— Тут дело простое: на маршевой лестнице кто-то ослабил крепления, а без них она качается, как маятник. Если ее, конечно, толкнуть, — поправился председатель комиссии.
— А как и чем она крепится?
— Сверху гайками, снизу обыкновенной проволокой. Сама она никогда не раскрутится. Можете посмотреть, если хотите. Товарищ следователь и он, — председатель показал глазами на Тарасюка, который все время молчал, — проверяли и полностью согласны с нашими выводами.
— Разрешите еще один вопрос, — сказал лейтенант.
— Пожалуйста.
— Погибший лез на башню первым?
— Да, — ответил вместо председателя Скрипка и после короткой паузы добавил: — А за ним Шамрай.
Турчин вдруг ощутил, как по всему телу прошла горячая волна. В сознании вспыхнуло: значит, Шамрай. Так вот какой ты, голубчик. Заметаешь следы, спасаешь свою шкуру и какой ценой... Хотя цена тебя не интересует. Собственная шкура превыше всего. Только почему так примитивно и грубо?
— Именно это обстоятельство и заставило меня пригласить вас, — объяснил Скрипка. — Теперь, когда вы вошли, так сказать, в курс дела, продолжим следствие. Мне кажется, надо хорошенько допросить бригадира. Он должен знать больше всех...
— О чем?
— О связях Шамрая с погибшим Антонюком.
— И я тоже так думаю. Только мне хотелось бы предварительно ознакомиться с материалами, собранными комиссией.
— Пожалуйста. Они к вашим услугам.
КОРОТУН вошел в небольшую комнату, которую почему-то называли прорабской. Он был мрачен, мясистое лицо расползлось, глаза потемнели еще больше и в них горели злые огоньки, а крутые сильные плечи опустились.
— Я чувствовал, что это пьянство до добра не доведет, — пожаловался он чуть ли не с порога. — Теперь вот на тебе, дождался ЧП на свою седую голову.
Говорил он долго и жалобно. Как и вчера, клял свое доброе сердце, готовое каждого жалеть, каждому прощать, ругал на чем свет стоит Шамрая, обещал впредь быть умнее и осторожнее. Слушая его, Турчин все больше убеждался — бригадиру ничуть не жаль погибшего парня. Просто он боялся за себя.
— Послушайте, — перебил он его, — что, Леонид Антонюк вышел на работу в нетрезвом состоянии?
— Если б я знал... Если б я знал... Я б тогда и на пушечный выстрел не подпустил его к башне.
— Вы что, нечувствительны к запаху спиртного? — вмешался следователь.
— Почему же, чувствителен...
— Так как же случилось, что вы допустили его к работе? Вы же видели его, разговаривали с ним?
— Какой там разговор... Перекинулись несколькими словами. Монтажники свой объем работы знают на неделю вперед. Так что нарядов на каждый день я не даю. А Шамрай с Антонюком еще и опоздали. Они, кстати, всегда опаздывали, когда перебирали.
— А откуда вы знаете, что они вчера пили?
— Во-первых, их обоих вчера не было на работе, вот я и уверен, что не просто выпили, а поднабрались прилично. Во-вторых, разве не видно по лицу? Шамрай, к примеру, всегда, когда переберет, на следующий день ходит, как сыч — лицо опухшее, глаза красные, голос хриплый, ну и, конечно, перегаром несет.
Турчин неожиданно подумал о бригадире: «Интересно, каким бываешь ты, когда переберешь?» Он знал, что Коротун тоже не святой, но пьяным его никто не видел, даже хозяйка дома, где он снимает отдельную комнату. Запирается в ней и не выходит, пока не протрезвеет. Боится уронить свой авторитет.
Оперуполномоченный посмотрел на Коротуна внимательнее. Кажется, никаких признаков того, что вчера был пьян: лицо свежее, только сердитое. Но кто же в такой ситуации будет не мрачен и не сердит?..
— Так вы все-таки чувствовали запах от Антонюка? — продолжал допрос Скрипка.
— Чувствовал.
— Так почему же допустили его к работе?
— А черт его знает! Не разобрался, думал, что отдает вчерашним. А оказалось, ошибся. Шамрай сам признался, что они с Антонюком успели опохмелиться.
— И часто они опохмеляются?
— Этого я не знаю... А вот с похмелья последнее время на работу появлялись частенько. Случалось, и совсем не выходили. И все из-за него, этого проклятого Шамрая! И откуда он только взялся на мою голову! — перешел на излюбленную тему Коротун.
— Шамрай пьянствовал только с Антонюком? — перебил его следователь.
— Ежели бы так!.. Он разложил всю бригаду.
— Так уж и всю?
— Ну, почти всю. Разве это теперь имеет существенное значение?
— Несомненно. Но сначала разрешите спросить вас: где были вы? Почему мирились с таким явлением?
— Прежде всего надо сказать, что Шамрая мне подсунула милиция. Опять-таки она же и запретила увольнять его.
— Позвольте, — лейтенант глянул на бригадира. — Но ведь разговор об этом был только вчера.
— Разве у нас милиция — это только вы? — раздраженно ответил Коротун. — Если бы не милиция, его бы давно и след простыл. А то ведь нет, воспитывай. А у меня и без воспитания забот выше головы. На моих плечах вся стройка, а знаете, каково сейчас строить: этого не хватает, а то есть, да не такое, как нужно... Вертишься как белка в колесе. Бывает, по нескольку дней не являюсь на объект. Что они тут без меня вытворяют?.. Я докладывал обо всем этом начальству и письменно, и устно... А толку никакого. Теперь же, когда случилось несчастье, все в стороне, а ты, бригадир, подставляй шею.
