— Даю.
— Очень хорошо. Ну так вот: отношения Яна с местными властями иногда бывали далеко не столь безоблачными, как это можно предположить в случае с университетским профессором истории. Если мне не изменяет память, он даже подвергался аресту, хотя я сомневаюсь, что ему пришлось провести в тюрьме даже день.
— Неужели? И за что же его арестовали?
Когда я открыл свой рабочий блокнот, по лицу профессора Джадида пробежала тень, словно мысль о несообразности происшествия, которое предстояло озвучить, причиняла ему боль.
— Как я уже говорил, это был чрезвычайно закрытый, параноический тип, обладавший к тому же ужасным характером и, возможно, даже склонностью к насилию. Короче говоря, у него нашли маленький пистолет, который он, как выяснилось, постоянно носил при себе. — Сказав это, профессор Джадид невесело рассмеялся.
Я удивленно поднял брови. Подумать только, вооруженный профессор!
— Мы узнали об этом, когда он выстрелил из окна своего кабинета в бездомную кошку, перебегавшую через двор, — продолжил Джадид. — Полагаю, увидел во дворе какую-то движущуюся тень и принял ее за злоумышленника.
— Вы помните, когда это произошло?
— Несколько лет назад. Тогда вы были еще студентом.
— Неужели правда? Не припомню, чтобы слышал об этом происшествии.
— А вы и не могли о нем слышать. Руководство факультета и университета сделало все, чтобы замять это дело.
— Почему?
— Почему? — с мягкой иронией переспросил Джадид. — Да потому что ни у кого в голове не укладывалось, что солидные профессора в этом штате могут ходить с оружием. Выплыви это наружу, и скандала было бы не избежать.
— Почему в таком случае его не уволили?
— Он находился в штате. Чтобы его уволить, пришлось бы выдвинуть серьезные обвинения, а как раз этого руководство делать и не хотело. Просто потребовало, чтобы он больше не смел приходить на факультет с оружием. Он согласился, хотя и не без колебаний. Однако нет нужды говорить, что, несмотря на этот случай, никто его при входе не обыскивал.
— Он что — снова пустил оружие в ход?
— Честно говоря, не в курсе. По крайней мере никогда об этом не слышал. С другой стороны, о первом инциденте тоже знали всего несколько человек. Но если вас интересуют детали, позвоните моему племяннику Джозефу, который служит в полиции Уикендена.
— Ваш племянник — коп? — изумился я.
— Совершенно верно, — рассмеялся он. — Мой любимый племянник — фактически самый любимый из семи имеющихся, плюс две племянницы в придачу. Или вы полагаете, что всем отпрыскам мужского пола семейства Джадид вручаются твидовые пиджаки с декоративными заплатками на локтях прямо на выходе из утробы? Нет, только я один такой… хм… ученый… Ох! Кажется, я заболтался, а между тем давно должен быть на занятиях. Думаю, лучше обсудить семейные дела за ленчем. Но с Джозефом все-таки свяжитесь, если вам любопытны подробности этой истории. Этот парень нравится далеко не всем, но в любом случае человек он довольно умный и интеллигентный, и если вы не забудете упомянуть, что звоните по моей рекомендации, в лепешку расшибется, чтобы помочь вам.
— Большое спасибо, профессор. Позвольте только полюбопытствовать напоследок еще об одной вещи: когда вы говорили о паранойе Пюхапэева — это не была лишь фигура речи? У вас и впрямь есть основания так думать?
— Одним из родимых пятен советской эпохи, мистер Томм, является недоверие ко всем и вся. Рассматривая паранойю как психоз, мы не можем игнорировать и психические отклонения параноического типа, возникающие под воздействием целого ряда вполне реальных внешних факторов — таких, например, как всеобщая подозрительность. Я не знаю, к какой группе отнести Яна. В любом случае он был человеком скрытным, недоверчивым и подозрительным. Темной личностью, если так можно выразиться. С нетерпением буду ждать субботы, когда мы с вами сможем обсудить его индивидуальность более детально.
БАШНЯ
Когда мы говорим «башня», то подразумеваем место, где происходит трансформация, причем в самом широком смысле. Это и сам преобразующий сосуд, и внешний сосуд, в котором заключен первый, и лаборатория, где происходит процесс, и само здание лаборатории, и город, где это здание находится, — наконец, графство, где этот город расположен, ну и так далее. Опытный вдумчивый преобразователь предпочтет направить увеличительный прибор внутрь, нежели наружу, рассматривая как сосуд для трансформаций прежде всего самого себя и превращая внешние символы и звуки в мысли. Кажется, в наши дни мы оставили подобный подход только дамам и романистам.
