Сегодня я толкую апостольские послания, а ведь во времена апостолов не было еще ни католиков, ни протестантов – Церковь была едина. Я надеюсь, что и теперь Церковь тоже внутренне едина. Причем я уже как-то говорил, что для меня единство Церкви для XX века явлено, прежде всего, в опыте столкновения нашей планеты с фашизмом. Потому что перед лицом фашизма Церковь оказалась единой. И не случайно же мучениками Христовой Церкви этого времени стали и православная монахиня мать Мария Скобцова, и протестантский богослов Дитрих Бонхёффер, и католический священник отец Максимилиан Кольбе. Абсолютно свободный, образованный и мудрый ученый и проповедник Дитрих Бонхёффер – протестант. Монахиня, всецело посвятившая себя служению людям, мать Мария, как бы являет собой православие. Отец Максимилиан, раздражительный польский ксёндз, в тот момент, когда в печь должен был быть отправлен человек, у которого были дети и большая семья, забыл о своих привычках, о своем эгоизме и сказал: «В печь пойду я». Мне кажется, что все трое, каждый со своей стороны, очень полно отражают черты и характер своего исповедания, а с другой стороны, все трое они говорят нам своим подвигом, единым подвигом, что мы – ученики Христовы. Они очень разные и одинаковые при этом.
И мне кажется, что и исповедания христианские, с одной стороны, внешне очень разные, но в сердцевине своей одинаковые. Совершенно невозможно соединить протестантизм, католицизм и православие в одно целое, как невозможно, чтобы здание было построено сразу в стиле барокко, в стиле ампир и в стиле конструктивизма. Поэтому нельзя механически соединить три исповедания. Безусловно, никто к этому и не стремится. Но мы должны понимать, что опыт других не менее ценен, чем наш, хотя это другой опыт, это другой путь. Я всегда говорю о том, что на одну гору могут вести разные дороги: одна с севера, другая с юга, третья с востока и так далее. И вот, наверное, исповедания в Церкви Христовой, исповедания христианские – это тоже разные дороги, которые ведут к одной вершине. Причем, наверное, очень опасно перескакивать с одной дороги на другую, потому что тогда можно потерять всё. Но отрицать, идя по одной дороге, другую дорогу – абсолютно недопустимо.
И надо сказать, что если мы обратимся к опыту Церкви, то увидим, до какой степени открыты были к другим исповеданиям многие святые нашей Церкви, как, например, святитель Филарет, митрополит Московский. Или, например, в летописи Серафимо-Дивеевского монастыря рассказывается о том, как среди посетителей преподобного Серафима был один священник иного исповедания, как там сказано. И он спросил: «А мне что делать?» И преподобный ответил: «А наше дело деток учить». То есть, видите, такой человек, которого уж никак нельзя заподозрить в том, что он был тайным агентом Ватикана, без всякого раздражения, без всякого предубеждения принял учительство своего собрата из другого исповедания.
Мне кажется, что неприятие католичества и протестантизма, с которым мы имеем дело, – это нечто привнесенное в Церковь сегодняшним днем, привнесенное в Церковь общей нетерпимостью, которая царит в XX веке. В частности, есть один из таких апологетов чистоты православия – господин Володин; это доктор философских наук, профессор в области марксизма-ленинизма, который всю методу марксистско-ленинской философии перенес в церковные стены. И, кстати говоря, такой парадоксальный, странный, мне не во всём понятный, но честный, без сомнения, человек, как отец Андрей Кураев, так и говорит: «Я использую методику, которую взял у марксизма». А всем известно, что марксизм – это именно метод, а не теория, не система взглядов. И Кураев честно в этом признаётся.
Поэтому, если говорить о конфликтах между разными исповеданиями в прошлые эпохи, то, как правило, все-таки конфликты были не между исповеданиями. Это были политические конфликты, которые прикрывались религией. Потому что вражда из-за территории или по политическим мотивам считается враждой «второго сорта». А вот враждовать по идейным причинам – это почти почетно. Наверное, это одно из отвратительных предубеждений прошлого, через которые необходимо перешагнуть. У нас есть прекрасные примеры того, как в прошлом христиане разных исповеданий понимали друг друга, находили путь к сердцам друг друга. И замечательно описано в истории, как открыт был московским католикам святой Патриарх Тихон в начале 1920-х годов. Более того, мы должны помнить, что первым, кто возвысил голос в тот момент, когда был арестован Святейший Патриарх, был Римский Папа, а не кто-то другой. Папа Бенедикт [XV] потребовал освобождения Патриарха, и это помнят в Америке, где православные люди очень почитают святителя Тихона как одного из Учителей Православной Церкви в Америке. Они так и говорят: «У нас было три Учителя Церкви: преподобный Герман Аляскинский, святитель Иннокентий и святитель Тихон». И они чтут Папу Бенедикта XV именно за то, что тот первый в мире возвысил голос в защиту нашего Патриарха. Можно таких примеров множество привести; в конце концов, и я их уже много раз приводил.
