Ученики понемногу оживлялись, самые отважные тоже потянулись за прутьями. Через полчаса новоокрещенный мыслитель Пётр настолько расхрабрился, что осмелился почтительно спросить Иисуса:
— Учитель, но всё-таки: зачем ты создал столько рыбы, что мы вынуждены были почти всю её бросить на берегу? Я чувствую, что здесь сокрыт высокий смысл, но он от меня ускользает…
Иисус облизал пальцы и проворчал:
— Ну… Подумаешь, увлёкся немного. Ты сам, что ли, никогда не мечтал всласть выговориться?
Пётр уважительно его выслушал, принял позу сосредоточенности и начал обдумывать ответ учителя. После минуты напряжённых размышлений он тронул Иисуса за рукав:
— Хорошо, но что тогда означает морская рыба? Я следил — она попала в сети раньше других. Правильно ли я понял: из этого следует, что она была первым сотворённым существом?
Учитель выбрал из оставшихся прутик с самыми лакомыми кусками, придирчиво изучил его при свете догорающего костра и неохотно буркнул:
— Нет. Просто я терпеть не могу мелких костей в печёной рыбе.
Господь сидел на мягком травяном пригорке, держал двумя пальцами за хвост Змия и с тоской его рассматривал. Змий дёргался и извивался изо всех сил, но Господь умел держать очень крепко.
— Ну, и что мне с тобой делать? — вопросил Господь задумчивым голосом.
— Отпус-стить, — мгновенно среагировал Змий.
— Чтобы ты мне всю селекцию окончательно загубил? Ты же только что сразу две элитные линии испортил: и растительную, и разумную!
— С-сам меня таким с-создал, — напомнил Змий, кротко моргая голубыми глазами.
— Мало ли каким кого создали. Если тебя сразу сделать полным совершенством — что за смысл в дальнейшей жизни? А совершенствоваться? А бороться с дурной наследственностью и тяготами судьбы?
— Зачем? — недоумённо закатил глаза Змий, медленно покачиваясь в сильных пальцах Господа. — Ради аплодисментов ис-спорченной разумной линии? Ты на меня с-свои промахи не перекладывай. Не умею — научи. Не захочу… Э-э… Не захочу — отпус-сти и не прис-ставай.
— Нет-нет, — оживился Господь, — ты очень правильную мысль хотел высказать.
— Мало ли что я хотел выс-с-с-сказать! — завопил побледневший Змий. — Я ис-с-с-спорченный от рождения! Меня нельзя с-с-с-слушать!
— Ты только что доказывал Еве обратное, — ласково сказал Господь, гладя Змия пальцем по голове. — Очень убедительно доказывал. Значит, так: яблоками я сам займусь, а твоя задача — очистить души людей от своей демагогии. Сделаешь — воплощу обратно.
Из зелёного облачка, в которое начал расползаться Змий, донёсся слабый стон.
Ева вздрогнула и проснулась. Рядом на медвежьей шкуре тихо сопел Адам, чему-то улыбаясь во сне. Она приподнялась на локтях и огляделась. Кроме мужа, в пещере никого не было. Неужели ей померещилось? На всякий случай она затаила дыхание и прислушалась.
— Ева, ты зачем яблоко украла? — еле слышно прозвучал в голове унылый голос. — Это нехорошо. Не делай так больше.
— Кто здесь? — хрипло прошептала женщина.
— Это я, — так же тоскливо ответил голос, — твоя с-с-с-совесть…
Живые и мёртвые
Глянцевая кожура звучно треснула, от кисловатого сока на миг свело скулы. Наслаждаясь незнакомым вяжущим вкусом, она хрустела яблоком до тех пор, пока от него не остались черенок и три зерна в коробочке из глянцевых чешуек.
Под кожей защекотало, Ева встрепенулась и огляделась вокруг. В глазах плыло, мир менялся плавно, но совершенно явственно. Красивые белые контуры животных, внутри которых обычно клубились мысли — спокойные светло-лиловые, радостные светло-розовые, любопытные светло-оранжевые, — эти контуры неспешно мутнели, покрывались пятнами, обрастали какими-то неряшливыми клочьями. Уродливые твёрдые головы тупо глядели на неё блестящими шариками с тёмными кружочками посередине. Яркая аура деревьев и кустов тоже понемногу тускнела, светлая полупрозрачная зелень превращалась в запылённые полоски с неровными краями. Любимец Евы, пухлый птенец говоруна, копошившийся неподалёку, из светлого облачка обернулся невзрачным серым шариком.
Очнувшись, женщина дикими глазами уставилась на огрызок в руке, затем отбросила его в сторону и начала с омерзением вытирать руки о грудь.
— И правда, ядовитое. Получается, я сегодня умру? — неуверенно спросила она вслух.
— Это уже произошло, — прозвучал у неё в голове негромкий баритон.
— Как это?! Не понимаю… — растерялась Ева. — Я что — мертва?
— Как ты можешь сомневаться в слове моём? — мягко упрекнул её баритон. — Сказано тебе было, что умрёшь, отведав плода с древа познания, — разве могло случиться иначе?
— Но ведь я двигаюсь, дышу… Могу есть, — в доказательство женщина присела и сорвала большую земляничину, затем придирчиво её осмотрела и на всякий случай зажала ягоду с прилипшими песчинками в кулаке. — Разве мёртвые способны на такое?
