Хотя работа велась и по другим направлениям, сам Яраданов на следующий день напряженно ждал, ни на минуту не выходя из кабинета. Каждый телефонный звонок он воспринимал с волнением. «Из магазина», — екало сердце. Но звонили по самым разным поводам и самые разные люди. И только часам к семи вечера, когда измученный ожиданием, уставший и голодный, он, оставив за себя инспектора, направился было к двери, раздался этот важный для него звонок. Он почувствовал всем своим нутром, что звонят именно по тому делу, и бросился к аппарату сломя голову, словно боялся, что там, на дальнем конце провода, не дождутся, положат трубку.
— Яраданов слушает!
— Вас мне и надо, — ответил мягкий женский голос. — Задержали… Приезжайте по адресу…
Задержанным оказался двадцатитрехлетний киномеханик Анатолий Климушин, которого доставили в соседний райотдел. Туда и прибыл Яраданов.
— Объясните, молодой человек, — обратился к нему майор, — почему деньги, имеющие такую нумерацию, оказались в ваших руках. Дело в том, что они принадлежат другому человеку, которого ограбили и покалечили.
Климушин широко раскрыл глаза:
— Как? Нет, вы это серьезно? Да меня ж Никита Лыриков послал… Ах, он… То-то я гляжу, у него этих пятирублевок — хоть квартиру оклеивай. «Сам, — говорю, — что ли, наделал?» «Почему сам, — отвечает, — подкалымил». Он и послал меня за тремя бутылками.
Через некоторое время был задержан клубный оформитель, один из членов общества «Кукрыниклы» Никита Лыриков. В карманах его тужурки нашли почти всю зарплату, принадлежавшую Травину. Казалось, Лыриков был парализован. Вначале он ничего не говорил, лишь растерянно хлопал глазами. Постепенно пришел в себя. В райотделе, в кабинете Корытина, его допросили.
— Откуда у вас эти деньги?
— Мои, кровные, — с вызовом и даже как-то визгливо ответил Лыриков. — Зарплату получил. Ну и приработок у меня. А-а, вон оно что… Догадываюсь, почему вы меня взяли. Дескать, откуда приработок. А у меня талант. Понимаете? Талант! Которого у вас нету. Иначе бы вы не хватали невинного человека. Да, я рисую и продаю. Это мой труд…
— Никита Васильевич, — миролюбиво сказал Яраданов, — вы, пожалуйста, успокойтесь. Что касается продажи картин, разберемся. Но сейчас речь не об этом. Нас интересуют купюры, которые находились в вашем кармане. Они принадлежат другому человеку. На него напали, ограбили. И сейчас за его жизнь борются врачи.
— Так бы и сказали. А то хватают, понимаешь, от искусства отрывают.
Стремясь продолжить разговор в нужном русле, Яраданов поспешил согласиться:
— Да, конечно, товарищ Лыриков, вы — человек искусства, и мы это понимаем, только убедительная просьба говорить по существу.
— Деньги я получил от Карабаса-Барабаса, — громко сказал Лыриков. — То бишь от слесаря завода «Кондиционер» Карабасова Бориса Валерьяновича. За две мои, сознаюсь, перерисованные картины, правда, не помню какого автора, но я дополнил их своими, созданными лично мною, деталями.
— Он, Сергей Яковлевич, «Спящую Венеру» Джорджоне изобразил с электронными, часами, — сказал Корытин.
— Карабасова? — переспросил Яраданов, подумав при этом, что такую фамилию он где-то слышал. Вспомнил: о Карабасове говорил по радиосвязи дежурный Шальнов, когда информировал о нападении на Травина. Он, Карабасов, что-то искал в разрушенном доме и обнаружил человека в бессознательном состоянии. Выходит, Карабасов напал на своего коллегу и сам же сообщил в милицию? Ловко. «А впрочем, чему удивляться — и такое бывает», — подумал майор.
Задержанный Карабасов, узнав о причине интереса милиции к его скромной персоне, долго молчал, опустив голову, и капитан Корытин, не желая попусту тратить время, напомнил молодому, щегольски одетому мужчине, что надо, видимо, сознаться и подробно рассказать о том, как он напал на Травина и ограбил его, как на другой день вроде бы случайно обнаружил потерпевшего.
— Ну, зачем вы так, Виктор Петрович? — укоризненно сказал Яраданов. Возможно, он и сам считал, что перед ним преступник, но предпочел другую манеру разговора. Майор милиции осуждал прямолинейные атаки на тех, кого по долгу службы приходилось допрашивать.
— Вся сложность… моего положения… заключается в том, что… — Карабасов говорил, словно клещами вытягивал из себя слова. — Мне трудно… защищаться. Я в дурацком положении…
Заерзал на стуле Корытин:
— Да поймите же: вы расплатились с Лыриковым деньгами Травина. Как они оказались у вас?
— Моим россказням… вы можете не поверить, — закусив губу проговорил Карабасов, — а человек, который мне эти деньги одолжил наверняка откажется, Тем более, он судимый. Зачем ему… добровольно хомут… на себя надевать. И вся вина… ляжет на меня. Но у меня алиби… Если на него напали… четырнадцатого вечером… я находился… Вы проверьте…
— Борис Валерьянович, не говорите загадками, — попросил Яраданов. — Кто вам одолжил деньги?
