ные годы работал шофером, слесарем, печником. Последнее время калымил. О Супрунюке ничего не могли сказать, обещали сообщить дополнительно, если появится информация. Самое существенное в ответе — Крутецкий был шофером на овощной базе, когда Смокотина туда поступила. Вместе они проработали всего месяц...
На салон красоты было потрачено полтора часа. Прическа изменила ее в лучшую сторону.
Выйдя из парикмахерской, диспетчер купила букет гвоздик. По-видимому Смокотина пыталась делать себе приятное, чтобы отвлечься, не думать о главном. Да. Одна Смокотина не собиралась ничего предпринимать. Но ей пора было отправляться в аэропорт, Крутецкий вот-вот должен прилететь. Или они договорились встретиться не в порту? Похоже. Смокотина сняла плащ, села на скамейку в центре сквера.
В рации раздалось потрескивание. Лейтенант снял трубку, передал Шатохину. Из аэропорта «Южный» сообщали, что Крутецкий подходит к стоянке такси.
Шатохин машинально кивнул, дескать, ясно. Словно его кивок могли видеть. Приближался самый ответственный момент. Он поглядел на часы. Четырнадцать двадцать. Вспомнилось почему-то, что три дня назад в это самое время с Марией Ольджигиной они выехали на мотоцикле из Черданска во Фроловку. На секунду всплыло перед глазами морщинистое, озаренное доброй улыбкой лицо старой таежницы.
— Сел в такси. Ноль шесть тридцать два, — послышалось в трубке.
— На связи... Понял, — отозвался Шатохин.
— Выехали на проспект Мира, — сообщили через десять минут.
От начала проспекта до Центрального сквера три-пять минут езды. Шатохин поерзал, покосился на молчаливого невозмутимого лейтенанта: не хотелось, чтобы лейтенант замечал его волнение.
— Ноль шесть тридцать два остановилась у Центрального сквера... Крутецкий вышел из машины. Идет в сквер.
Шатохин видел припарковавшуюся в тени старого тополя около кондитерского магазина «Волгу», с которой он держал связь. Крутецкий пока не появлялся в поле зрения. Разросшиеся кусты цветущей сирени закрывали обзор.
Смокотина нервничала, поминутно поглядывала на часы, брала в руки букет, клала обратно на скамейку.
Наконец высокий черноволосый мужчина в коричневом костюме вынырнул из-за куста сирени шагах в двадцати от скамейки, на которой сидела Смокотина. Его левая рука была на перевязи, а пустой рукав заткнут в карман. В правой он держал «дипломат». Крутецкий! Из машины не разглядеть четко лица. Но в общем он был красив.
При виде Крутецкого Смокотина схватила плащ со скамейки, быстро пошла навстречу, забыв про гвоздики.
— Уходят из сквера, — сказал Шатохин в трубку, глядя на «Волгу».
Лейтенант принялся крутить баранку влево, разворачивая машину.
Через некоторое время такси остановилось в загородном аэропорту. Его пассажиров там уже поджидали сотрудники милиции. Шатохин с лейтенантом были возле камеры хранения в тот момент, когда Крутецкий протягивал в ее окошечко номерки.
Кладовщик выставил на обитую железом, отшлифованную до блеска вещами подставку два чемодана. Коричневых. Перетянутых ремнями, с рифлением на коже. Под крокодиловую.
Крутецкий отступил от окошечка, давая возможность Смокотиной взять чемоданы.
Дальше медлить не было смысла.
— Вы получили чужие вещи, гражданка, — сказал лейтенант твердым голосом. — Пройдемте в отделение для выяснения обстоятельств.
Смокотина дернулась в сторону, окликнула Крутецкого. Крутецкий хотел было вмешаться, но, передумав, направился быстрым шагом к выходу. Однако возле двери его ожидали двое в штатском.
В комнате милиции Шатохин приказал положить чемоданы на стулья и раскрыть их. Смокотина повиновалась. Дрожащими пальцами принялась расстегивать «молнии». Крышку Шатохин откинул сам. Под полиэтиленовой пленкой виднелись меха. Оперуполномоченный запустил руку в чемодан и наткнулся на кирпич.
— Зачем же рядом с такими ценностями и... стройматериал? — усмехнулся Шатохин, вынимая кирпичи.
Крутецкий угрюмо промолчал.
— Это не наши вещи. Тут произошла какая-то ошибка, — срывающимся голосом заговорила Смокотина. — Скажи им, Петр. Это не наши вещи! — еще раз громко повторила она.
— Помолчи, Олимпия! — тихо сказал Крутецкий.
Здоровой рукой он пошарил в карманах пиджака, вытащил оттуда две пачки денег и положил на стол.
— Остальное в «дипломате», — промямлил он еле слышно.
От неловких движений боль в сломанной руке усилилась. Он поморщился, пережидая приступ, опустился на стул и уставился в одну точку на паркетном полу.
Николай ЯрмолюкЧУЖАЯ БЕДАПовесть
ТАКОГО в районе еще не случалось: за ночь были обворованы две колхозные кассы. Прошло несколько дней, а напасть на след преступников не удалось. Знали лишь, что в обе конторы они проникли через двери, отперев их, как и сейфы, отмычками.
Начальник районного отдела внутренних дел подполковник милиции Кондратенко как всегда ничем не выдавал своего беспокойства. И все-же, проходя по коридору и услышав раскатистый смех старшего оперуполномоченного уголовного розыска капитана милиции Мамитько, он не выдержал.
