— Я должен произвести у вас обыск, — продолжал Купашов. — Попрошу ознакомиться с постановлением и расписаться.
Серафима прочитала и молча расписалась.
— Покажите нам вашу квартиру.
Она, не протестуя, повела по комнатам. Повсюду ковры, хрусталь, серебро, в гостиной огромная, не вписывающаяся в интерьер, люстра.
— Вот, смотрите, никого у меня нет.
Она не задумывалась над тем, что говорит непрошеным гостям. В голове роились наставления Штихина: «В случае опасности ты никого не знаешь, ни в чем не участвовала. Подопрет — в первую очередь уничтожай вещественные доказательства». Значит, сначала Яшкин портфель, что лежит на антресолях. Но как его взять?..
Ей предложили присесть возле стола в гостиной.
— Штихина Якова Ивановича знаете?
— Нет.
Серафима сразу увидела — ей не верят. «Ну и черт с ними. Пусть не верят».
— И о Петре Запрудном не слышали?
— Впервые от вас слышу.
— В таком случае, может быть, знакомы с лицом по кличке Будьздоров?
— У меня и своих друзей хватает.
Не обращая внимания на ее вызывающий тон следователь задал следующий вопрос.
— Вы ждете кого-нибудь?
— Меня ждут! — зло бросила она. — Уходить мне надо, а тут с вами рассиживаю.
— Придется визит отложить, — вмешался в разговор пожилой. — Пока вы будете находиться вместе с нами. И вообще, изберите правильный тон. Нам с вами еще работать и работать.
Она прекрасно знала, о какой «работе» он говорит, поэтому тут же отпарировала:
— Не на ту напали, не дура. Никаких показаний давать не буду.
— Ваше дело, — спокойно, несколько даже флегматично отозвался он.
Серафима разнервничалась, на глазах появились слезинки. Достав платок, она долго всхлипывала. Затем, найдя момент подходящим, скорбно промолвила:
— Разрешите воды… хоть глоток.
Халюзина пригубила из поданного ей стакана, а возвращая его Перегонову, выронила. Стакан разбился, во все стороны полетели брызги.
— Простите, я взволнована, — объяснила она свою неловкость и подобрала край ковра, под которым натекла лужица.
Сопровождаемая Перегоновым, она принесла из ванной халат промокнула им мокрое пятно, замела в него осколки. Прибравшись поспешила на кухню. Перегонов в последний момент успел перехватить скрученный в жгут халат с веником, которые она с силой заталкивала в мусоросборник.
— Зачем же так? — инспектор с силой захлопнул крышку. — Эти вещи нам еще пригодятся.
Обозленная неудачей, Халюзина швырнула сверток в угол.
ПОТЯНУЛИСЬ минуты томительного ожидания. Халюзина, вжавшись в угол широкого кресла, покусывая ногти, невидяще смотрела перед собой. Сотрудники разместились кто где. Слышно было, как о стекло бьется одинокая пчела.
Наконец прозвучал всеми ожидаемый звонок. Капитан Купашов выразительно глянул на майора — при проведении операций действиями сотрудников всегда руководил Решетов. Не ожидая приказания, Лаптев занял место за входной дверью. Перегонов встал в коридоре, ведущем из прихожей на кухню.
— Серафима Андреевна, — глухо произнес Решетов. Услышав свое имя, Халюзина напряглась. — Вы сейчас откроете дверь и молча, ни о чем не предупреждая, впустите идущего к вам человека.
Халюзина испуганно заморгала. Она ждала и боялась этого момента. Как быть? Если она откроет дверь, то Яшка, ничего не подозревая, войдет, потреплет по щеке, чего доброго, полезет целоваться. Доказывай тогда, что они не знакомы. Решение пришло неожиданно. Увидев посторонних, Яшка сам сообразит, что делать.
— Я не буду открывать. Вам надо — сами и отпирайте.
По квартире вновь разнесся длинный требовательный звонок. Решетов сделал знак Лаптеву. Скрипнула открываемая дверь.
Штихин вошел уверенно, хозяином, хотел что-то сказать по поводу долгого ожидания на площадке, где могли быть соседи, но припухшие глаза ювелира встретились с насмешливым взглядом Лаптева.
Ювелир понял, что попался. Он судорожно перебирал варианты спасения, а их было до обидного мало. Бежать — глупо. Остается хитрить. Он облизнул предательски пересохшие губы, но усилием воли взял себя в руки.
— Я могу видеть Григория Семеновича? — назвал он первое пришедшее на ум имя и, не ожидая ответа, с учтивой готовностью попятился назад. — Простите, я, кажется, не туда попал.
И тут в прихожую вышел Решетов. При виде майора Штихину стало не по себе. Он был готов встретиться с кем угодно, только не с инспектором. Но и на сей раз быстро сработала защитная реакция. На лице ювелира расплылась добродушная улыбка, он всплеснул руками.
— Кого я вижу? Павел Васильевич!
— Поистине мир тесен, Яков Иванович!
— Ох, и не говорите! Сколько лет, сколько зим!
— Поди, по десять будет, Яков Иванович, тех и других, а может, и больше.
— Да, да, не меньше. — Штихин снял шляпу, покачал изрядно поседевшей головой.
— Что ж мы в дверях стоим? — спохватился Решетов и хлебосольно добавил: — Проходите.
Штихин сделал несколько шагов навстречу майору.
— Между прочим, Яков Иванович, не понял вашего юмора. Объясните. Пришли к Халюзиной, а спрашиваете бог знает кого.
