— Пшла, пшла…
Искра вскочила и закружилась:
— Хочу веселья! Хочу безумства! Хочу задыхаться от счастья!
Счастью мешал столик. Николя одним махом опрокинул дурацкую мебель. Грохот ведра с шампанским и прочими фруктами заглушил оркестр. Вокруг стали показывать пальцем, но ему дела нет до жалких людишек. Он красовался перед ней, волшебной и обольстительной.
Подбежали официанты. Вмиг столик был на месте. С новым ведерком и бутылкой.
Искра потребовала шампанского. Коля широкой струей, обливая и ее, кое-как попал в бокал, но бутыль не выпустил.
— За любовь! — крикнул он и запрокинул горлышко. Шипящая пена ударила в лицо, обожгла глаза, намочила пиджак и рубашку. Разлетающиеся брызги он ловил ртом. Вот так пьют настоящие миллионеры.
Весь мокрый, Коля швырнул пустую бутылку и пьяно осклабился:
— Вот как можем! Все нипочем!
— Ты дикарь! Ты мой великолепный дикарь!
В глазах ее был восторг. И этого было достаточно. Внезапно силы куда-то делись, словно испарились с пузырьками шампанского. Голова пошла кругом, замутило, и Коля нащупал стул. Сел, тяжело дыша. Искра присела перед ним, обняла его липкие, мокрые руки:
— Поедем отсюда, мой герой. Я покажу тебе настоящее счастье…
— Поедем… Кататься… Душно мне… Человек!
Появился официант, готовый на все. Коля приказал найти извозчика и бросил на столик сколько нашарил в кармане. Сметя бумажки, официант исчез, обещая исполнить сию минуту.
— Хочешь меня поцеловать? — спросила она.
Гривцов издал булькающий звук, что поднимался от самого живота:
— Разрешаю!
Искра повела кончиком тонкого алого языка и впилась, остро покусывая.
Николя ощутил ее вкус.
Губы ее источали яд.
И яд был сладок, как виноград.
И был он как мед грехопадения.
Коля отравился сполна.
И пропал окончательно.
* * *
Трактирщик прислуживал лично. Нельзя, чтобы половой неловким движением обидел такого гостя. Такого гостя на руках носить, пылинки сдувать и выполнять любой каприз, не хуже вздорной барышни. Макарьев самолично проверил, чтобы на бокалах не оказалось ни пятнышка, тарелки светились чистотой, а скатерть улыбалась крахмальными углами. Но и этого было мало. Не пожалел он из личных, еще нетронутых запасов такое вино, что и не в каждый праздник пить, расстарался, чтоб закуски были наисвежайшие, рыбка плакала янтарным соком, от мяса восходил туман, а соленья от одного вида хотелось укусить. Подача была на заоблачном уровне. Все равно Макарьев с тревогой посматривал из-за буфета: всем ли довольны, не желают ли чего-с, чтобы по первому движению, намеку на желание, тени желания успеть, угадать и ублажить. Трактирщик волновался, переставлял фужеры и в который раз шипел на запуганных половых, чтобы обо всем забыли и стерегли только самый важный стол. Чтобы тарелки сами собой исчезали, а бокалы наполнялись до краев.
Григорий поднял бокал:
— За приятное знакомство.
Отказывать неловко. Ванзаров и так ощущал себя в странной ситуации. Надо было назначать в участке. Там все-таки проще. А тут — почти незнакомый человек угощает обедом. Как себя вести? Он сдержанно пригубил. Вино было изумительным, просто роскошным. Наверняка коллекционного года. И потому наслаждаться им было непозволительно. Хоть и глупость, и наивность, как угодно, но нельзя, вызвав человека на допрос, пусть формальный, объедаться за его счет и поглощать вина непомерной цены. Что подумают о сыскной полиции вообще и ее чести в частности? Какая досада, что нельзя себя вести как нормальный обыватель, обычный человек. Но какой вкус! Какой аромат…
Родион мужественно отодвинул бокал подальше
— Вино не понравилось? — спросил Григорий и даже принюхался к бокалу.
У Макарьева сжалось сердце: не нравится угощение. Неужели вино скисло? Надо было водку подавать.
— Вино отличное, — сказал Родион. — Служба еще не кончена, не положено.
— О, да вы строгих правил. Очень приятно встретить такого человека ваших лет. Но один бокал не помеха службе. Не отказывайте себе в маленьком удовольствии.
— В другой раз. Позвольте…
— А, я понял! — Серов тщательно промокнул губы и бросил салфетку. Материя исчезла, и на ее месте возникла свежая. — Нас угощает лично трактирщик. Считайте, что вы у него в гостях.
— С чего бы такая щедрость?
— Не каждому удается получить такое выгодное место и трактир с лицензией на торговлю винами. Это ведь чего-то стоит? Не так ли? — Григорий подмигнул. — Так что, прошу вас, угощайтесь… Вы ничего себе не положили. Пожалейте хоть трактирщика, он сейчас в обморок грохнется.
Родион подальше отодвинул бокал и не прикоснулся к тарелке:
— Крайне признателен, но сегодня уже обедал.
У Макарьева потемнело в глазах: дружок-то гостя дорогого совсем не ест. Что-то не понравилось. Совсем погибель… Не продлят лицензию, конец пришел. И зачем только свалился на его голову! Вот господин Серов — и ест с аппетитом, и похвалит. Хоть растраты, а приятно.