— Не знаю, почему вам весело, — подполковник покачал большой седой головой. — Так хохочете, что стекла дрожат.
Мамитько покраснел, но ничего не ответил. Жизнерадостный, компанейский, он знал бесчисленное количество побасенок, анекдотов и умел их рассказывать. Работать с бумагами не любил, при всяком удобном случае подбрасывал их оперуполномоченному Турчину. Заместитель начальника отдела майор милиции Кузьмин, которого за глаза называли Уставом, не раз и наедине, и на совещаниях песочил его, говорил, что не к лицу офицеру так себя вести. К его нравоучениям капитан не прислушивался. Теперь же, после замечания Кондратенко, примолк, помрачнел.
— Напрасно я согласился перейти в оперативники, — пожаловался он лейтенанту Павлу Турчину. — Правда, работа участкового тоже не мед, но участок был у меня лучше и не надо — от райцентра далеко, села разбросаны по лесам, маленькие, народ в основном пожилой. За четыре года ни одного серьезного преступления... Мог спокойно работать до пенсии... А главное, сам себе хозяин.
— Так, может, подадите рапорт, чтобы обратно в участковые? — пошутил лейтенант.
Мамитько не принял шутку.
Он открыл окно и долго смотрел на молоденькую липу. Обворовывание касс — первое серьезное дело, как бы экзамен на старшего оперуполномоченного уголовного розыска. И такая неудача. Было от чего упасть духом.
Турчину стало жалко капитана, и он попытался его утешить:
— Никуда эти воры не денутся. Тепленькими возьмем.
Мамитько был старше Турчина и по званию, и по возрасту, и в милиции работал намного дольше, однако к его мнению прислушивался. Головастый парень. Кузьмин, который скорее с сотней расстанется, чем похвалит подчиненного, на оперативке, где разбирали сухопольское дело о квартирной краже, сказал:
— Товарищ Турчин проявил себя с лучшей стороны. Из него выйдет толковый оперативник... — Майор сделал паузу. — Считаю, что усы вам, лейтенант, ни к чему...
Усы Павел отпустил не ради моды. В первый месяц работы Кондратенко послал его в Ольховское искать воров, укравших кроликов у одной тетки. Тетка эта крепко засела в памяти — дебелая, грудастая, голос грубый, мужской. Молоденького голубоглазого лейтенанта, вошедшего к ней во двор, пугливо озиравшегося вокруг — не выскочит ли откуда-нибудь собака, встретила мрачно. Буркнула в ответ на приветствие что-то неразборчивое, а потом запричитала:
— Что ж они прислали вас, такого... Ага, видали? Если я бедная вдова, так думают от меня отмахнуться, как от мухи? Нет, дудки! Я до самого вашего министра дойду! Я им покажу, как издеваться над бедной вдовой!
Турчин был ошеломлен. Стоял посреди двора и тонкими белыми пальцами скреб новенькую планшетку. Не сразу решился заговорить:
— Чем же вы, собственно, недовольны?
— Начальством вашим! — отрезала тетка. — Я просила прислать ко мне опытного милиционера, а оно кого прислало?.. В прошлом году у меня уже был такой, так пропавших кроликов и до сих пор ищет.
— У вас что — и в прошлом году кроликов украли?
— Украли, чтоб они подохли!
Женщина долго проклинала воров, потом снова взялась за милицейское начальство, не давая лейтенанту и рта раскрыть. Придя в себя, Турчин, вынужден был осадить ее:
— Когда вы угомонитесь? — сказал он повышенным тоном. — Или думаете, что я приехал слушать ваш крик?
Тетка, кажется, не ждала такого от зеленого на вид милиционера и прикусила язык. В ее глазах появилось нечто похожее на уважение...
Прошел еще один день, суббота. На след преступников выйти не удавалось. Турчин и Мамитько разошлись по домам около двенадцати ночи. Прощаясь, капитан задержал руку лейтенанта в своей:
— Так какие у тебя планы на завтра?
— Я уже говорил: хочу поехать в Сухополье.
— А может, заглянешь к соседям, а? Надо присмотреться к тем двоим, что живут в гостинице и сорят деньгами.
— Будто соседи без нас не присмотрятся.
— Свежий глаз. А что, если среди них тот, о котором нам в «Звезде» рассказывали?
— Так мы же приметы передали и уже знаем, что не тот...
— Нет, я все-таки не успокоюсь, пока своими глазами не увижу. Ну, а ты, если уж так заскучал, поезжай в Сухополье.
Люба, как и условились, в воскресенье ждала Павла дома, но была не одна, а с теткой, сестрой матери. Та видела его впервые, однако, должно быть, знала, что он ухаживает за племянницей, поэтому появление лейтенанта ее не удивило.
— Нина Степановна, — назвалась она, подавая мягкую, даже пухлую руку.
Турции неохотно пожал ее. Он знал, что Любины родители пошли к кому-то в гости, и надеялся побыть с девушкой наедине или поехать с ней на речку. А теперь придется развлекать тетку. Нина Степановна была среднего роста и возраста, с круглым и чистым лицом и приветливым взглядом карих глаз; она, наверное, умела располагать к себе людей.
Вскоре все трое перешли в сад, где Павел с наслаждением вдыхал аромат спелых яблок.