— Откуда ты знаешь, на что способны мёртвые? Разве я тебе что-либо о них рассказывал?
— Нет, но ведь я съела плод познания, и теперь знаю всё на свете, — чуть запнувшись, возразила Ева.
— Ты так считаешь? Ну, давай проверим: расскажи что-нибудь новое, например, о той ягоде, что у тебя в руке, — предложил баритон.
Ева испуганно поглядела на свой сжатый кулак, скосила глаза в сторону и задумалась. Минут через пять она честно призналась:
— По-моему, познавательное яблоко не сработало. Я не чувствую себя умнее.
— Глупышка, — вздохнул баритон. — Как дерево произрастает из семени, так и всеобщее знание могло взрасти в твоей голове, стоило лишь проглотить зёрнышко не разжёвывая. И завет мой нарушать не было нужды: в тебе достаточно силы, чтобы разломить плод пополам. Несложная ведь была задача, но куда как проще вкусно есть, чем думать… Разумеется, кое-что ты узнала, отведав мякоти, однако настоящего прозрения не добилась. А теперь, моя несостоявшаяся помощница, познать одновременно добро и зло уже не удастся — мёртвым это не под силу. Либо тебе с течением времени станет ведомо, что есть добро, ты опять станешь живой и вернёшься сюда, домой. — Кроны деревьев на секунду потеряли резкость, сделавшись, как обычно, дымчато-салатными, и опять затвердели. — Либо… — Небо, всё в непривычной голубизне, на мгновение полыхнуло багровым, чёрная молния ударила в гигантский вяз и расколола его до комля, раскалённый ветер прожёг тело насквозь — и тут же всё вернулось обратно: Ева даже не успела закричать. — Нет, лучше познай добро. Времени у тебя будет предостаточно. А я буду ждать…
Голос ещё что-то шептал, постепенно затихая, но Ева уже не слушала. Закрыв лицо руками, она тихо всхлипывала и глотала слёзы. Вдруг женщина сорвалась с места, метнулась в сторону, рухнула на колени и начала лихорадочно шарить в высокой и густой траве. Раздвинув стебли девясила, она обмерла, рот некрасиво искривился, из груди вырвался болезненный стон. Маленький говорун как раз склёвывал последнее зёрнышко огрызка; услышав шорох, он повернул голову и щебетнул что-то радостное.
— Тэкс, приступим. Где тут рабочие записи?
Господь достал из подпространства старенький, но мощный «ундервуд», заправил в него бесконечный свиток пергамента, извлёк из складок одеяния замызганный клочок с заметками и не спеша развернул его. На клочке изгибались кривые строчки:
1. Свет (день) и тьма (ночь)
2. Твердь (небо) и вода (вода?)
3. Другая вода (море) и суша (америка?). Зелень.
4. Светила. Смоделировать Кеплера и поручить.
5. Твари в чешуе и перьях.
6. Твари в коже. Что-нибудь верховное.
7. Выходной.
— Глава первая! — торжественно провозгласил Господь и ударил по клавишам. Бездна вздрогнула и пошла волнами.
Прошло время (созданное предварительно, из рабочих соображений).
— Ну-ка, ну-ка… — внезапно послышался ехидный голос. Господь недовольно скривился и повернул голову. Позади него во тьме висел Сатанаил, слегка шевелил аспидно-чёрными крыльями и бегал глазами по строчкам.
— Знаете ли вы вселенскую ночь? Нет, вы не знаете вселенской ночи! — с пафосом продекламировал Сатанаил. — Всмотритесь в неё… Та-ак… Божественная ночь! Очаровательная ночь!….полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти… чего? а, ну да… Весь ландшафт спит. А вверху всё дышит, всё дивно, всё торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в её глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило… У-у-у-ух!!!
— И что? — с подозрением спросил Господь.
— Ничего так, — сдержанно заявил Сатанаил с каменным выражением лица. — Красиво.
— Красиво — и всё? — прищурился Господь.
— И всё, — пожал плечами Сатанаил, вытащил из подпространства большую кисть винограда и начал обрывать ягодки по одной.
Прошло минут десять. Господь не отрываясь смотрел на Сатанаила. Тот доел виноград, щелчком отправил голую веточку в бездну и встретился взглядом с Господом. Некоторое время они играли в гляделки; наконец Сатанаил занервничал и отвёл глаза.
— Ну чего?
— Красиво — и что? — повторил Господь. — Я же всё равно не отстану.
— Нет, правда красиво, — сдался Сатанаил, — только воды много.
— Ну ты, чернокрылый воробей, сам попробуй что-нибудь создать, а потом критикуй, — обиделся Господь, отворачиваясь и заслоняя текст спиной. — Воды ему много…
— Воробей — это, положим, покамест анахронизм, — меланхолично заметил Сатанаил. — Ты бы всё-таки прислушался, я плохого не посоветую. Сейчас ещё ладно, а вот в последних главах это будет просто опасно…
Господь его не слушал и изо всех сил лупил по клавишам, заглушая голос собеседника.
— Воды ему много… — сердито бормотал он под нос. — Пригрел змею на своей груди…
Сатанаил пожал плечами и улетел куда-то во тьму.
Ной боязливо высунул нос наружу. Сверху лило как из ведра, на сером небе не было видно ни одного просвета. Ной слегка поёжился и уже было собрался вернуться в каюту, как вдруг различил в шелесте водяных струй слабый голос: