Другое дело, что если мы посмотрим греческие святки, то там примерно две трети прославленных подвижников – мужчины, треть – женщины. То же самое – святки любой Восточной Церкви: там иногда почти половины достигает число святых жен. То же самое у христиан Запада – это сотни имен, сотни жизнеописаний тех святых женщин, которых сегодня почитает Церковь Запада. А если мы посмотрим историю отечественной Церкви, то увидим, что практически все святые жены на Руси – это всё княгини, которые прославились именно не как подвижницы, а как княгини. Княжеская святость на Руси – это что-то совершенно особенное. Из святых не-княгинь на Руси почитается только одна блаженная Ксения. Все остальные русские святые, такие как княгиня Ольга, как Евфросиния Полоцкая, как новгородская княгиня Анна – человек, наверное, десять или одиннадцать – все они были княгинями. Одна только блаженная Ксения выделяется из этого числа. Но, вероятно, это говорит не о проблеме женской святости в целом, а о сознательно приниженном, язычески приниженном положении женщины на Руси (потому что только на Руси такая ситуация) – о той домостроевщине, которая, разумеется, ничего общего с христианством, с православием не имеет. Одна из самых отвратительных книг, которые мне приходилось в жизни читать, – это «Домострой». И хотя многие продают в церковной книготорговле эту книгу, конечно, ничего общего с православием она не имеет. Это очень важно иметь в виду.
Так вот, все-таки надо понять, что же хочет нам сказать апостол, когда говорит: «жены в церкви да молчат». Тем более что мы опять-таки из Священного Писания, из апостольских посланий знаем, что женщины подвизались в Церкви как вдовы, как старицы (πρεσβύτιδας) и как девы – три таких женских церковных типа уже видны по апостольским писаниям, по Новому Завету. Более того, женщины не только подвизались как вдовы, старицы и девы, занимаясь, вероятно, тем, что теперь называется социальным служением: ухаживая за нищими, за больными, – но и выполняли какие-то другие виды служения. Многие из вас знают слово «диакониса», только я не могу понять, честно говоря, откуда оно взялось. Потому что в греческом языке такого слова нет. В греческом языке есть слово διάκονος, дьякон, но употребляться оно может только с артиклем мужского рода – ὁ διάκονος, или с артиклем женского рода – ἡ διάκονος.
Но вот в 16-й главе Послания к Римлянам (16: 1–2) апостол Павел представляет Церкви, к которой обращается, Фиву. Он говорит: «Представляю вам Фиву, сестру нашу, диаконису церкви Кенхрейской. Примите ее для Господа, как прилично святым, и помогите ей, в чем она будет иметь нужду у вас, ибо и она была помощницею многим и мне самому».
Более того, когда мы начинаем читать историю Церкви, мы обнаруживаем, что дьяконом была не только святая Фива, но и Нонна, мать Григория Богослова, тоже именно в этом сане трудилась в Церкви. Существует даже чин рукоположения в женский диаконат, с соответствующими молитвами, – они такие же, как и когда рукополагают в диаконы мужчин, но только с упоминанием святых жен Ветхого Завета. И сестра Василия Великого и Григория Нисского Макрина тоже была диаконом, и сестра Григория Богослова Горгония. Наконец, была такая мученица Сусанна, которая, подобно старцу Досифею из Киево-Печерской лавры, подвизалась в мужском платье, но затем была обнаружена как женщина и не была за это наказана, а просто рукоположена в сан диакона. И святая Мелания, память которой совершалась на днях, тоже была диаконом. Наконец, святая Олимпиада, спутница и alter ego святителя Иоанна Златоуста, тоже много лет подвизалась в Константинополе в сане диакона; она упоминается, например, у Феодорита Кирского: о ней он говорит не только как о диаконе, но и как о проповеднице Евангелия.
С течением времени начисто был упразднен женский диаконат, и я это объясняю просто влиянием мира на Церковь, то есть, Церковь приняла те правила жизни, по которым жил мир, жило языческое общество, в котором, естественно, женщины никаких мест в общественной службе не занимали. Таким образом, и в Церкви тоже в какой-то момент женщина потеряла свое место, которое она заняла в первые века церковной истории, и попала в то приниженное положение, в каком, в общем, и находилась вплоть до XIX века – и в каком находилась до Христа. Но, правда, по поводу восстановления женского диаконата довольно много говорилось на Поместном Соборе Российской Православной Церкви в 1918 году. Хотя окончательного решения о восстановлении женского диаконата не было принято, вопрос об этом был поставлен и должен был быть доработан, если бы Собор продолжался. Уже в 1960-е годы, когда на Родосе, на моей уже памяти, было Всеправославное совещание, то и на нем тоже было подчеркнуто, что женский диаконат необходимо восстановить.