— Конечно, хлопот у вас много, — согласился следователь, — но вы хоть раз говорили с ним по-человечески?
— Говорил и не раз. А главное — терпел его, не выгонял. Другой на моем месте давно бы вытурил его в три шеи. И милиции не послушался бы. А я — нет. Мирился, защищал, даже вот перед товарищем лейтенантом. И теперь получил. Как говорится, у Фили пили, Филю и побили.
— Никто вас пока не бьет.
— Это правда, сегодня не бьют. А завтра всыплют по первое число. Вот уж не везет, так не везет. Ежели бы не эта история, я имел бы благодарности и премию, ведь что ни говори, а башню мы сдаем на месяц раньше.
Турчин снова закурил. На душе у него было невесело. Он никак не мог смириться с фактами, свидетельствующими, что именно Шамрай, а не кто иной, избавился от Антонюка. Среди преступников подобное — не диковина.
— А чем объяснить, что маршевая лестница оказалась плохо закрепленной? — задал очередной вопрос Скрипка.
— Виноват, недоглядел.
— А вы не допускаете, что все это было подстроено?
— Не только допускаю, а и уверен в этом. Одно только не укладывается в голове: кому Антонюк мог мешать? Парень тихий, скромный, никого не обижал. Даже под хмельком был смирный, как ягненок.
— А давно он стал попивать?
— С тех пор, как подружился с Шамраем.
— Кто еще с ними дружил?
— Как вам сказать?.. Шамрай ладит со всеми. По характеру он — человек компанейский, вот ребята к нему и тянутся.
— А вы с ним ни разу не выпивали?
— Был грех. Давно, правда, когда он еще не начал пить регулярно. Я ведь такой же рабочий, как и все остальные, — принялся оправдываться Коротун. — И отрываться от масс мне как-то не с руки. Знаете, какие теперь люди? Начнут ославливать: мол, задрал нос, подумаешь — начальство! Вот и должен, как говорится, крутиться, как уж на сковороде.
Коротун изо всех сил пытался выгородить себя. Казалось, смерть молодого монтажника никак его не касалась. И это еще сильнее настраивало против него Турчина. «Какой же ты мелкий и никчемный человечек», — думал он и еле сдерживался, чтобы не сказать это вслух.
ОТ ШАМРАЯ сильно пахло водкой. Но походка его была уверенна и тверда. Не доходя до стола нескольких шагов, он стащил с головы берет и небрежно бросил, словно плюнул сквозь зубы:
— Мое почтеньице, начальники!
— Вот что, Шамрай, — начал следователь. — Мы вас пригласили по делу. Вы были с покойным Антонюком, и нас интересует...
— К тому, что я написал комиссии, я больше ничего не добавлю, — перебил следователя Шамрай.
— Почему?
— Потому что добавить нечего.
— А если хорошо подумать?
— Это ничего не изменит: как я написал, так оно и было.
Турчин просмотрел объяснительную записку Шамрая. На листке из ученической тетрадки было написано корявым, но разборчивым почерком: «...Когда именно срывался Антонюк, я не видел, потому как не смотрел на него. Услышав крик, быстро поднял голову, но Антонюк уже падал, и я ничем не мог ему помочь». И о вчерашнем: «...Признаюсь, что мы вчера хорошо выпили, а сегодня, опохмеляясь, залили еще граммов по сто пятьдесят. Однако пьяными не были. Ежели кто-то не подстроил бы, то Антонюк ни за что бы не сорвался».
— Итак, вы считаете, что крепление кто-то умышленно развязал? — спросил следователь.
— Ясно как белый день.
— Кому же понадобилась смерть Антонюка?
— Почему непременно Антонюка? А может, все это было приготовлено для меня?
— Откуда вы это взяли?
— Ежели бы я не задержался с бригадиром, то обязательно пошел бы первым.
— А вы задержались? Почему?
— Старая история. Он меня остановил и стал упрекать за выпивку.
— Какую — сегодняшнюю или вчерашнюю?
— Конечно, вчерашнюю... Коротун, должно быть, подумал, что у меня похмелье.
— Как похмелье?
— Ну, со вчерашнего осталось.
Турчин про себя заметил, что показания Коротуна и Шамрая сходятся. Значит, бригадир, хотя и произвел на них не очень хорошее впечатление, не кривил перед ними душой.
— Вы сказали, что западню могли устроить для вас? — спросил Скрипка.
— Сказал. Ну и что?
— И кто же, по-вашему, мог это сделать?
— Откуда мне знать?
— У вас есть враги среди монтажников?
— Вроде, нет.
— А у Антонюка?
— Не знаю. По крайней мере он о них не упоминал.
— Вы с ним дружили?
— Я со всеми дружу.
— И все бывают у вас по вечерам? — вставил вопрос Турчин.
— Мои двери открыты для всех, можете и вы заходить.
И Шамрай так посмотрел на Турчина, что у Павла на мгновенье похолодело внутри. Следователь же остался спокоен. Опытный работник, он быстро понял, что пренебрежительная, даже дерзкая манера Шамрая держаться — напускная. В действительности он мучается в душе, переживает.