неры не пьют эту гадость. - Она прожевала картошку и добавила: - И зачем ты сюда пришел - не пойму.
Ее большие, удивительно ясные глаза зло прищурились.
- Зашел так, поговорить, - неуверенно сказал я.
- Так ходят к… а я порядочная женщина и тебя совсем не знаю. Давай-ка лучше напрямую, милиционерик.
- Скажи, Матрена, зачем Лапушенко уехал от тебя в устье Елкинды? - спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня, пожаЛа плечами.
- А тебе что за дело? Не впрямь ли женихаться приехал? А ты вообще-то ничего парень, можно…
- Какая же ты бесстыдная, Матрена, ребенка хоть постыдись,- обозлился я.
Она ласково взглянула в сторону мальчика и махнула рукой.
- Ничего, он у меня умный, привычный. - Потом помолчала и вдруг резко, холодно спросила: - Все-таки чего тебе от меня надо?
Я помолчал и, чтобы разрядить обстановку, предложил:
- Давай выпьем.
В глазах Мотьки мелькнула искорка доверия.
- Давай, - взяв бутылку, уже мягко сказала она. Налила себе. Мы выпили. - Так вот, Митька оказался подлецом - бросил меня. Была хорошей, когда поила его свору… Да чего тут скрывать - эти бандюги так тут и паслись. А этого стервеца на волю потянуло, в одиночество…
- Тебя-то он туда звал?
- Нет. Говорит, поживу пока один, а потом позову. Темнит он что-то. Если бы была нужна, то сразу бы взял, мошенник окаянный.- Давай еще по стопашке, - предложила Мотька.
Отказаться я уже не мог. Ни о каком долге или даже осторожности не задумывался, было легко и весело.
А Мотька продолжала говорить о Митьке, о его обещаниях и подлости и еще о чем-то… В голове у меня все закружилось…
Очнулся я от настойчивого, глухого стука - кто-то стучался в дверь. Сначала не мог сообразить, где я. Рядом почувствовал чье-то теплое, мягкое тело. Стал припоминать прошедшие события и с ужасом вспомнил - Мотька! В голове звенело. Я попытался встать, но Мотька придавила рукой мою голову и тихо, зло шепнула:
- Лежи.
Она встала и, чертыхаясь, пошла к двери.
- Кто там? - послышался ее дрожащий голос.
- Открой, это я, Митрофан.
Мотька некоторое время молчала, затем тихо, жалобно сказала:
- Не обманывай, Митька на Ундурге.
- Открывай, говорю, - послышался требовательный голос, - а то разнесем дверь!
Я лежал ни жив ни мертв. Что же делать? Ах, как позорно и по-дурному влип! Мотька подкралась ко мне и тихо шепнула:
- Сбрось один матрац, подушку, одеяло и ложись на пол.
Я так и сделал.
В комнату ввались двое. Слышно было, как они молча сели на табуретки. В комнате стоял полумрак, но вдруг стало светлее, видно, подвернули фитиль лампы.
- Ты с ним это тут пировала? - спросил Лапушенко.
- А я тебе что? - ехидно откликнулся визгливый голос. Я уже слышал его однажды ночью в избушке стариков Зайцевых и узнал бы из тысячи других.
Значит, это и был тот последний бандит, которому удалось от нас вырваться. Теперь он наверняка меня узнает и тогда… Что делать?
- Кто это? - с дрожью в голосе спросил Лапушенко.
- Так, один геолог, - ответила Мотька.
- А-а, - понимающе протянул визгливый, - понятно.
С минуту стояло молчание, потом Лапушенко сказал:
- Сначала выпьем.
Забулькала в стаканах самогонка. Потом снова наступила пауза.
Вдруг наступившую тишину прорезал властный голос Мотьки:
- Не трогайте его! Не вздумайте!
Я понял, что мне угрожает опасность, отбросил одеяло, вскочил. В это время зазвенело стекло: кто-то сшиб лампу со стола, и стало темно. Я бросился к двери, но налетел на Мотьку, больно ударив ее головой в живот, отчего она неистово закричала. Меня пытались схватить, потом ударили чем-то твердым по спине. Я тоже бил кулаками в темноту, но цели не достигал. На меня навалились, сбили с ног, ударили по голове, и я потерял сознание. Очнулся, когда меня волокли по земле. Ноги, бедра и спину саднило. Вначале я не мог понять, кто и куда мекя тащит, но потом вспомнил драку в избе Мотьки и Митрофана с визгливым. Это они тащили меня сейчас. Но куда? Зачем? Не успел я осмыслить происходящее, как бандиты остановились, выпустили мои руки.
- Хорош, - проговорил визгливый, - тут и кончим.
- Надо бы еще оттащить, а то близко, - сказал Лапушенко.
- Тебе чего бояться?
- Мне-то нечего. Мотьку заподозрят, а она выдаст нас.
Где-то совсем далеко, на окраине села, послышался скрип тележных колес и пофыркивание лошади. Впрочем, мне это могло и показаться, так как в голове стоял звон. Руки и ноги онемели, отказывались повиноваться. Я понимал, что меня собираются убить, но предпринять что-нибудь не мог, все тело болело, я не мог шевельнуться. Однако слух не подвел меня.
- Стой, Сеня, кто-то сюда прет, - испуганно шепнул Митька.- Надо смываться.
- Лягавого надо прикончить, - настойчиво сказал Сеня.
- Уходи вперед, я прикончу и догоню.
- Нож есть?
- Нету.
- У, черт! Возьми вот пугало.
- Придется шумнуть, беги.
Сеня удалился. Я услышал выстрел и торопливые шаги Лапушенко. Я был в сознании и хорошо слышал выстрел, но боли не почувствовал. Неужели промазал Лапушенко? Я попробовал двинуться и снова погрузился в черную бездну.
