Обетование – это еще одно ключевое слово Нового Завета, и об этом я буду говорить позднее. Обетование – это есть обещание «Тимофею, возлюбленному сыну: благодать, милость, мир от Бога Отца и Христа Иисуса, Господа нашего» (2 Тим 1: 2). Благодать, милость и мир – сразу ясно, что это понятия очень важные, понятия, которые постоянно встречаются в Писании, особенно в апостольском корпусе. И не совсем ясно только одно: где кончается благодать и начинается милость, где кончается милость и начинается мир, где кончается мир и начинается благодать и т. д. Ясно лишь одно: эти три понятия – благодать, милость и мир очень тесно связаны между собой. Можно даже сказать почти определенно, что за всеми этими тремя словами стоит одно еврейское слово – хйсед, милость Божия или любовь Божия, о которой говорится в Ветхом Завете. Итак, милость Божия может обнаруживаться в человеке как χάρις, благодать. Что значит это слово? Это любовь Божия, когда она вселяет в сердце человеческое радость, потому что χάρις – слово, безусловно, однокоренное с другим словом Нового Завета – χαρά, радость или с глаголом χαίρω – радоваться. Значит, χάρις, или благодать, – это любовь Божия, когда она в сердце человеческое вселяет радость, когда она рождает в сердце человеческом пение, когда она рождает в сердце человеческом благодарение.
Ἔλεος, милость – это любовь Божия, когда она рождает в сердце мягкость; ἔλεος – это милость и ἔλαιον – это елей, «деревянное масло». Елей, который размягчает кожу и используется поэтому с глубочайшей древности в качестве лекарственного средства против кожных болезней. И как елей размягчает кожу, так милость Божия размягчает сердце. Не случайно, наверное, поэтому именно елей используется в Таинстве Елеосвящения. С одной стороны, елей – прямое и непосредственное средство для размягчения кожи, с другой стороны – знак милости Божией: он размягчает, лишает суровости и жестокости человеческое сердце. Так вот, поэтому не случайно елей используется в Таинстве Елеосвящения, о котором говорит апостол Иаков в 5-й главе своего Послания: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего…» (Иак 5: 14–15).
Итак, елей размягчает сердце, делает его мягким, лишает его жестокости. Под воздействием милости Божией из него уходит σκληροκαρδία – жестокосердие, жесткость сердца, свирепость сердца.
И, наконец, εἰρήνη – это любовь Божия, когда она изгоняет из человеческой жизни дух вражды, дух ненависти, изгоняет из человеческой жизни разделение. Значит, εἰρήνη – это любовь Божия, когда она соединяет людей; любовь Божия, когда она проливается в сердца человеческие как шалум – тот мир, который посылает Христос, тот мир, о котором говорится в Рождественском славословии Ангелов: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лк 2: 14). Значит, мир в человеках – благоволение: так надо перевести на русский язык это славянское выражение. В сердца человеческие проливается любовь Божия, и рождает в них мир, и искореняет из них дух разделения[12].
Таким образом, за всеми этими тремя словами, когда они употреблены вместе: благодать, милость и мир, – стоит слово любовь Божия, хйсед – на иврите, ἀγάπη – по-гречески. Слово, которое с большим трудом поддается переводу, которое почти непереводимо ни на русский, ни на остальные современные языки. Мир – как проявление любви Божией в нас – истребляет разделение. В Рождественском послании, которое вы, может быть, читали, архиепископ Сергий (Коновалов) – архиепископ русских, живущих в Западной Европе и принадлежащих к Константинопольской Патриархии, говорит о том, что дьявол потому и называется этим словом, что он разделяет, вносит в мир διαβολή – разделение. Так вот, мир Божий и противостоит этому разделению. И это очень важный момент в любви Божией – мир, потому что он уносит разделение из жизни, соединяет людей и истребляет из жизни дух непримиримости, разрушительный и страшный дух. Причем когда размышляешь о природе духа непримиримости среди людей вообще, и в Церкви в частности, то, хочешь того или нет, обращаешься, естественно, к опыту того, чту видели и слышали, о чем размышляли наши предшественники в Церкви.
