языках.
Славянский текст очень красив, но очень труден, а местами просто непонятен. Непонятен, потому что там много сложных грамматических конструкций, недоступных сегодняшнему человеку, и по той причине, что там есть такие слова, которые нигде более не употребляются, из других контекстов мы их не знаем, и поэтому понять, что они значат, человек может, только если посмотрит в каком-то переводе или греческий текст, но далеко не все знают греческий. Поэтому, конечно, славянского перевода недостаточно.
Более того, есть в славянском тексте места, совершенно непонятные по значению, как, например, первый стих 1-й главы Евангелия от Матфея: «Книга родства Иисуса Христа». Что значит это выражение «книга родства» в славянском тексте и «родословие» – в Синодальном переводе?
Βίβλος γενέσεως – это не родословие и не книга родства, а что-то другое. Γένεσις – это начало, происхождение и, вместе с тем, – это греческое название первой книги Библии – Бытия. Греческое название этой книги Γένεσις происходит от еврейского названия «Бе-решът», а «бе-решът» – это, в сущности, первое слово в Библии – «в начале»: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт 1: 1). Берется первое слово и превращается в название всей книги. Так поступили евреи. Греки пошли немножко другим путем: они использовали не просто первые слова текста («в начале»), для того чтобы озаглавить книгу, а дали ей название Γένεσις. Не совсем «Бытие» – это неудачный русский перевод. И хотя мы все к нему привыкли и, конечно, переименовывать первую книгу Библии уже теперь невозможно, но надо, наверное, знать, чту слово Γένεσις обозначает: «начало» и, может быть даже, «сердцевина». Значит, речь здесь идет не только о начале мира или об истоке мира, речь идет о самой сути бытия, о сердцевине бытия, о сердцевине жизни, в которой стоит Дух.
Наверное, о чем-то связанном с сердцевиной миссии Иисуса говорит и выражение в начале Евангелия от Матфея – βίβλος γενέσεως. Это, вероятно, Книга начала, в которой объясняется, зачем Христос пришел, какова здесь Его миссия. И отвечает на этот вопрос евангелист, перечисляя нам множество имен предков Иосифа. Именно Иосифа – того, кто принял Младенца в свою семью, того, кто стал названным Его отцом, того, кто взял Его как сына в свой дом и дал Ему имя. Такова роль, таково место Иосифа, и именно его родословная составляет начало этой книги – βίβλος γενέσεως.
Часто читатель спрашивает: «А почему не родословная Марии? Это было бы разумнее». Раньше толкователи отвечали на этот вопрос так: полагают, что в традиции еврейской просто-напросто не было принято говорить о родословной женщины. На самом деле думаю, что дело в другом.
Дело в том, что этот список имен – не исторический документ. И я это очень хорошо знаю, потому что этот список верно передан только в той его части, где речь идет о предках Иосифа от Авраама до Давида: там не пропущено ни одного поколения, если сравнивать с Ветхим Заветом. Но если мы и дальше начнем сравнивать эту родословную таблицу с показаниями книг Ветхого Завета, то увидим, что среди тех поколений, которые перечисляются от Давида до переселения в Вавилон и от переселения в Вавилон до Иосифа, и в той и в другой части пропущен целый ряд поколений. Их на самом деле от Давида до вавилонского плена не четырнадцать, а значительно больше – двадцать с лишним поколений, согласно показаниям Ветхого Завета. Но они почему-то пропущены. И также несколько поколений пропущено в списке, который касается времени от вавилонского плена до Иосифа. Раз автор посчитал возможным опустить ряд поколений, значит, это документ, который имеет характер не исторический, а какой-то другой – духовный.
Здесь действительно дается ответ на вопрос: «К кому пришел Иисус?» Его встречает в этом мире Иосиф как бы от имени всего человечества. А вот оно, это человечество: предки Иосифа – деды его и прадеды. Кто они? Святые? Праведники? Да, наверное, но по большей части всё-таки нет, по большей части это грешники, а иногда и страшные грешники, отвратительные, покрытые какой-то заскорузлой коростой люди с одеревеневшими сердцами. И их имена составляют какую-то родословную таблицу. Почему? В чем здесь дело? О чем нам хочет сказать евангелист?
Вероятно, он достаточно схематично представляет нам, в виде трех групп людей по четырнадцать человек в каждой, то человечество в целом, к которому пришел Иисус. Вот оно, это человечество, с его грехами, с его злобой, с его пороками, ненавистью, нетерпимостью. Вот оно – человечество, которое потом богословы назовут падшим. И к этому падшему человечеству приходит Иисус, для того чтобы исцелить его. Для того чтобы исцелить его от злобы и ненависти, от уныния и отчаяния, от раздражения и мстительности, от ограниченности, от нетерпимости. Приходит, чтобы исцелить, и исцеляет. Вот она – сердцевина того, для чего пришел Христос в мир, для чего начал Он свое служение: чтобы исцелить человечество, которое, как на иконе, представлено в этом списке! Это действительно, если хотите, словесная икона – портрет того человечества, к которому пришел Иисус, чтобы ему помочь, чтобы его вылечить от тех болезней, носителями которых были как раз те люди, имена которых перечислены в этом списке.