Кроме того, говорят, что иные конфессии занимаются сегодня прозелитизмом. Ну, я знаю из достоверных источников, что и католическая церковь Непорочного Зачатия, и церковь Святого Людовика в настоящее время полупустые. Там много народу бывает только на Пасху и в день Рождества Христова, и больше там людей-то особенно не бывает. Так что нет на самом деле никакого прозелитизма. Это очередная газетная «утка», которая непонятно зачем и непонятно кем выдвигается. Потому что, когда начинаешь выяснять, от кого исходит информация, человек тут же скрывается за псевдонимом или просто не говорит, кто есть кто. Анонимности в таких вещах быть не может, это очень важно понять и усвоить.
Очень часто в наш адрес – мой и некоторых моих друзей – выдвигают обвинение в том, что мы униаты, потому что мы дружим с католиками. А я всегда говорю, что мы не униаты, мы антиуниаты. Потому что униатов на Украине отличает одна черта: они ненавидят католиков римского обряда за то, что у них римский обряд, а не восточный, и ненавидят православных за то, что у них такой же обряд, как у греко-католиков, но они не католики. Их ненависть обращена и на католиков римского обряда, и на православных их же обряда. Так вот, мы как раз ни тех, ни других не ненавидим и не можем ненавидеть. Как мы можем ненавидеть православных, когда мы сами православные, выкормленные этой средой? Как мы можем ненавидеть католиков римского обряда, когда они нам ничего дурного не сделали, а, наоборот, в те времена, когда здесь Библию достать было невозможно, привозили нам Библии? Я помню, как с целым чемоданом брюссельских Библий приезжал отец Антоний Ильц и как отец Антоний Элленс, человек довольно хилый, целый день ходил с чемоданом из улицы в улицу, временами где-то в скверах отдыхая, потому что никого из тех, кому он мог передать этот чемодан, он по телефону, звоня из автоматов, найти не мог. Поэтому он старался провести время, просто прогуливаясь по Москве, но не имея возможности сесть где-то в одном месте, чтобы его не схватили. Так как же мы можем этих людей ненавидеть?
Другое дело, что мы действительно очень мало знаем о католиках. И часто бывает так, что люди говорят: «Католики такие враги!» Потом приезжает какой-нибудь католический священник или католическая монахиня, поселяется здесь, начинает помогать людям. «Все католики плохие, а вот эта матушка Мадлен – она хорошая». Вот так говорят. Мне один священник на Украине говорил: «Католики все такие враги, отвратительные негодяи. Но вот эти три монахини, которые у нас в городе живут, – это святые». Понимаете? Очень важно увидеть не католика вообще, на картинке, а живого католика. То же касается православных: очень часто на Западе считают, что они не христиане. У меня лет пятнадцать назад были три студентки-итальянки. И я им начал объяснять православное богослужение; я взял и всё по-латински им сказал, какое песнопение как называется. Они говорят: «Так это у нас всё в Мессе есть!» Я говорю: «Конечно». – «Что же? То, что в православном храме, – это такая Месса?» – «Да». Они были страшно удивлены, потому что думали, что православные – вообще не христиане. Очень важно знать друг друга и жить не в предубеждении друг против друга.
Деяния апостольские 16 апреля 1996 года[20]
…«Видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога». Значит, уже на закате служится Литургия Великой субботы – Литургия, во время которой всё черное из храма убирается и заменяется белым. Еще во время чтения апостольского послания священник выходил в черной фелони, а для чтения Евангелия он выходит на амвон в белой фелони, и весь храм и престол облачаются в белое, и закладка в Евангелии заменяется с черной на белую. Вот это, наверное, и есть тот момент, когда Церковь вспоминает Воскресение Христово. Тем более что Евангелие, которое читается во время этой службы – зачало 28-й главы Евангелия от Матфея, – вообще читается один раз в году, только в Великую субботу – по сути, единственное чтение, где рассказывается о том, как ангел отворил камень от двери гроба. Это особое чтение, присвояемое только одному дню – вечеру Великой субботы. После Литургии совершается чин благословения хлеба и вина. Во время этого чина читается та же молитва, что и обычно на всенощном бдении, но только для того, чтобы этим хлебом и вином подкрепились молившиеся во время Литургии в ожидании ночной службы. И вот после Литургии, которая заканчивается примерно в 8–9 часов вечера, молящиеся остаются в храме, не уходят домой, а ждут ночной службы. И в это время, один сменяя другого, сами молящиеся читают Деяния святых апостолов.
В сегодняшней практике всё это несколько скомкалось, потому что Литургия с вечера перенесена на утро. И поэтому между Литургией Великой субботы и пасхальной ночной службой образуется двенадцатичасовый промежуток. К 12 часам дня [субботы] Литургия кончается, в 12 часов ночи начинается пасхальная служба. На самом деле этот промежуток – три, три с половиной часа максимум, а если Литургия затягивается, то даже и два часа. Можно смело сказать, что Литургия Великой субботы – это, в общем, первая пасхальная служба: вечерняя Литургия Святой Пасхи, потом утреня, и уже на заре совершается вторая Литургия, которая и содержит в себе евангельское чтение из первой главы от Иоанна: «В начале было Слов