только тут поняла: в её мире сейчас произойдёт необратимое, страшное. Она видела, как Ольга с чемоданом прошла мимо дома, свернула на просёлочную дорогу. Поняла: она уходит навсегда. И чтобы остановить её, возвратить обратно, закричала Бьянка во всё свое хриплое, надсаженное горло. Вся боль, все страдания, что выпали на долю этой породистой, ладной когда-то лайки, соединились теперь в её стоне. Она звала долго, обречённо, пока окончательно не сорвала горла. А потом лишь скулила жалобно, всё ещё пытаясь высвободиться из неподдающихся кожаных пут. Жаловалась всё слабее, всё безнадёжнее.
Сначала Бьянка не поняла, кто движется ей навстречу. Портки цвета хаки, заправленные в болтающиеся ботфорты резиновых, закатанных по колено бродней, куртка с засаленными рукавами, шлем танкиста на голове. Следом за человеком по-стариковски перебирал лапами чёрный кобель Чурка – его Бьянка могла бы учуять, даже если б была слепой от рождения. Тот самый Чурка, нежеланный бывший муж на короткий сучий её срок, с которого начались все беды её и несчастья. Старый пёс стоял позади своего хозяина и неотступно наблюдал слезящимися глазами за последними минутами жизни белой лайки.
А ветеран с железным хрустом переломил ствол «вертикалки» шестнадцатого калибра, вставил оснащённую жаканом жёлтую пластиковую гильзу, прицелился в Бьянку.
Звук преломлённого ружья Бьянка знала сызмальства, но вначале не поняла, в кого целится человек, а когда увидела, что целится он в неё, послушно легла в тающий снег.
Над Астахино опять кружило ледяную канитель, стайка соек с радостным щебетом слетела с рябины, как и сто, и тысячи лет назад, Паденьга несла тёмные воды к Великому океану, из труб северных изб струился смоляной до горечи еловый дымок, а в местном клубе или библиотеке звучала сладкая ария из «Любовного напитка» Доницетти.
Знакомая мышка-полёвка выбралась из своей норки и теперь смотрела на Бьянку блестящими крохотными и, казалось, всё понимающими глазами.
Вдруг вспомнилась мама, озорной щенячий выводок, запахи свежего сена и увядших васильков. Вспомнился добрый Иван Сергеевич Форстер со своею Сироткой, сапожник Алим, скрежет вагонных сцеп. Вспомнилась добрая девушка Люба, учитель Толстой, семейство Едомских, Костя Космонавт и последние её хозяева – дядя Николай и Ольга. И ещё, конечно, вспомнились её собственные дети – безвременно канувшие и лишившие её дальнейшую жизнь цели и смысла. Вспомнилась как-то разом и быстро вся её прошедшая жизнь, самые главные её мгновения, которых на поверку оказалось не так и много. Бьянка не успела испугаться или удивиться людской жестокости. Она даже выстрела, расколовшего низкое астахинское небо, не испугалась. Мгновение, и сокрушающие всё на своём пути двадцать шесть граммов свинца ударили собаке в грудь, разорвали в клочья её сердце. «Не страшно», – мелькнуло в голове Бьянки. Тёплая волна ласково укрыла её в своей пучине. Она умерла. К счастью, мгновенно.
Она уже не видела, не знала, как ветеран вновь переломил свою «вертикалку», позволяя инжектору выпростать из ствола кисло дымящуюся гильзу. Как высморкался в землю, зажимая большим пальцем обветренную ноздрю, выматерился глухо то ли на себя самого, а то ли на бабу, поручившую ему такое грязное дело, развернулся и, похлопывая обшлагами бредней, двинулся со двора. Старый его пёс не спешил следом. Пошатываясь от немощи, приблизился к телу, обнюхал тёплые ещё лапы, удивлённую мордочку, забрызганную кровью. Потом поднял лапу и окропил труп мочой.
Через какой-нибудь час с небольшим приблизился к Бьянке, дребезжа связкой банок, Костя Космонавт в лохматой овчине. Опустился на колени перед её растерзанным телом, горько заплакал. Слёзы из стариковских глаз сыпались тёплым градом на собачью морду, на рану отверстую, на старый кожаный ошейник на шее. Костя снял его, с трудом поднялся на ноги и сгрёб в охапку окоченевшее тело, выпростав и на овчину, и на седую бороду чуть не миску густеющей крови. И медленно, задыхаясь, двинулся в сторону леса, над которым сыпало особенно густо, оставляя на ветвях, на пнях, на цветастом мху лёгкое покуда снежное покрывало.
Здесь, возле смолистого ствола ели, помнившей ещё британскую интервенцию Русского Севера, опустил Бьянку на землю и, вооружившись жестяной кружкой, из которой обычно пил горячую воду, принялся с усердием копать последнее прибежище для собаки. Земля ещё не продрогла и потому поддавалась Косте легко, лишь иногда задерживаясь на крепких на излом еловых корешках и вкраплениях речной гальки. Но много ли жестяной кружкой наковыряешь? Это не заступ, не лопата. Трудился юродивый без устали, взмок. Сбросил с плеч волглую от снега овчину, остался в цветастом рубище, состроенном из старых бабьих платков, военного френча да оранжевой жилетки дорожника. Могилка получилась хоть и не глубокая, зато аккуратная, сухая. Костя выстлал дно еловым лапником, уложил на него Бьянку. И долго, старательно засыпал её сухою землёй. Надгробный крест собаке не полагался. Костя начертал пальцем на холмике только имя – Бьянка. Зачем-то латинскими буквами, которых сроду не знал. На буквы тут же стал сыпать хлопьями снег и вскоре скрыл навеки и имя Бьянки, и само её существование.
Только это случилось, где-то у горизонта громыхнуло раскатисто, грозно, и над мутными за снегом зубцами тайги вспыхнула яркой звездой и всё дальше уходила в бездну вселенной теперь уже крохотная, будто светлячок, баллистическая ракета. Она поднималась всё выше – над лесом, над стылым северным краем, над прекрасным, чарующим миром, который мы называем планетой Земля. Над одной из песчинок в безбрежных дюнах мироздания.
Костя Космонавт следил за полётом ракеты, улыбаясь чему-то счастливо и осеняя ракету размашистым крестным знамением.
– Царствие небесное! – прокричал он радостно вслед едва мерцающему светлячку. – Царствие небесное!
Послесловие
А жизнь семейства Рябининых пошла по своим, теперь уже по-иному, по-нездешнему скроенным правилам.
Добравшись до города Мадрида, Ольга, не теряя времени даром, попёрла прежде всего из имения мужнину полюбовницу Лолу, пригрозив ей не только косы повыдергать, но и, по совету адвокатов, упрятать в тюрьму за попытку захвата чужого добра.
Весь следующий год она приводила в порядок разваливающееся на глазах состояние. И, к собственному и окружающих удивлению, добилась в своём предприятии больших успехов, даже приумножила капитал. В тот же год Ольга вызвала из Вельска Марусю, пролечила молодуху от пьянки в хорошей клинике, купила ей большую квартиру неподалёку от собора Святого Семейства в Барселоне и удачно выдала замуж за молодого наследника легендарных подвалов Pedro Jimenez в приграничном городе Херес, где как раз и производили одноимённый напиток.
Николай Игнатьевич Рябинин тем временем, совсем устранился от дел, предпочитая им рыбалку то в норвежских фьордах, то где-нибудь на Маврикии. В Россию он больше не приезжал. Смерть, по счастью, настигла его внезапно, в возрасте семидесяти восьми лет. Сгусток крови, спрятавшийся в венах его голени, оторвался в то время, когда он тащил пудовую сайду из океана в трёх милях от водоворота Мальстрём, и добрался-таки до его сердца. От того места до берега час-полтора ходу, так что спасти его не удалось.
После смерти мужа Ольга прожила в достатке и относительном душевном равновесии ещё почти десять лет, окончив жизненный путь в роскошном доме для престарелых курортного городка Марбелья, куда была отправлена по настоянию Маруси, её состоятельного мужа и двух взрослых внуков – Ванечки и Хуана.
Прежнюю жизнь в русском Астахино Рябинины воспоминали редко, а внуки и вовсе о ней не знали. В их русской речи появился акцент, молитвы стали короче, а потом и вовсе исчезли из семейного обихода. Полуиспанцы, они сделались равнодушны к бедам и заботам бывшей родины, а свою жизнь доживали, на их взгляд, вполне благополучно.
Но за семь минут до смерти, лёжа в удобной ортопедической кровати, под присмотром мониторов, опутанная прозрачными трубками и проводами, Ольга вдруг увидела Бьянку, её белоснежную мордочку и, кажется, почувствовала на своём лице тепло её влажного языка. «Спасибо тебе, спасибо», – еле слышно прошептала Ольга. Медицинская сестра, протиравшая влажной салфеткой её лицо, наклонилась, но не разобрала ни одного слова.
Москва
май 2016 – ноябрь 2017
Примечания
1
«Да здравствует смерть, смерть разуму!» (исп.)
Вернуться
2
Cojones (исп.) – яйца.
Вернуться
3
Quien sabe donde? (исп.) – Кто знает где? Аналог «Жди меня».
Вернуться
4
Жарнуть (диалект.) – ударить.
Вернуться
5
Омжа (диалект.) – обжора, прорва.
Вернуться
6
La pata negra (исп.) – чёрная лапа – сорт испанского хамона.
Вернуться
7
Queso Manchego (исп.) – сорт сыра из провинции Ла Манча.
Вернуться