Но в России, в бывшем Советском Союзе ситуации, хоть чем-то напоминавшей эту, по ряду причин не сложилось. Трудно говорить, почему, у этого было много причин. И все-таки я постараюсь понять хотя бы отчасти, почему. Прежде всего, конечно, в 1917 году в России произошло одновременно две трагедии. Во-первых, революция, во-вторых – массовый исход из России и духовенства, и епископов, и писателей, художников, композиторов. Этот исход усугубил ситуацию. В результате после 1917 года было как бы две России: одна – на нашей территории, другая – за границей; французская Россия, английская Россия, американская Россия и так далее. Отчасти оставалась еще харбинская Россия на территории Китая, но когда в Китае к власти пришел Мао Цзэдун, тогда и харбинской России настал конец. И поэтому кто-то сумел, как, например, писательница Наталья Ильина, вернуться в Россию, а кто-то предпочел уехать из Харбина в Австралию. И тогда возникла еще одна – австралийская Россия.
За пределами России оказалось множество епископов, священников, мирян, людей самых разных возрастов, званий и имущественного состояния. Буквально в первые же годы после этого складываются как бы две группировки среди православных людей за границей. Во главе первой группировки оказывается митрополит Антоний (Храповицкий), во главе другой – митрополит Евлогий (Георгиевский). Для митрополита Антония и его соратников сразу стало до конца ясно, что Церковь в качестве необходимого и важнейшего члена символа своей веры исповедует монархизм. Это была Церковь монархической России в изгнании. Вне монархического будущего Антоний и его паства не представляли себе ни России, ни православной веры, ни своей жизни. Это одна группировка, и из нее потом сложится Карловацкая Церковь, которая теперь называется Русской Православной Церковью Заграницей или же Свободной Русской Православной Церковью.
Другая группировка, сложившаяся вокруг митрополита Евлогия, взяла в качестве своего принципа независимость от какой бы то ни было власти. Идя этим путем, митрополит Евлогий вплоть до 1931 года оставался под омофором заместителя местоблюстителя патриаршего престола, потому что после смерти Патриарха Тихона три его местоблюстителя один за другим были арестованы и временно место предстоятеля Церкви занял нижегородский митрополит Сергий (Страгородский), которого надо правильно, конечно, именовать заместителем третьего местоблюстителя патриаршего престола. Потому что, в сущности, его никто, кроме советского государства, стать во главе Церкви не уполномочивал. Но, несмотря на это, митрополит Евлогий и окружавшие его епископы, священники и миряне оставались под омофором митрополита Сергия вплоть до 1931 года.
В 1931 году митрополит Сергий прислал в Париж грозное письмо с требованием, чтобы митрополит Евлогий покаялся за то, что он ездил в Лондон и участвовал в экуменическом молебне за страждущую от безбожной власти Россию. Одновременно с этим митрополит Сергий сделал заявление иностранным корреспондентам в Москве, что в России нет преследования Православной Церкви. После этих двух шагов митрополита Сергия митрополит Евлогий, ни в коей мере не выказывая своей точки зрения на эти шаги, заявил о невозможности далее оставаться под омофором митрополита Сергия, подчеркивая, что митрополит был уже не волен в то время в своих заявлениях, что он сделал не те заявления, которые, может быть, хотел, а те, которых от него требовали. В «Записках» митрополита Евлогия рассказывается, например, такая история, что перед этим интервью иностранным корреспондентам митрополит Сергий был в течение целой недели отрезан от всех своих сотрудников, помощников, друзей, находился под арестом, после чего дал это интервью по тексту, написанному для него в Кремле: о том, что в Советском Союзе нет преследований за веру. И когда один священник, придя к митрополиту на другой день после этого интервью, обличил его за это, митрополит ему сказал: «Ты не знаешь ничего». Митрополит Евлогий приводит этот факт в своих «Записках», тем самым подчеркивая, что позиция митрополита Сергия была вынужденной, была не изнутри его сердца исходящей, а сформулированной в тех условиях, в каких он оказался. Но, во всяком случае, под его омофором оставаться дальше уже не было никакой возможности, и поэтому пришлось от Москвы отвернуться.
Митрополит Антоний (Храповицкий) объявил себя главой Русской Православной Церкви и, считая всех тех, кто остался в России, уже отпавшими от Церкви, как бы заменил своей паствой всю всероссийскую паству. В отличие от этого, конечно, абсолютно раскольнического, неканонического пути, митрополит Евлогий (Георгиевский) пошел по пути каноническому. Он обратился в Константинополь, к Патриарху Фотию, который принял русские приходы Западной Европы под свой омофор. И с тех пор русские православные приходы на территории Западной Европы вошли в состав Константинопольской Церкви с полным сохранением богослужебного чина, языка, особенности облачения и так далее Русской Православной Церкви. Так, например, митрополит Евлогий был единственным иерархом Константинопольской Церкви в белом клобуке. Потому что белый клобук принят только на Руси и в Румынии; у Патриарха же и других иерархов Константинопольской Церкви – черные клобуки без крестика. И вот, в отличие от остальных епископов и митрополитов Константиноградской Церкви, Евлогий продолжал ношение своего белого клобука.