— Вы правы, я действительно не знаю никакого Григория Семеновича. Но не думайте, что я хотел вас надуть.
— А как считать иначе?
— Я все объясню, — с готовностью воскликнул Штихин. — Тут вот какое дело. Перед моим освобождением в колонию попал Квасов Колька. Вы его знаете. Ну, вот от него я узнал, что Симка моя замуж вышла. Нашла какого-то залетного приятеля. Обиделся я на нее. На волю вышел, к ней даже не пошел. — Штихин нахмурился, переживая случившееся. — А тут решил заглянуть. Сердце-то гложет. Решил хоть глазком посмотреть, как она живет.
— Вы хотите сказать, что навестили Серафиму Андреевну первый раз за много лет?
— Именно, дорогой Павел Васильевич. — Штихин рассказывал громко, рассчитывая, что Халюзина услышит и, конечно, подтвердит его рассказ. — Звоню. Открывает незнакомый мужик. Меня как пыльным мешком из-за угла — не соврал Колька. Откуда мне было знать, что он, — Штихин кивнул в сторону Лаптева, — ваш сотрудник, а не Симкин муж. На лбу у него не написано. Вот я и придумал Григория Семеновича. Пусть, думаю, Симка будет счастлива. А вы, Павел Васильевич, если не секрет, что здесь у нее делаете? Или попалась? Не поверите, сколько я ей говорил, направлял на путь истинный.
Решетов ничего не ответил словоохотливому гостю. Не желая, чтобы встреча Штихина и Халюзиной произошла раньше, чем нужно, майор прошел с ним в маленькую изолированную комнату.
— Побудем пока здесь. — Инспектор усадил ювелира на небольшой диванчик, а сам устроился на стуле перед ним.
— Где трудитесь-то, Яков Иванович?
— Пока не работаю. Я ведь мастер-ювелир высокой квалификации, да биография подкачала. Доверяют булыжники гранить, а я не хочу. Вот и мыкаюсь без дела.
— Ну, а с прошлым как?
— Покончено, Павел Васильевич. Покончено решительно и бесповоротно. К старому возврата не будет. К тому же и возраст. Пора бы образумиться. У меня ж, старого дурака, ни кола, ни двора.
От жалости к самому себе Штихин расчувствовался, глаза повлажнели. Он громко хлюпнул покрасневшим носом и стал доставать из пиджака носовой платок. Но сделал это так неловко, что от Решетова не ускользнула его попытка запихнуть под подушку дивана извлеченный вместе с платком черный бумажник.
— Решили на всякий случай избавиться?
— О чем вы? — взвизгнул Штихин.
— Я о бумажнике. Отодвиньтесь о сторону. Перегонов, пригласите понятых!
Штихин не по годам резво вскочил, замахал руками.
— Я не позволю! Кошелек не мой. Он здесь так и лежал!
— Чей же он?
— Откуда мне знать?!
— Не кричите, Яков Иванович. Сейчас выясним, кому он принадлежит.
Майор раскрыл бумажник и извлек из него паспорт.
— Действительно, документ не ваш. Выдавался Мартынову Иннокентию Гавриловичу. Единственно, что вам, Штихин, придется объяснить, почему в паспорте оказалась вклеенной ваша фотография. Э-э, да тут целый «клад»!
И майор вытряхнул на столик несколько стекляшек, отшлифованных под бриллиант, наподобие сбытого Пыжлову. Рядом с ними упала так называемая «кукла» — пачка аккуратно нарезанной и раскрашенной бумаги, прикрытая сверху и снизу настоящими сторублевками и заклеенная банковской лентой. В перепалке Штихин совсем забыл о вклеенной в паспорт Мартынова своей фотографии. Теперь же она надежно привязала его и к десятитысячной «кукле» и к фальшивым бриллиантам.
Обыск подходил к концу. На столе, стоявшем посреди комнаты, росла гора драгоценностей и денег. В тайнике, устроенном в кухонной двери, капитан Купашов нашел завернутые в вату перстни, кольца, кулоны, серьги. В трубчатых креплениях гардин оказались облигации трехпроцентного займа. И деньги. Их доставали из вентиляции, из-под линолеума на кухне, из оснований настольной лампы и торшера…
МИХАИЛ Базырин по кличке Барон вот уже больше часа ждал Будьздорова, загнав автомобиль в один из дворов довольно тихой улицы. Яркая оранжевая рубашка, меховая безрукавка со значками, темные очки — все было снято и уложено в толстокожий кофр. Вряд ли кто из тех, с кем ему приходилось встречаться в течение дня, признал бы его за иностранного туриста.
Десять тысяч, полученные утром от доверчивого покупателя «Волги», лежат в кожаной сумке, брошенной в передний багажник.
Барон нервничает. Не так, как он всегда это делает, разыгрывая паникующего иностранца, лишившегося своего бриллианта, а по-настоящему. Его беспокоит долгое отсутствие Алика. Что, если обманутый покупатель «Волги» заподозрит неладное до того, как Будьздоров от него скроется? Тогда плохо…
Но вот из подворотни вынырнула знакомая зеленая куртка. Базырин нажал на акселератор. «Жигули» рванулись с места. Резко притормозив, Барон распахнул дверцу, и радостно улыбавшийся Запрудный плюхнулся на сиденье.
— Уф! — выдохнул он, расслабляясь. — Ну и тип попался, еле отделался! Едем, а он все канючит: нехорошо, мол, обманывать, давай вернем камень немцу… Пришлось самому от него сбегать. Вот так, будь здоров!..