Днем приехала на двуколке Тася, на той самой двуколке, на которой ездил Витюля. Нас она нашла у Ефима Чернова и в предчувствии чего-то неладного быстро вошла, вернее вбежала, в избу и бросилась к моей постели.
- Что с ним? - спросила она у деда, сидевшего у постели.
- Побили его чуток, а ты не убивайся - пройдет.
Девушка положила ладонь мне на лоб, стала осматривать голову, перебирая слипшиеся от крови волосы.
- Как же это случилось? Кто его?
- Не ведаю, дочка, - виновато ответил дед. - Пошел он говорить с народом по этому случаю, а меня черт дернул утащиться на могилку Мироныча. Ждал его до ночи, а потом поехал искать. Среди ночи услышал выстрел там вон, вверху, возле болотины, поехали туда и наткнулся на него.
Хоть я и пришел в сознание с момента появления Таси, но заговорить с ней мне было стыдно. Что я ей скажу? Ну, конечно же, надо говорить правду, но что будет, когда я все расскажу? Поймет ли она меня? Ах, в какое нелепое положение я попал! Ну как я мог довериться Матрене! И только теперь я со всей ясностью осознал, что жизнь моя могла бесславно закончиться в болоте. Однако почему они не кончили меня в доме Мотьки, а поволокли в болото? Видимо, она не дала, боясь подставить себя под удар. Теперь, уверенные, что со мной покончили, сидят, наверное, в зимовье и пьют самогонку за упокой моей души…
При воспоминании о самогонке тошнота комом подкатилась к горлу, и, чтобы удержаться от рвоты, я попросил пить. Дед вышел в сенцы, принес ковш ледяной воды. Я выпил и взглянул на Тасю. Она низко наклонилась ко мне. Ее локон коснулся моей щеки, и Тася тихо спросила:
- Тебе плохо, Федя?
Я не ответил, только пожал плечами, мол, ничего. А поборов волнение, спросил:
- Ты помнишь тех двоих, что приходили тогда ночью к Зайцевым?
Девушка удивленно посмотрела на меня, поправила локон.
- Помню.
- Это хорошо, что ты их помнишь.
- Они?
- Один из них, тот, визглявый.
- Ясно. Это правая рука главаря. Где тебя избили?
Я знал, что Тася задаст этот вопрос, и был готов на него ответить, но, когда она спросила, растерялся. Девушка ждала моего ответа, не подозревая, что вопрос этот мне неприятен.
- Там, у Мотьки Звягиной, - с дрожью в голосе наконец ответил я.
В глазах девушки я прочитал недоумение, она задумалась, а потом сказала:
- Я схожу туда, разберусь.
Удерживать ее я не стал. Если она решила, то обязательно настоит на своем. Дед Евлампий засобирался с ней. Когда девушка вышла, я попросил:
- Деда, ты одежду мою принеси оттуда.
- Ладно, - буркнул он и поспешно вышел, прихватив с собой берданку.
Вскоре дед вернулся, положил мою одежду на сундук, молча сел на корточки у печи и стал набивать трубку.
- Ну что, деда? - спросил я.
- Ничего. Нету их - сгинули, а Мотька во хмелю валяется.
- Надо бы парнишку расспросить.
- Судачили с ним, но он ничего путного не сказывает, запугали мальца.
- А Тася где?
- Ушла в сельсовет к Терентьевне, секлетарше.
- Зачем?
- Неведомо.
Я подумал, что она пошла просить помощи в задержании Лапушенко и его дружка. Но я ошибся, она вернулась с фельдшером. Фельдшер, высокий, худощавый, пожилой человек, быстро осмотрел меня, прощупал ребра, голову и заключил:
- Ничего - синяки, ссадины и легкое сотрясение головного мозга, через пару дней встанет на ноги.
Он молча сложил свои нехитрые инструменты в чемоданчик и ушел.
- А я, между прочим, встану не через два дня, а сейчас, - сказал я, приподнимаясь на локтях.
- Полежи, паря, полежи - раз доктор наказал, знать, так надо, - запротестовал дед.
Тася ничего не сказала, она укоризненно посмотрела на меня и молча вышла.
«Узнала все, а теперь презирает»), - с горечью подумал я и резко опустился на подушку.
- Чего ты? - испуганно придвинулся ко мне дед.
- Ничего, просто так.
- Эх, был бы чичас Мироныч - он зараз бы поставил тебя на ноги, - с глубоким сожалением заговорил дед. - Молодуху вон, почитай, с того света возвернул. Хороший был лекарь, вся округа к нему тянулась, никому не отказывал. А теперь вот нету его…
Он зло сплюнул и потянулся за кисетом.
- Кому же понадобилось лишить жизни такого человека, а? Кому он перешел дорогу? Увидеть бы енту гадюку - своими руками придушил бы, японский бог1
- Не волнуйся, деда, скоро увидим, - успокоил я его.
- Дай бог, дай бог, - с надеждой посмотрел он на меня слезящимися глазами.
Хозяев дома не было. Все уехали на покос, и дед сам распорядился в доме. Он сходил в кладовку, принес прошлогодней засахаренной брусники и надавил соку. Я с удовольствием выпил его и через некоторое время почувствовал, что жар спал. Потом дед напоил меня холодным молоком с душистым домашним хлебом. Я попросил открыть окно. В комнату ворвался слабый ветерок, принесший с собой запах луговых трав, терпкий запах полыни и прелого навоза. Стали слышны звуки деревенской жизни: стук молота в кузнице, звонкое повизгивание пилы от строящегося напротив дома, мычание