И вот здесь к теме Тела Христова и внутреннего единства человечества в одном Теле прибавляется еще один тезис – о том, что Христос умер за каждого из нас, не просто за наши грехи, не просто за нас, но за каждого из нас. Это прежде всего 8-я глава, 11-й стих: «И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос». Речь идет о конкретном человеке, который смутится из-за тебя, и апостол подчеркивает: а ведь за него Христос умер. Но, в сущности, об этом есть и раньше. Я имею в виду 6-ю главу, 20-й стих: «Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших, и в душах ваших, которые суть Божии» (1 Кор 6: 20). И несколько ниже Павел снова повторяет: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор 7: 23).
«Вы куплены» − эти слова обращены непосредственно к тому, кто слушает или читает, как бы высветленным, подчеркнутым местоимением «вы». Да, мы куплены дорогою ценою. Да, мы составляем единое тело. Да, во Христе мы едины. Но это единство приводится в действие, актуализируется или обретает силу только через приобщение. Апостол говорит: «Чаша благословения, которую благословляю, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор 10: 16). Хлеб, который преломляется, κλῶμεν; он говорит: τòν ἄρτον ὃν κλῶμεν, а вы, может быть, знаете, что κλάσις, ἡ κλάσις τοῦ ἄρτου – это древнейшее название Таинства Евхаристии: Преломление хлеба. Итак, хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Телу Христову? И дальше: «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все мы причащаемся от одного хлеба» (1 Кор 10: 17).
В Дидахе, Учении Двенадцати апостолов, одном из древнейших памятников христианской письменности и богословия после Нового Завета, говорится о том, что в древнейшей анафоре, то есть в древнейшем тексте Литургии, который совершался еще до времен Иоанна Златоуста, была такая фраза: «Как этот преломляемый хлеб, быв рассеян по холмам и будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь Твоя от концов земли в Царствие твое» (Дидахе, гл. 9). А действительно, ведь они же собирали в разных местах этот хлеб, на маленьких таких участочках полей. Так и Церковь Твою тоже сделай единой! Значит, эта молитва из древнейшей анафоры, которая сохранена в Дидахе, навеяна теми же самыми чувствами, о которых говорит апостол Павел в 10-й главе Первого послания к Коринфянам: нас много, но мы все – одно тело, ибо мы причащаемся от одного хлеба! И в анафоре Литургии Василия Великого тоже есть слова о том, что причащение от единого хлеба соединяет верующих «во единого Духа общение». Таким образом, через Таинство Евхаристии становится действенным то единство, о котором говорит апостол, – но, разумеется, в том случае, если Таинство Евхаристии не воспринимается как что-то механическое или что-то магическое. Вот такое – магическое – отношение к Евхаристии весьма опасно.
И в следующей, 11-й главе апостол продолжает эту тему. Если в 10-й главе он высказал какие-то свои общие установки, чисто богословские, о Евхаристии, то дальше, в 11-й главе, он передает, если хотите, текст анафоры его времени (для нас – древнейшей). Он говорит: «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: “Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание”» (1 Кор 11: 23–24). И дальше апостол прибавляет: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор 11: 26).
Иными словами, здесь содержится изложение центральной части всякой Литургии, той части, которую мы называем установительными словами Таинства Евхаристии. Никакое единство вне Евхаристии невозможно. Но единства не получается и в другом случае. Единства не получается, если христиане – и каждый отдельный человек – не знают, чтó такое любовь. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, – восклицает апостол, – а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все мое имение и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор 13: 1–3). Я думаю, что все знают этот замечательный Павлов текст, написанный прозой – прозой, которая перерастает в удивительные стихи, не похожие ни на какие другие, потому что они написаны не по правилам поэзии, а по каким-то особым правилам.
Заканчивая этот текст о том, что есть такое любовь, апостол восклицает: «Достигайте любви». Это 1-й стих 14-й главы. Однако тут, воскликнув свое «достигайте любви», Павел возвращается к тому, о чем говорил в самом начале послания. Казалось, он уже очень далеко ушел от начала, но нет, он к этому возвращается вновь, потому что, оказывается, и проповедь, и Евхаристия, и любовь – всё это не имеет смысла, если Христос не воскрес. «…А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор 15: 14). И дальше, стих 19-й: «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков». Отсюда становится ясным, что Церковь зиждется, Церковь основывается только на нашей вере в то, что Христос воскрес из мертвых, Πρωτότοκος ἐκ τῶν νεκρῶν – Первенец из умерших. Как смерть через человека, так через человека и воскресение из мертвых. «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его» (1 Кор 15: 22–23).
Если же размышлять о том, чтó такое воскресение, то тут Павел возвращает нас к пророчеству Исайи. Это место он цитирует во 2-й главе: «Но, как написано, “не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его”» (1 Кор 2: 9). Иными словами, воскресение Христово есть полная неожиданность, и поэтому, естественно, Евангелие без воскресения – это соблазн для иудеев, потому что они видят во Христе – до воскресения ли, вне воскресения или без воскресения – не того Мессию, Которого ждут, то есть не Мессию во славе, а Мессию униженного, какого-то странного Человека, Который ходит среди бродяг и всяких сомнительных личностей. И, конечно, это глупость для греков, которые ждут от Иисуса чего-то нового в смысле мудрости, в смысле современных философских идей и не получают этого. Но когда оказывается, что Христос воскрес, тогда мы вступаем в мир, где всё уже не подчиняется законам и логике. Так что понимаете, в чем здесь главная мысль Павла? Что воскресение Христово неожиданно, оно не укладывается в логику, оно не такое, какое ожидалось.
Если Христос не воскрес, желание быть в одном теле, желание единства – это, действительно, глупость. То есть, христианство невозможно, если Христос не воскрес, потому что воскресение Его и является Евангелием. И проповедь Евангелия – это глупость для погибающих; глупость для тех, кто не верит в жизнь вечную; глупость для тех, кто не верит в жизнь во Христе.
Значит, основа всего в Церкви, о чем только что говорилось, – это вера в воскресение Христово. Если нет этой веры, если нет живого чувства присутствия Христова в нашей жизни, то оказывается, что Церковь, такая нежизнеспособная, – уже не Церковь. Это может быть всё что угодно: клуб любителей иконописи, или славянского языка, или церковного пения, или еще чего-то, но во всяком случае не Церковь. Ну, а что касается воскресения Христова, что касается Его победы над смертью, то в это можно верить. Чтó это такое, можно понять только из личного опыта веры, из личного опыта богообщения. Поэтому вне личного опыта богообщения христианство невозможно. Вне молитвы, вне личного нашего молитвенного предстояния перед Богом невозможно никакое христианство. Это будет что-то другое. Притом в этом другом, скажем прямо, не будет смысла.
Я помню, как мне признался очень серьезный философ: вот я пытаюсь, он говорит, что-то сказать о философии христианства, и у меня ничего не получается. Я не нахожу здесь ничего оригинального, ничего такого, на чем можно было бы построить теорию. Здесь, говорит он, такой достаточно жидкий социализм, и больше ничего. Оно и понятно: вне нашей личной, абсолютно личной и не поддающейся выражению на бумаге, не поддающейся какому бы то ни было изображению словами веры в воскресение, нет христианства. Это будет, действительно, какая-то жидкая теория или чистой воды культура. Потому что тогда от христианства останется и церковное пение, и славянский язык, и иконопись, и вообще всё, что связано с культурой за две тысячи последних лет, но самого главного не останется.
На меня когда-то очень большое впечатление произвело, как доведенный преследованиями и антирелигиозной деятельностью со всех сторон в 1960-е годы Патриарх Алексий I, будучи приглашенным на прием в Кремль, решил выступить с речью перед интеллигенцией. На приеме были артисты, композиторы, художники, академики, профессора… И вот Патриарх, уже старый, дряхлый, вышел и прочитал или сказал на память речь, написанную для этого случая митрополитом Николаем Ярушевичем. Суть речи заключалась в том, что из Церкви в русскую культуру пришли и живопись, и архитектура, и наука, и образование, и письменность, и что вообще всё развитие культуры в самых разных ее проявлениях связано с тысячелетними трудами Церкви на Руси. И он был освистан.
Когда мне первый раз, давным-давно, об этом рассказали, я пришел в очень большое огорчение и возмущение: вот они какие, эти наши профессора, академики, артисты, художники, композиторы, писатели, вот они какие – ничего не поняли! Но ведь им на самом деле нечего было понимать, потому что Патриарх сказал обо всём, но не сказал о самом главном. Он сказал об иконописи, он сказал о славянском языке, о письменности, он сказал о культуре, о преемственности с античной культурой, об архитектуре, о музыке. Он не сказал о самом главном и, по сути, даже единственно главном – он не сказал о Христе. А без Христа это всё становится чем-то в высшей степени второстепенным. То есть, если нет веры во Христа, то и иконопись, в общем, бледнеет, и церковное пение смысл свой теряет, и славянский язык перестает быть языком Благой Вести, а просто становится чем-то таким эстетически оправданным в «Слове о полку Игоревом», например, – и не более.