— Мария Ивановна, — начал я, — к вам приходил пятнадцатого сентября участковый инспектор Воронков? Объявил он гражданину Лебедкину решение административной комиссии?
— Чево?
— Говорил Воронков, что Лебедкина оштрафовали?
— Как же, как же — говорил. Лебедкин еще ругался. Орал, что с него все равно взятки гладки.
— Дура! — рявкнул Лебедкин.
— Не дурее тебя! — отрезала Демченко.
— Распишитесь, — подвинул я ей протокол очной ставки. Демченко торопливо подбежала к столу. Быстро расписалась и, не взглянув на Лебедкина, выскочила из кабинета.
Очная ставка с Воронковым была еще более короткой.
— Как же я ему не говорил? Предложил расписаться. Он от подписи отказался. Я об этом написал, и соседи расписались. Бумага-то в исполкоме, наверное, и сейчас лежит. Взять надо.
— Возьмем, — пообещал я.
НА ЭТОМ закончилась моя первая очная ставка. Потом было их множество, допросов — и того более.
Мастерство следователя шлифуется годами. Не сразу приходит опыт. Мне выпало счастье учиться этому сложному ремеслу у полковника милиции Германа Михайловича Первухина.
Полковник учил нас разговаривать с людьми, добывать доказательства, строить версии, умению вырабатывать верный план.
Познакомился я с ним при обстановке чрезвычайной. Задержали мы хулигана, который учинил драку у общежития, оказал сопротивление дружинникам и работникам милиции. Дежурный наряд собрал исчерпывающий, на мой взгляд, материал: составил протокол осмотра места происшествия, допросил свидетелей. А вот следователь, которому передали уголовное дело, что называется, тянул его. Задержанного отпустил, даже материалы на его арест прокурору не представил. Расследование вел медленно, проводил никчемные очные ставки, искал новых свидетелей. Обо всем этом я и рассказал Герману Михайловичу. Нажаловался, одним словом, на следователя.
— Что ж, посмотрим, — спокойно, слегка картавя, проговорил мой собеседник. — Только одно запомни, дорогой мой. Запомни твердо. Допускаю, что, возможно, в этой ситуации следователь в чем-то не прав. Но обязанность его — работать по расследованию преступления, не жалея времени. Бывает, что обстоятельства, упущенные вначале, какой-то штрих, которому не придали значения, потом уже не вернуть. Нужна полнота расследования. Может быть, над этим и работает сейчас следователь.
Полковник Первухин принял в изучении дела самое активное участие.
Оказалось — прав следователь. Задержанный нами гражданин Шаимов не был инициатором драки. Он просто пытался разнять дерущихся пьяных хулиганов. Но Шаимов тоже был в нетрезвом состоянии. Хулиганы начали избивать его. На шум сбежались жильцы общежития. А когда приехал наряд милиции, дебоширы сбежали. Шаимова задержали.
Следователь все-таки установил и изобличил преступников. Они понесли наказание по всей строгости закона, а я на всю жизнь запомнил этот урок. Урок человечности и мудрости. Тогда Герман Михайлович сказал мне: «Запомни, главное для нас — уметь разговаривать с людьми. Не простое это дело — найти общий язык с каждым. Найти подход. Такому учатся всю жизнь…»
В справедливости слов моего наставника я убедился, когда считал себя уже достаточно опытным следователем.
Два здоровых шестнадцатилетних парня жестоко избили троих шестиклассников, отобрали деньги. При этом они так ребятишек запугали, что те давали запутанные, противоречивые показания. Сами же преступники свою вину категорически отрицали. Я бился над этим делом несколько дней, но ни на шаг не приблизился к истине.
Пришел к прокурору.
— Боюсь, ничего у меня не выйдет, — признался честно.
Прокурор прочитал дело. Спросил:
— Ты твердо уверен, что они избили?
— Уверен, но ведь мою уверенность к делу не пришьешь.
— Хорошо, — подумав, подытожил прокурор. — Передай дело следователю Тихомирову.
Тихомиров, невысокий, худощавый, начинающий седеть человек с доверчивым взглядом светлых глаз, подробно расспросил о случившемся, о ходе расследования. Оказывается, Александр Сергеевич отлично знает обоих подозреваемых.
Я много слышал об уникальном мастерстве следователя Тихомирова, о его умении дойти до душевных глубин человека. Разве я мог отказаться от выпавшей мне удачи — посмотреть и послушать, как работает Александр Сергеевич Тихомиров?
Он встретил подозреваемого как старого знакомого. Потекла неторопливая беседа. Следователь с глубоким интересом расспрашивал парня о делах житейских, о семье, о планах на будущее. Вскользь, как бы между прочим, упомянул о старых грехах, а потом среди неторопливого, задушевного разговора вдруг неожиданно, как грозовой разряд, — вопрос по существу. Вздрогнул парень, глаза забегали. Опять размеренная беседа — и снова неожиданный, острый вопрос. Потом уточнил какую-то мелочь. Александр Сергеевич разговаривал обо всем. Записки протокола допроса вел практикант, студент юридического института. Так постепенно в беседе, в разговоре рождался документ, устанавливалась истина. А когда разговор был окончен и Тихомиров протянул подозреваемому протокол допроса, стало ясно, что в этом документе скрупулезно запечатлены все детали совершенного преступления.