Однако если бы Церковь жила только от Собора к Собору, от совещания к совещанию, то, конечно, ничего хорошего бы в этом не было. И был среди епископов XX века святой Нектарий, замечательный греческий святой, который начал рукополагать женщин в сан диакона; в монастыре, где он жил и трудился, ему сослужили диаконы-женщины, подавая ему в алтаре омофор и читая Евангелие на Литургии. И после завершения причащения мирян святитель передавал дьякону – она была облачена в стихаре, с орарём, в поручах, – Святую Чашу, которую она ставила на престол. То есть, святой Нектарий восстановил женский диаконат в полном объеме – что, наверное, смущало людей его времени. Как у нас обычно говорят: «Надо было что-то сделать, но это смутит людей». Ну и, наверное, это смущало людей. Даже уголовное дело было начато против святителя Нектария, которого обвиняли во всяких преступлениях. Современники описывают, как грубо с ним обращались следователи. Но время прошло, и те, кто преследовал святого Нектария, давным-давно забыты, а святой стал таким же любимым в Греции, как у нас – преподобный Серафим Саровский. Сейчас вообще нет в Греции людей, которые бы не знали и не любили святого Нектария. И мне кажется, что вообще опыт святых всегда значительно дороже, чем принимаемые на том или ином высоком собрании решения. Церковь – это все-таки Церковь Христова, Церковь святых, а не Церковь тех или иных решений.
Я думаю, что мать Мария несла почти диаконское служение, в отличие от большинства инокинь, у которых есть одна серьезная проблема. Какая-нибудь инокиня, которая становится игуменьей в монастыре, не совершает служение, а обладает властью: у нее есть власть над инокинями, над послушницами. Она не допущена до богослужения, она не прикасается к таинству, но у нее есть власть приказывать, отправлять на кухню, на огороды, давать тяжелое послушание – и при этом нет прикосновения ко святыне. И это очень часто создает довольно тяжелую обстановку в женских монастырях. А у матери Марии – наоборот. У нее, поскольку она была одна инокиня среди немонашествующих, не было никакой власти приказывать, командовать, «за косы драть». Почитайте записки любой монахини – она будет описывать, как ее игуменья драла за косы. Вспомните стихи Сергея Городецкого: «Стены выбелены бело. Мать игуменья велела», – которые кончаются словами: «Мать игуменья велела у ворот монастыря не болтаться зря!»
Так вот, место игуменьи дает очень большие возможности для проявления власти. А служение диакона дает очень большие возможности как раз для проявления смирения. И такой великий святой как Нектарий решился пойти на неординарный шаг.
И встает вопрос: почему же женщина в Церкви «да молчит», тогда как Нектарий благословлял своих диаконис или диаконов читать Евангелие во время Литургии? Мы видим по посланиям разных святых, что эти диаконы первых веков и проповедь вели, и причащали больных людей Святых Тайн. То есть, их отправляли со Святыми Тайнами; вот как мы теперь, священники, ходим к больным, имея на шее дароносицу, так и женщины-диаконы посещали больных.
Здесь надо еще сказать о том, что в те времена практически не было тех, кого теперь называют священниками: были епископы и были дьяконы. Совершал Таинство Евхаристии епископ, а помогал ему диакон. И вот относили больным Святые Тайны и проповедовали среди больных и немощных, посещали разные места вне храма и совершали все частные богослужения – диаконы, которых отправлял епископ на эти труды и которые помогали ему в совершении таинств. А пресвитеры, будущие священники, только сидели вокруг престола на специальных стульях, когда епископ совершал богослужение. В настоящее время, поскольку христиан много, а епископов мало, уже много веков как священнику делегируется епископом его право – совершение таинства от имени епископа. То есть, какое бы таинство священник ни совершал, он его совершает, потому что это право делегировано ему епископом. Поэтому, как говорит Киприан Карфагенский: «Где епископ, там Церковь, где нет епископа, там нет Церкви». А до этого, в первые века истории Церкви, диаконы – и мужи и жены – выполняли свое огромное служение.
Встает вопрос: почему мы на практике видим одну картину, а в Писании видим эти жесткие слова? Что значит тогда утверждение апостола о том, что женщины в Церкви должны молчать? Чтобы понять каждый текст Писания, его не надо вырывать из контекста, как мы это очень часто делаем, а его надо внимательно прочитать на фоне целого ряда соседних предложений. Апостол говорит в 14-й главе Первого послания: «Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу. И пророки пусть говорят двое или трое…» (1 Кор 14: 28–29). Дальше он говорит: «Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие пророкам послушны. Потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира. Так во всех церквах у святых. Жены ваши в церквах да молчат…» (1 Кор 14: 31–34). И дальше снова он возвращается к теме пророчества: «Если кто почитает себя пророком… то пусть познает то, что я пишу вам: что это – Господня заповедь» (1 Кор 14: 37).
Итак, значит, здесь речь идет не о принципиальном молчании женщины в храме, а о том, что апостол запрещает женщинам пророчествовать. И это понятно, потому что в древности у язычников были в очень большом числе как раз пророчицы – сивиллы у римлян, пифии у греков в Дельфах. И вот этот особый тип женского жречества, связанный с состояниями экзальтации пророчиц, с легкостью мог проникнуть в Церковь. Потому что Церковь первых веков как губка впитывала многие черты языческой культуры. И вот апостол Павел резко заявляет о том, что такого вида женское служение – пророчество, которое было скопировано с поведения дельфийских пифий или римских сивилл, – недопустимо. Женское жречество недопустимо. А поскольку в Церкви, как мы знаем из опыта, женщин всегда значительно больше, чем мужчин, опасность появления такого вида женского служения была, конечно, очень велика. Значит, вот на что в данном случае направляет острие своей полемической мысли апостол Павел: он боится, что это настроение экзальтации женского пророчества, как это было у греков и римлян, как это было на Востоке, проникнет в Церковь.