Трактирщику незнакомо было слово «принципы», и как трудно порой держаться их. Белой вороной выглядишь, полным дураком, когда всем можно, а ты себе запрещаешь. Зачем же отказываться, когда так проще жить? И ведь не взятку предлагают, а так — приятное развлечение. Чего же брезговать? Не мог Родион прикоснуться к дармовой жратве, и все тут. Как ни дурманили запахи голодный желудок, как ни глотал слюнки, но кусок в горло не шел. В голову лезла полная чушь про рабство и оброк, про взятки и умеющих жить чиновников, про совесть и честь. И пока эта чушь стояла перед глазами, он предпочел голодать. И хотел бы, но не мог порадовать несчастного трактирщика.
Между тем Серов не отказывал себе ни в чем. Сытно навалил на тарелку и принялся за холодные закуски.
— Что можете рассказать о Монфлери? — спросил Родион. — Привычки, вкусы, слабости.
— Слабости обычные… — Серов поднял бокал и отпил до половины. — Свое дело Огюст унаследовал от отца. Была самая затрапезная парикмахерская. Но энергия и талант общения сделали его салон жемчужиной столицы. Говорят, его вызывают в такие сферы, о которых можно только молчать. Безумно любит славу и деньги. Жутко ревнует к любому намеку на чужую популярность. Держит в ежовых рукавицах второго мастера, этого Анри. Кстати сказать, создание редкой глупости и скудоумия. Хорошенькая оболочка без мозгов. Как кукла. Безропотно смотрит в рот хозяину, сносит все его нападки, счастлив тем, что имеет, и не мечтает о большем. Впрочем, сильная личность с Огюстом не ужилась бы. Он выживает их тут же. Помню, был у него талантливый мальчик-парикмахер, который умел так стричь, что одно загляденье. И что вы думаете? Огюст его затравил придирками, все было не так. Мальчик уехал в Москву, и, я слышал, считается восходящей звездой у самого Андреева. На его место был взят туповатый Анри.
— Господин Монфлери агрессивно настроен против женщин.
— Не обращайте внимания. Это его вечная песня. Рекламный трюк, не больше. Он любит женщин не менее, чем мы с вами. Надеюсь, вы любите женщин?
— У него есть любовница?
— У кого ее нет?!
— А у вас?
Григорий отодвинул тарелку, она растаяла. Чистейшая возникла на ее месте.
— А вы как думаете?
— Вам по силам содержать двух женщин. И платить по червонцу Монфлери.
— Благодарю за комплимент. Да, вы правы. Жена — это прекрасно. Но без любовницы в столице теперь не обойтись.
— Почему? — спросил Родион, упустивший за три месяца много нового.
— Любовница — такой же атрибут успешного мужчины, как чин, собственный дом и счастливая семья. Любовница показывает всем, что ты мужчина в самом простом биологическом и животном смысле. Любовница — это наследие животного мира, в котором мужчина был самец и охотник. Охота окончилась, но перья охотника остались — на шляпе любовницы. Любовница ничуть не менее важный атрибут мужчины, чем звезды, чины и регалии. А для чиновника — тем более. Во-первых, начальство одобряет маленькие шалости и прощает подчиненным то, чем само не брезгует. Значит, чиновник, имеющий любовницу, сразу на хорошем счету. Лишний шанс для карьеры. А во-вторых, для чего трудиться, зарабатывать средства, если не спускать их на игру чувств? Жена обеспечена, дом полной чашей. Куда же деньги тратить? А любовнице сколько ни дай — все мало будет. Очень удобно.
— Это полезный урок, — сказал Ванзаров. — Запомню его крепко.
— Воспользуйтесь моим советом, и сразу поймете, как изменится отношение окружающих. Ваших коллег и начальства.
— Любовниц не принято скрывать у Монфлери?
— Чего же скрывать, когда все свои! О чем еще беседовать в кресле парикмахера, как не о женщинах! Служба и так всем надоела. Не о женах и детях же, в самом деле! Приятно беседовать о самом приятном, что есть в жизни мужчины.
— Кстати, о женах. Что за история была в семействе Монфлери?
Григорий выразил непонимание.
— История со смертью родителей Огюста, — пояснил Родион. — Говорят, какая-то драма случилась. Правда, давно.
— Вот странно… Огюст на этот счет никогда не вел разговоров.
— Неужели?
— Да я от вас об этом узнал. Что за драма? Можно узнать подробности?
В чиновнике загорелся неподдельный интерес.
— У ваших друзей случился мор любовниц, — сказал Родион.
Григорий старался понять: шутка это или надо отнестись серьезно. Вороненые усы юноши мешали воспринимать известие с должной строгостью.
— Что-то такое случилось у Леонида Самойловича, — наконец согласился он.
— От Пигварского узнали?
— Не уверен… В салоне был разговор.
— Когда?
— Разве такую ерунду можно запомнить! На днях, разумеется.
— Такая же неприятность случилась с барышнями Основина и Милягина.
— Неужели? — Серов выказал крайний интерес. — Надо же! А я ничего об этом не слышал. Они между собой шушукались, но вот так, в открытую речи не было. Что с ними случилось?
— Их убили, — сказал Родион.
— Это же надо, и Лебедев молчал! Такие новости. И в газетах ведь ничего не было.