Вот, в частности, мать Мария (Скобцова), удивительная, не прославленная еще пока наша святая. И, наверное, вряд ли найдется человек, который скажет: нет, мать Мария – это модернистка, это враг и прочее. И вот что писала в 1936 году мать Мария: «Я обратила внимание, как описывает Андре Жид свое пребывание на Кавказе и недоумение каких-то кавказских коммунистов, как им реагировать на испанскую революцию. Он не сразу понял, чту их смущает. Потом выяснилось: не пришел еще номер “Правды”, в котором была изложена обязательная точка зрения. Когда же он был получен, ни у кого сомнений не осталось: надо сочувствовать революции всемерно».
Дальше она говорит о том, что этот принцип проникает и в Церковь. И когда Церковь, говорит она, будет признана советской властью, тогда в нее придут новые люди, этой властью воспитанные, и придут именно с такой психологией: «…Сначала они в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению они скажут: “Вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, остальные подлежат истреблению как ложные”. Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии. Шаржируя, – продолжает мать Мария, – можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди – ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут, – говорит мать Мария, – нельзя иметь никаких иллюзий, – в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит – на долгие годы замирание свободы. Это значит – новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для всех, кто отстаивает свободу в Церкви. <…> Было бы отчего прийти в полное отчаяние, если бы, наряду с такими перспективами, не верить, что подлинная Христова истина всегда связана со свободой, что свобода до Страшного Суда не угаснет окончательно в Церкви…»
Вот читаешь это размышление, потом видишь, что это доклад, прочитанный в марте 1936 года в Париже на монашеском собрании под председательством митрополита Евлогия. Потом видишь, что и издан-то он первый раз не сегодня и не вчера и что ни я, ни кто другой не мог, при всём желании, фальсифицировать этот текст матери Марии и вставить его в эту книгу. Видишь, что он подлинный, и поражаешься: действительно, Господь дает святым Своим дар провидения, потому что, что ж тут скрывать, мы все видим именно эту атмосферу, о которой говорила мать Мария в 1936 году, в сегодняшней нашей церковной и околоцерковной жизни. Когда раздаются вот такие жесткие голоса со страниц газет, со страниц книг, вроде «Вестей обновленного православия» (есть такая книга), или из радиостанций разных, – вот где ересемания, действительно, царствует. Но, утешает нас мать Мария, это не страшно, если мы верим во Христа, если мы действительно верим в Его присутствие в нашей жизни, если мы не в себя верим, не в свои силы, не в свое мировоззрение, а в Его реальное присутствие в Церкви и в нашей жизни. И когда не страшно – всё это преодолимо, хотя, конечно, радости никакой это не вызывает. Лучше бы мать Мария ошиблась, говоря о том, чту я вам сейчас прочитал.
Причем очень важно, наверное, видеть, что особенно ратуют за чистоту православия люди нецерковные, люди, недавно пришедшие в Церковь, крестившиеся два-три года назад, а то и несколько месяцев назад, люди, которые почти не бывают в церкви и не причащаются; но зато они сражаются за православие с такой невероятной яростью, с какой никогда за православную веру не сражался ни один святой. И действительно, она заметила блестяще и удивительно: для этих людей существует одна только истина, ими монополизированная, я бы даже сказал – ими приватизированная. На самом деле мир многомерен, на самом деле истина Христова может выражаться в самых неожиданных и непредсказуемых формах. И эта непредсказуемость истины для них абсолютно неприемлема. Это люди, прежде всего, конечно, не укорененные в Церкви. О том, чту это такое – укорененность, я буду говорить несколько позже.
Далее апостол говорит: «Благодарю Бога, Которому служу…» (2 Тим 1: 3). Благодарю Бога, Которому служу, – здесь два очень важных слова, для того чтобы выразить, чтό есть наша вера: это благодарение и служение! Как служу? С чистой совестью! Вот вам еще одно слово – очень важное, очень часто употребляемое в Посланиях апостола Павла. Слово, взятое им из языка стоической философии, но получившее новое и очень глубокое значение, особый смысл: συνείδησις, от глагола σύνοιδα – знать вместе с кем-то. Но если мы вообще посмотрим глаголы с приставкой συ– (вместе) в словаре апостола Павла, то с легкостью поймем, что это συ– относится всегда ко Христу. Это – умирать со Христом, воскресать со Христом, быть со Христом.
Значит, для апостола Павла σύνοιδα – это знать вместе со Христом. Таким образом, συνείδησις, совесть