Значит, перевод этого выражения – βίβλος γενέσεως как «родословие» не подходит. Это довольно точная калька с латинского liber generationis. Но и перевод славянский – «книга родства» – тоже не подходит. «Книга начала» – что-нибудь такое; я не знаю, не могу вам предложить сегодня своего готового варианта. Могу сказать только, что этот простой пример – первые два слова Евангелия – показывает, что перевод Священного Писания на русский язык еще не закончен. И необходим не только новый перевод для 1997 года, но будут необходимы новые переводы и для следующих десятилетий, и для следующего века. Новые и новые переводы необходимо будут появляться, если только у нас не пропадет желание читать Евангелие!
Борис Зайцев в своем очерке «Вечная Книга» говорит о том, что Вольтер считал, что теперь (в конце XVIII века) уже никто не будет переводить Священное Писание. Он полагал, что прошло время предрассудков, просвещенный разум всё разъяснил и устроил – прежнее пора в архив. По этому поводу Зайцев замечал: «С тех пор Священное Писание было переведено столько раз, что Вольтер ужаснулся бы “темноте” нынешнего человека! Ныне Евангелие существует на тысяче восьмистах языках. Надо сказать, в главнейшем потрудились тут протестанты – англичане особенно, но за последнее время, – пишет Зайцев, – и католики сильно взялись». И куда только не проникло Слово Божие: и к дикарям в разных частях света, и к недикарям! Приходится переводчикам-миссионерам чуть ли не создавать грамматику, иногда видоизменять текст, чтобы не вышло недоразумения.
Перевод – дело трудное и неблагодарное. Но перевод необходим, и необходимы переводы Евангелия на современные языки – на те языки, на которые Евангелие уже было переведено, причем неоднократно. Зайцев пишет: «Синодальному переводу Евангелия почти сто лет». Учтите, что со времени написания этого очерка прошло еще сорок. «Многое изменилось с тех пор и в нашем языке, и в изучении, пополнении древних рукописей, с которых перевод делался. Перевод времен митрополита Филарета был хорош, но во многом устарел». И поэтому требуется новый перевод.
В данном переводе Евангелия, о котором пишет Зайцев, главное бремя нес, говорит он, разумеется, епископ Кассиан – переводчик, знаток греческого языка, знаток Нового Завета и богословия. Остальные были помощниками и советниками: кто по греческому языку, кто – только по русскому.
«Вспоминаю наши бдения в Сергиевом подворье, как нечто, давно прошедшее – plus quam perfectum – и хорошее. Бдения над Святой Книгой. Пять лет сидели каждую пятницу по четыре-пять часов, без конца перечитывали текст, сверяли, спорили, иногда волновались и чуть ли не сердились, но, надо правду сказать, над всем этим веяла благоговейная любовь к делу и великое поклонение неземной любви. В окнах Сергиевой комнаты ветер колыхал деревья Зеленой горки, листья каштанов падали на осеннюю землю, а сверху приплывали тома словарей и справочников. Епископ Кассиан читал нам разные толкования такого какого-нибудь греческого глагола, какого и слышать никогда не приходилось. Время текло, смиренно подавался чай. Четверть часа отдыха и опять – аористы, перфекты, страдательные залоги, запятые, точки… Был случай, что полчаса спорили из-за запятых в одном месте “от Матфея”. Приходилось и так: решили один оборот речи, через два года перерешили по-другому, а еще через год вернулись к прежнему».
«Что это значит? – спрашивает Борис Зайцев. – Откуда упорство?» И отвечает сам: «Из неравнодушия и любви. Если мне всё равно, то спорить не о чем – пусть будет как попало. Но если есть сознание, что можно и нужно что-то сделать как следует, тогда и является горячность. Назовем это рвением. У всякого настоящего писателя есть желание добиться наилучшего в труде, но ведь здесь не просто роман, новелла или философская книга, это – Священное Писание. Приступаю каждый раз с молитвой и кончаю молитвой. И вот пятилетний труд отлился в двести тридцать четыре небольших страницы – Четвероевангелие».
Итак, пять лет комиссия из образованнейших людей работала над этим текстом. Владыка Кассиан – и об этом рассказывает Борис Зайцев не только в этом очерке, но и во многих других местах – приводил множество толкований на каждое конкретное место, предлагал своим сотрудникам вдумываться в значение каждого глагола, каждого существительного и прилагательного исходя из того, чту значит оно во всех остальных греческих текстах, где встречается. Не просто по словарю или по смыслу переводился тот или иной глагол, то или иное слово, не просто бралось его значение из Синодального перевода, нет – изучался весь комплекс значений, все случаи употребления данного слова у самых разных греческих авторов. И только потом принималось решение. Но не всегда, как видно из приведенного отрывка, окончательное. Перевод – это поиск, перевод – это всегда