вновь произносит примерно такую же фразу: «Язычникам послано спасение, и они услышат» (ср. 28: 28).
Возвращаюсь к случаю с хромым в Иерусалиме. Петр ему говорит: «Серебра и золота нет у меня» (3: 6). А Павел исцеленному им говорит: «Ни серебра, ни золота… я ни от кого не пожелал» (20: 33). Практически одну и ту же фразу оба они произносят. Больных исцеляет даже тень проходящего мимо Петра в 5-й главе – платки и пояса с тела Павла исцеляют больных в 19-й главе. И можно, наверное, еще приводить параллельные примеры. В 12-й главе Петр в темнице – его освобождает ангел. В 16-й главе Павел в темнице – двери отверзаются. В 5-й главе говорится: «Руками же Апостолов совершались в народе многие чудеса». В 19-й главе говорится: «Бог… творил немало чудес руками Павла». Видите, здесь явно, что этот текст выдержан достаточно строго в жанре параллельного жизнеописания. Если изучать Деяния с точки зрения формы, то сразу обнаруживается эта параллельность жизнеописаний.
Если изучать Деяния с точки зрения содержания, то это рассказ в шести частях о том, как росла и распространялась по всему миру, вплоть до Рима, Церковь. Теперь встает еще и такой вопрос: а почему эта структура, которая, в общем, выдержана очень строго, не обнаружена внешне? Почему не называется параллельным жизнеописанием эта книга? По очень простой причине: эта структура, хотя и использована, но спрятана, потому что все-таки главным персонажем, главной фигурой книги являются не Петр и не Павел, а Сам Христос. Христос, Которого мы видим только на первой странице, но Который при этом всё время участвует в происходящем. Что говорит Петр хромому? «Серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи». Всё, что делают апостолы, делается во имя Иисуса Христа Назорея. Он всё время является центральной фигурой. Он всё время здесь. Это то, что мы теперь на языке богословия XX века называем присутствием Христовым в мире.
И, наверное, в этом заключается одна из причин того, что книга Деяний читается именно в пасхальный период, именно в дни Святой Пасхи. Потому что именно эта книга как никакая другая помогает нам почувствовать, чту это такое: невидимое, но абсолютно реальное Его присутствие среди нас. В Евангелии мы видим Христа. Он на каждой странице: Он ходит по улицам и дорогам между городами, Он проповедует в домах, Он остается на ужин, Он сидит с людьми вместе. Мы видим Его на каждой странице Евангелия. Практически нет ни одной страницы Евангелия, на которой бы не был виден Иисус. Правда, иногда Он молчит, иногда Он говорит, иногда говорит только Он. То есть, Его слова звучат не всегда, но Он всегда виден. В Деяниях же Он виден один раз – на первой странице. Дальше Он невидимо, но постоянно присутствует. В каждой сцене, если внимательно читать Деяния, разбив их на цепь икон – разделив текст на сцены, мы увидим Его присутствие. То есть, эта книга как никакая другая помогает нам научиться тому, что же это такое – невидимое присутствие Иисусово в нашей жизни, невидимое Иисусово присутствие в мире вокруг нас. Поэтому она читается на Пасху.
И вот теперь вернемся к некоторым другим сценам в Деяниях. Когда Петр исцеляет хромого, народ начинает волноваться, исполняется ужаса и изумления. И вот какую фразу в этот момент произносит Петр: «Мужи Израильские! что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись перед лицом Пилата. <…> Сего Бог воскресил из мертвых, чему мы свидетели. И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего, которого вы видите и знаете, и вера, которая от Него, даровала ему исцеление сие пред всеми вами» (Деян 3: 12–13, 15–16).
Здесь, в этом слове Петра, который, как всегда, до предела просто, ярко и прочно, если хотите, говорит, дана всеобъемлющая формула святости. Святой свят не сам по себе, святой свят как проводник воли Божьей в мире, святой свят, потому что через его труды обнаруживается воля Божья, через его труды обнаруживается Христос.
Когда-то очень хорошо сказал один богослов, недавно умерший: «Дважды блаженны чистые сердцем (имея в виду Нагорную проповедь. – Г.Ч.), ибо они узрят Бога, и Бог станет виден через них». В жизни святого виден Иисус, в жизни святого обнаруживается Его присутствие, через святого действует Он Сам. И поэтому очень опасно бывает абсолютизировать роль святого, отрывать святого от Того, Кого он проповедует, Чью волю он для нас обнаруживает, во имя Чье он действует в этом мире, и Кому служит, и за Кем идет.
Я помню, когда был год преподобного Сергия – 600 лет со дня его кончины, то загодя, года за четыре, начали готовиться к этому торжеству Академия наук, Советский фонд культуры, Институт истории и так далее. И задача практически всех этих научных обществ заключалась в том, чтобы показать, что Сергий Радонежский ценен сам по себе: не как христианин, а как персонаж из русской истории, как человек со своей особой судьбой, но не как христианин. И когда я говорил, что именно в том и заключается смысл служения преподобного Сергия, что он ценен […][24] [это вызывало] бурную негативную реакцию тогдашних моих собеседников. Мне говорили, что это неверно, что это устаревшая точка зрения.