Если часы являются наиболее точным указателем времени, то чувствуют время лучше всех воры. Омар Иблис был самым ловким, а в 1154 году от Рождества Христова, когда начинается наше повествование, еще и самым неуловимым вором на Сицилии. Он старательно культивировал свою анонимность: носил выцветшие, незапоминающиеся одежды, волосы и бороду подстригал не по последней моде, но и не на старинный манер, держался не слишком далеко, но и не слишком близко от толпы, ходил не особенно быстро, но и не чересчур медленно, и никогда не выказывал внимания к вещи, которую хотел заполучить более всего. Он учился сосредоточивать максимум внимания на периферии, нежели в центре своего поля зрения. По ночам Омар тренировал память: приносил на задний двор по пригоршне камешков и сушеных бобов, затем бросал их на землю и несколько мгновений созерцал результат, потом шел домой, готовил себе обед, съедал его и лишь после этого воспроизводил по памяти узор из перемешавшихся между собой бобов и камешков. Прежде чем отправиться спать, он тренировал свое тело — лежал пластом по несколько часов без движения, попеременно напрягая и расслабляя единственную мышцу в центре ладони. При этом он старался управлять сердцебиением и контролировать вдохи и выдохи, чтобы их ритм совпадал с трелями цикад.
Его воровская квалификация росла от кражи к краже. Он начал с хищения овощей на огородах, затем уводил домашних животных из стойл и загонов, потом стал воровать разные мелочи из торговых лавок, а чуть позже покусился и на принадлежавшие купцам ценности и наличность. Со временем он стал преуспевающим грабителем жилищ, потому что всегда мог сказать — по одежде жильцов, по особому выражению их лиц, по количеству багажа, — когда они собираются в путешествие. Только убедившись в их отъезде, он проникал в дом, не торопясь исследовал содержимое шкафов и брал приглянувшиеся вещи, но при условии, что сумеет их вынести без труда и не привлечет к себе внимание окружающих. Он никогда не грабил церкви, синагоги или мечети и не трогал вещи, принадлежавшие священникам, раввинам или имамам. Хотя сам религиозных служб и не посещал, однако не хотел своими действиями чрезмерно раздражать Бога и его представителей на земле.
Однажды ранним вечером Омар встретил молодого монашка со свежевыбритой тонзурой на голове, еще неуверенно чувствовавшего себя в сутане, и, подойдя к нему, спросил, какой сегодня день.
— Сегодня День святого мученика Теодора Сикеонского, — ответил юноша, словно невзначай продемонстрировав ему свое железное кольцо в знак того, что может авторитетно рассуждать о таких вещах.
— Понятно… А не знаешь ли ты, часом, чей это дом на вершине холма, окруженный таким прекрасным садом?
— Наш аббат знает этот дом. Там жил в полном одиночестве странный человек, который Богу не молился, ни в один из Божьих храмов не ходил, а по ночам разводил огонь и варил какие-то снадобья, издававшие необычные запахи. Говорят, он был колдуном, но находился под покровительством короля и его никто не трогал. К сожалению, не помню его имя.
— Ты говоришь о нем в прошедшем времени. Он что — умер?
— Нет. Вышел вчера на корабле в море. Аббат сказал, что король Роджер изъявил желание после его отъезда перестроить этот дом в загородный дворец, чтобы жить подальше от треволнений Палермо. Но даже если это и так, вряд ли королевские слуги прибудут раньше завтрашнего полудня. Так что дом пока пустует, ибо вселяться туда запрещено рескриптом его величества короля.
— Неужели? Что ж, значит, так тому и быть. Спасибо за рассказ, братец, и за то, что уделил мне время.
— Иди себе с Богом, сын мой! — С этими словами монашек повернулся, приподнял подол сутаны и быстро зашагал вниз по дороге.
Омар обдумал открывшиеся перед ним возможности. Итак, имелся покинутый дом, принадлежавший ранее фавориту короля Роджера, а нынче, возможно, самому Роджеру, — без сомнения, богатый и хорошо обставленный. Это с одной стороны. С другой стороны, слухи о том, что он пустует, могли оказаться сильно преувеличенными, и если бы его, Омара, поймали в доме, принадлежавшем королевскому фавориту (или, хуже того, самому королю), то смертная казнь была бы ему обеспечена. Наконец Омар решил, что взглянуть на этот дом поближе ему ничто не мешает. Даже если ею поймают в саду, он может назваться крестьянином, забредшим туда в поисках работы. Риск минимальный.
Он двинулся вверх по дороге, стараясь держаться в тени деревьев, росших на обочине. Шел он деловито, но не слишком быстро, свободно, но без излишней развязности, размахивая при ходьбе руками. Добравшись до места, Омар обошел участок и двинулся к дому сквозь апельсиновые, лимонные и миндальные деревья. По пути он сунул несколько апельсинов в секретные карманы, пришитые им изнутри туники. Пригнувшись у окна, он замер и прислушался. Тут ему на губу села оса и поползла по лицу к уху. Вторая приземлилась на носу, третья на левом веке, а четвертая — на правом. От неудобной позы и сильного напряжения бедра и колени у него дрожали; лапки и усики насекомых немилосердно щекотали лицо, вызывая необоримое желание чихнуть. Тем временем крупные осы, размером с мужской глаз, двигаясь как наступающая армия, доползли до какой-то точки у него на лице и вдруг остановились, словно дожидаясь чьего-то приказа. Затем, будто получив его, разом снялись с места и улетели. Омар перевел дух, прокрался вдоль стены к входной двери, приоткрыл ее и скользнул в щель.