Для меня это был предметный урок вести разговор, находить уязвимые места в частоколе лжи, выстраиваемом преступником, умения просеять гору словесной шелухи, чтобы найти один-единственный крошечный, кажется, совсем незначительный факт, который станет потом мощной логической опорой, разящим оружием следователя.
Александр Сергеевич — не только опытный, грамотный, умелый, тактичный следователь. Он — кладезь житейской мудрости. Для него дело становится ясным только тогда, когда он узнает, чем живет каждый, кто так или иначе связан с происшедшим, каково его гражданское лицо, его «нутро». И тогда Александр Сергеевич скажет:
— Этот совершил преступление случайно. Для него это — большое горе, тяжкий груз на сердце. Больше он такого не повторит и внукам закажет…
Или:
— Чрезвычайно трудный тип. От него можно ожидать всяких неприятностей. Боюсь, что выводов правильных он из случившегося не сделает…
Не помню случая, чтобы следователь Тихомиров ошибся в характеристике, даваемой им людям. Каждая из них доказывала: он — тонкий психолог.
Поражала и удивляла в нем какая-то ребячливая искренность, умение по-детски переживать, волноваться, восхищаться.
В беседах с преступниками он никогда не позволял себе обмануть обвиняемого, слукавить. Говорил только правду. Тяжелую, суровую правду прямо в глаза. И те, чьи дела он расследовал, безгранично доверяли ему. Они засыпали его просьбами. А он каждую из них, этих просьб, не выходя, конечно, за рамки закона, выполнял.
Следователь, казалось мне вначале, — должность строгая. Его задача — изобличить преступника, собрать доказательства, найти факты, добиться торжества справедливости. Все это должно наложить отпечаток на человека подобной профессии. Какую-то особую суровость, непреклонность, строгость.
Встретившись с Александром Сергеевичем, увидел: нет суровости и непреклонности. Есть искренность и доброта, желание помочь.
Спрашиваю одного из подследственных Тихомирова: «Кто он для таких, сбившихся с пути?» Тот ответил кратко: «Учитель».
Пожалуй, это верно — учитель. Учитель жизни. Учит требовательно. Спрашивает строго. Учит ответственности перед людьми, перед самим собой. Учит заботливости и внимательности, умению думать и переживать. И еще тогда я понял: доброта должна быть строгой. Только такая доброта лечит.
…ЭТО СЛУЧИЛОСЬ в марте. Дело было несложным. Двадцатилетняя цветущая девушка Наташа нигде не работала. Выражаясь юридическим языком, «вела паразитический, антиобщественный образ жизни». Папа и мама кормили, обували, одевали дочь. Денег хватало даже на кино, вино и другие развлечения. И вот мы с нею в кабинете прокурора, — скорее всего, должна быть санкция на ее арест. Надо сказать, Наташа откровенно и честно рассказала о своем образе жизни. Вроде бы даже раскаялась. Объяснила легкомыслием, глупостью, отсутствием требовательности со стороны родителей. Мне понравилась ее добрая мягкая улыбка. Подкупала непосредственность, искренность. Честно говоря, не хотелось представлять Наташу на арест. Но ничего не поделаешь, должен. Тем более, участковый инспектор Иван Гасников прямо заявил, что она на участке «воду мутит и житья не дает хорошим людям».
В глубине души я надеялся, что прокурор не арестует девушку, — уж очень молода, всего двадцать лет. Не каждого ведь арестовывают. Порой верят и отпускают, взяв подписку о невыезде. И все же я должен — есть все основания для этого — представить на арест Наташу Васину.
Вот и представляю. Как это ни удивительно, но Кузьма Матвеевич Рыбченков, прокурор района, непререкаемый авторитет для меня, с Наташей почти совсем не разговаривал.
— Пьешь? — спросил строго.
— Да, — коротко ответила она.
— Гуляешь?
— Да.
Ну, прямо как в басне И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей».
— Теперь будет время одуматься.
С этими словами он шумно дохнул на печать и резко пришлепнул ее на постановление об аресте.
Положил я постановление в папку, вышел с Наташей на улицу. Машина наша уже уехала. Можно, конечно, позвонить в райотдел. Да когда они пришлют! Можно, наконец, доехать до отдела на трамвае. Но погода выдалась на удивление солнечная, теплая — прямо как в мае!
— Давайте, Наташа, прогуляемся до отдела, — предлагаю своей спутнице.
— Давайте, — соглашается она.
Идем по проспекту Ленина. Ярко светит солнце. Тает снег. Звенит капель. Мы идем рядом. Говорим о погоде, о последних фильмах. Наташа рассказывает мне о школе, о родителях, о своих друзьях и подругах.
— А как с Вовкой мы поссорились, все и пошло кувырком. Стала выпивать. Старые друзья от меня отвернулись. Нашлись новые. Вот и поехала жизнь — балдеж да похмелье, похмелье да балдеж. С работы уволилась. Что поделаешь, сама виновата.
«Странно, — размышляю я, — она как будто не понимает, что арестована, что сегодня ее увезут в следственный изолятор, потом суд, колония».