Но самое интересное, что эти самые люди, которые в 1985–1986 годах меня упрекали в том, что я пытаюсь «протаскивать поповские взгляды», «поповщину» в научную сферу, теперь упрекают меня за то, что я «безродный космополит», за то, что я «ненавижу православие», за то, что я «пытаюсь подменить православие каким-то абстрактно понятым христианством», за то, что я «недостаточно церковный человек» и прочее. Вот это меня поражает. Те самые люди, которые считали, что я «церковник», сегодня меня за какие-то другие недостатки обвиняют. Как было написано в одной газете, мы с отцом Иоанном Свиридовым ненавидим «белые, как ландыши, головки в платочках», мы ненавидим «голубые глаза наших прихожанок», и вообще русского от нас осталось только одно имя, и то его надо, наверное, у нас отобрать и назвать отца Иоанна Свиридова Рабиновичем, а меня – Хаймовичем. И вот тогда все точки над «i» будут поставлены…
Я бы просил вас в течение ближайшей недели проделать вот какую работу: разбить Деяния на сцены. Каждая сцена, если мы будем ее рассматривать [подробно], даст нам огромный материал для нашего духовного роста. Вместить весь [разносторонний] анализ в одну беседу абсолютно невозможно. Но, тем не менее, мы все-таки попробуем еще одну или две сцены разобрать. Это прежде всего одна из самых трудных для понимания сцен книги Деяний апостолов и вообще Нового Завета – история Анании и Сапфиры.
Вы помните, что эти супруги продали свою землю, утаили из цены и некоторую часть принесли, положили к ногам апостолов. И тут Петр говорит: «Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу» (Деян 5: 3–4). То есть, смотрите, он говорит: «и проданное находилось в твоей власти». В чем заключается беда Анании? В том, что он принес не десятину, не пятую часть, не половину. Закхей говорит [ясно]: «Из всего, что имею, половину отдам нищим» (ср. Лк 19: 8), – а Анания принес какую-то часть (мы не знаем, какую: может быть, две трети, может быть, три четверти) как целое. Беда Анании заключается в лукавстве. И Петр прямо ему говорит: «Ты солгал не человекам, а Богу». Анания идет путем лукавства – и вдруг понимает это и умирает. И нам, когда мы читаем этот текст, кажется, что жестокий, безжалостный, как Савонарола, апостол Петр убивает своими глазами несчастного Ананию, а затем и его супругу Сапфиру. И нам становится страшно от этого текста.
Есть у нас один молодой прихожанин, который у меня всё спрашивает: как же этот текст понять? Я ему говорю: подожди, доживем до дня, когда поймем. Потому что для этого нужно время, в качестве маленького ответа на маленький вопрос мне об этом говорить не хотелось. Так вот, вдруг сначала Анания, а потом и Сапфира обнаруживают, что они поступили нечестно. И для них это оказывается нестерпимо, они начинают испытывать презрение к самим себе. И это презрение к самому себе убивает Ананию, а затем такое же презрение к самой себе так же быстро убивает Сапфиру. То есть, этот рассказ, как на иконе, нам показывает тупиковость той ситуации, в которой оказались эти несчастные люди, совершив дурное дело. В сущности, они не сделали ничего плохого: они продали имение, принесли большую сумму и положили к ногам апостолов. Но они при этом были нечестны с самими собою, они не поставили вопрос ребром: «Я принес половину», – или: «Я принес десятину». В конце концов, Церковь больше десятины предлагает не давать. Видите, как я сформулировал: не требует десятину – Церковь предлагает не давать больше десятины, прекрасно понимая, что верующему человеку хочется отдать как можно больше. И поэтому десятина – это не способ взять одну десятую: «Ну-ка, давай одну десятую того, что ты нажил». Нет, десятина имеет совсем другой смысл: десятина тормозит верующего, которому хочется отдать как можно больше.
А Анания и Сапфира пошли совершенно другим путем: они утаили какую-то часть. Принесли то, что принесли – и слава Богу, – но они принесли это как целое, и вдруг увидели самих себя со стороны. И стало им противно от собственной нечестности, причем нечестности изощренной, рафинированной. Им стало гнусно, им стало мерзко, они презирают самих себя. И это чувство их губит, это чувство их душит, это чувство лишает их кислорода – и один и другая мгновенно умирают. Они не сумели открыть сердце для покаяния. Они не сумели сразу признаться в ошибке, признаться в лукавстве.
У них так же не получилось покаяние, как оно не получилось у Иуды. В конце концов, Иуда предал, и Петр предал. Но Петр предал Иисуса из чисто биологического страха, он испугался. Иуда же предал из соображений собственной выгоды. В предательстве Иуды, на взгляд человека XX века, ничего особенно плохого и не было, потому что Иисуса и без Иуды бы нашли. Иисус не иголка в стоге сена, Его знает весь Иерусалим. Поэтому услуги Иуды никому особенно нужны и не были. Иуда предал, таким образом, не столько Учителя, сколько самого себя, и свое ученичество, и свою верность Учителю. Если Петр предает из чувства биологического страха, то Иуда предает из соображений элементарной выгоды. И Анания с Сапфирой тоже начинают лукавить из соображений выгоды: «Ну-ка, я придержу…» И потом обнаруживают в этом себя, понимают, чту они сделали, – они люди совестливые, они люди чистые. И это их убивает. Они не находят пути для покаяния.