И в этот момент, когда Евлогий перешел под омофор Константинополя, – над чем он очень много думал, о чем он много писал, – был сделан важный шаг в смысле отстаивания церковной свободы. Евлогий говорил, что Церковь должна быть свободной и от монархизма, и от коммунизма. Она должна быть свободной от любой государственной власти. В этот момент, действительно, евлогианская ветвь российской Православной Церкви окончательно оторвалась от какого бы то ни было государства, стала наконец абсолютно свободной. И надо сказать, что это дало огромные результаты. Потому что, если мы посмотрим на то, чту принесла Православная Церковь в сокровищницу многовекового православного опыта в своей ветви во главе с митрополитом Антонием (Храповицким) – то есть та, которая себя провозгласила правопреемницей дореволюционной Церкви, – то мы там не найдем ни одного, кроме владыки Иоанна (Максимовича), яркого имени, мы не найдем там богословов, мы не найдем там подвижников, мы не найдем там ничего такого, чему можно бы было радоваться и радостно восклицать: «Вот что дала Церковь нашему времени!»
Но если мы посмотрим на плоды евлогианской ветви Православной Церкви, то мы найдем там и отца Николая Афанасьева с его замечательными богословскими трудами, и отца Киприана (Керна), и отца Александра Ельчанинова, труды которого все знают, и владыку Антония (Блума), митрополита Сурожского, который вырос в этой Церкви и потом, уже переехав в Англию, воссоединился с Москвой. В этой евлогианской ветви мы найдем и владыку Иоанна (Шаховского), и владыку Георгия (Вагнера), книгу которого о Литургии Иоанна Златоуста я всегда хвалю. В этой евлогианской Русской Православной Церкви мы найдем и Ивана Алексеевича Бунина, и Федора Ивановича Шаляпина, и Николая Александровича Бердяева, и всех других философов, писателей, художников и композиторов, кто [олицетворяет] всю Россию XX века, которой мы действительно гордимся, которую мы действительно любим, которая составляет золотой фонд нашей культуры. Более того, я подчеркиваю, что те богословские открытия, с которыми связаны труды отца Николая Афанасьева, отца Александра Шмемана, отца Киприана (Керна), – это действительно огромный шаг вперед для православного богословия в целом. Этот факт освобождения от опеки государства оказался чрезвычайно плодотворным для русского православия, но, увы – за пределами нашей несчастной страны. В то время как Антониева ветвь, повторяю, почти ничего не дала. И вот, митрополит Евлогий говорит в своей книге: «Самая упорная борьба всей моей жизни – это была борьба за свободу Церкви».
Причем, назначенный после своей епископской хиротонии в начале XX века на Волыни, владыка Евлогий начал сопротивление католикизации западнорусских земель, сотрудничая с государством. Он говорит: «Я решил опереться на государство в борьбе за православие в западнорусских землях. Но очень быстро понял, что государству нужно что-то другое, что государство только использует Церковь и меня, как архиерея, – как инструмент. И именно поняв это, перешел к совершенно другим взглядам и на Церковь, и на взаимоотношения Церкви с государством, освободился от этого, продолжая отстаивать именно православный путь для своей паствы, понял, что отстаивание православного пути не связано с цеплянием за опеку государства над Церковью».
Но, правду говоря, в последний период своей жизни, к концу Великой Отечественной войны, митрополит очень увлекся успехами советского оружия. Говорят, что у него на письменном столе постоянно лежали советские журналы с портретами генералов и маршалов, и он приходящим к нему людям говорил: «Посмотрите, какие лица! Ведь это лица Суворова, Кутузова, Барклая, Багратиона». Его восхищали лица советских генералов, подвиг советского солдата, и на этой волне радости по поводу победы над фашизмом митрополит решил вернуться под омофор Московского Патриарха, к тому времени уже избранного на патриарший престол Алексия I (Симанского).
И, казалось бы, дело шло к тому, чтобы его ветви Церкви вернуться под московский омофор; но еще не дал на это своего благословения Константинопольский Патриарх, как Московский уже объявил Евлогия своим экзархом. Еще не высказался по этому поводу окончательно митрополит Евлогий, вокруг которого в это время было множество молодых архимандритов и даже архиереев, его викариев, как из Москвы назначают викария в Париж. И уже умирающий владыка говорит: «Я его не звал, я его не приму. Меня никто не спрашивал. Что это такое творится?» Он, архиерей, абсолютно радостно и бесхитростно распахнувший свои старческие объятия навстречу Москве, получает типичные пощечины, почерк которых хорошо известен. Это почерк генерала Карпова, который в то время был назначен Сталиным своего рода обер-прокурором, то есть председателем Совета по делам Русской Православной Церкви. Как так можно: к старейшему в то время архиерею назначать викария, не спросив у него благословения? Как так можно: присылать епископа управлять приходами, которые он вообще в глаза не видел, когда там, в этих приходах, есть свои батюшки и свои архиереи? И архиереи замечательные, в числе которых – владыка Кассиан (Безобразов), редактор нового перевода Священного Писания на русский язык, ректор Свято-Сергиевского института, и другие замечательные люди. Поэтому воссоединение Церкви Русской не состоялось именно по той причине, что пленение государством части Православной Церкви, которая осталась на территории России, продолжалось.