — во всяком случае.
Иное распирало его грудь и подстегивало характер. Он никак не мог решиться на поступок, который не позволил бы себе никогда. Но обстоятельства сложились таким образом, что… В общем, Аполлон Григорьевич отчаянно дрался с сомнениями.
За битвой титанов наблюдал один зритель. Коля, пристроившись в уголочке, угощался чаем, не смея рта открыть, следя, как его наставник изображает из себя маятник. Колино воображение рисовало совершенно безумные картины. То Лебедев казался ему предводителем рыцарей, сидящим на горячем коне, что рвет удила. То вдруг разогретым самоваром, что пышет жаром. То вдруг воздушным шаром, раздувающимся от натуги. Картинки менялись быстро, Лебедев пыхтел все яростней, и Коля ждал, с некоторой тревогой, чем все это кончится.
Наконец Лебедев прервал метания, посмотрел в окно, словно заряжаясь энергией солнца, резко развернулся и саданул кулаком о лабораторный стол, давно привыкший к фокусам хозяина.
— Гривцов! — рявкнул он так неожиданно, что Коля поперхнулся чаем и облил пиджак. — Настал час, когда мы встали перед окончательным выбором.
— Кха-кхе-кхо… — согласился Коля, утирая набежавшие слезы счастливого удушья.
— Нам пора принять решение! — грохотал Лебедев.
— Да! А какое?
— Мы видим, а мы это несомненно видим, что наш обожаемый друг слегка повредился в уме на том свете и на этом совершает непоправимую ошибку. Так?
Коля дипломатично промолчал. Аполлон Григорьевич решил, что молчание — знак согласия, и продолжил:
— Он не хочет замечать очевидное. Запутывается в неочевидном, ошибочном.
И эту мысль Николя счел за лучшее не комментировать.
— Мне, с моим фантастическим опытом, да и с вашим тоже, совершенно ясно, где искать убийцу. Так?