— Игорь Зяблин. Он вернулся… из мест лишения… Вы его знаете, он в милиции отмечался… и сам товарищ Корытин с ним беседу проводил — так мне Зяблин сказал. Ведет он себя тише воды, ниже травы, правда, спиртным увлекается. Но я не думаю, что Игорь напал на Травина. Однако деньги такими купюрами дал мне Зяблин.
Карабасов успокоился и не казался таким косноязычным, как ранее.
— Игорь, — продолжал он, — зашел ко мне, когда я рассматривал картину «Купальщица», которую Лыриков оставил мне на вечер, — он ее срисовал с какого-то оригинала. Попросил за нее 160 рублей. Я коллекционер, причем редкий: собираю картины обнаженных женщин… Вот вы улыбаетесь. А напрасно. Нынче все что-нибудь собирают. В Англии, например, один джентльмен трамвайные вагоны коллекционирует. А Тимирязев, да будет вам известно, чемоданы собирал. И это факт доподлинный. Так вот. Я посетовал, что не имею таких денег. Тогда Зяблин и выручил меня. Он отсчитал 32 пятирублевки. Я еще пошутил, а нельзя ли рублями. «Такими в колонии дали», — ответил.
Вошел сержант. Четко, по-уставному обратился к Яраданову:
— Товарищ майор, гражданин Лыриков, который в соседнем кабинете, изъявляет желание, чтобы его отпустили.
— Что ж, — поднялся Яраданов, — перед Никитой Васильевичем надо извиниться.
Зашел в кабинет, где Лыриков вел какую-то беседу «за жизнь» с одним из работников уголовного розыска, сказал прямо с порога:
— Вы, Никита Васильевич, на нас не обижайтесь. Уж такие обстоятельства.
— Да я что, непонятливый разве? Я все понимаю, — поднялся со стула клубный оформитель.
— Но сбытом картин вы все же не занимайтесь. Мы ведь это дело так не оставим.
— Когда я работаю, то испытываю огромное счастье от своего труда, — снова на высокой ноте заговорил Лыриков. — А вы хотите лишить меня этого счастья. Знаете, что сказал Горький? «Человек рожден для счастья, как птица для полета».
— Слова действительно хорошие, — согласился Яраданов. — Только позвольте маленькую поправочку внести, совсем, можно сказать, несущественную: слова эти принадлежат писателю Короленко.
— Разве? — округлил глаза один из «Кукрыниклов».
ЗЯБЛИНА задержали при типичных для него обстоятельствах: во дворе жилого квартала, рядом с кустами акации он в одиночку, приняв позу горниста, тянул из горлышка бутылки вино местного производства.
— Вот жизнь настала, — сетовал он, обращаясь к сопровождающему его сотруднику милиции. — Бедному человеку и выпить нельзя. Ну оштрафуйте, ну мораль прочтите, но зачем же в милицию тащить?
В райотделе Зяблина ждал капитан Корытин. К этому времени он уже навел справки о всех, кто был ранее задержан. И лишний раз убедился, что были они вне всяких подозрений. Зяблин четырнадцатого вечером болтался примерно в том районе, где произошло нападение на Травина. Его видели повсюду — мальчишки, старушки-пенсионерки, сидевшие на лавочках.
Корытин, любивший действовать с кавалерийского наскока, сразу же пошел в атаку, нажимая на голосовые связки:
— Откуда у вас деньги — тридцать две пятерки, которые вы одолжили слесарю Карабасову? Предупреждаю: не врать! В колонии вам таких денег не выдавали, мне это известно.
— Деньги? — Зяблин переспросил, видимо, желая собраться с мыслями. Растерянность его исчислялась какими-то секундами — не больше. — У меня был японский транзистор…
Он откашлялся и продолжал говорить ровно, спокойно:
— Поношенный, правда. Кореш один подарил. Эту прелестную вещицу я и продал одному из парней. Если фамилией будете интересоваться, то не назову. С тем парнем встретился случайно. Ехал в вагоне местного поезда.
— Когда ехали? — прервал его Корытин.
— Утром пятнадцатого.
«А ведь похоже на правду, — подумал Корытин. — На Травина напали четырнадцатого вечером, а утром пятнадцатого Зяблин действительно уезжал из Челновска в Березняки к тетке на именины и вернулся в тот же день».
— Словом, мы разговорились, — продолжал Зяблин. — Ему транзистор мой приглянулся. Ну, а вам я по секрету скажу, что в транзисторе куча неисправностей. В общем, сошлись на сходной цене. А потом эти деньги Карабасу-Барабасу одолжил. У него бзик в голове: живых, натуральных женщин презирает, а картинами обнаженных увлекается. Тоже мне пижон…
— Кто подарил вам транзистор? Фамилия? — наступал Корытин.
— Пожалуйста. Могу и фамилию назвать: Болдин. Гена Болдин. Только вам его ни за что не найти. Он в бегах. Сами же объявление повесили. Был условно освобожденным в комендатуре нашего города. Сбежал. Теперь по свету мается. И потом он хитрый — Генка. Умный. Вы его, клянусь свободой, не поймаете…
Корытин рассматривал изъятый у Зяблина новенький блокнот с алфавитными буквами — для телефонных разговоров. Его страницы были чисты. И только на странице с буквой «Ч» стояла запись — Чокнутый. В скобках имя — Валя. И номер телефона.
— Кто это — Валентин Чокнутый? — спросил капитан.
Зяблин вдруг заулыбался:
— Да так, знакомый.
— Фамилия, что ли? Или кличка?
— Просто зовут так за некоторые его странности…