— Хватит громыхать, чтоб вас черти взяли! Вы хоть знаете, который час?
— Извините! — крикнул я в пол, удержав свой кулак, готовившийся в очередной раз поразить лицо Тону. Хотя хозяйка изводила меня ужасной музыкой, доносившейся вечерами из ее квартиры, дискутировать на тему, кто кому больше отравляет жизнь, сейчас и в самом деле было не время.
Когда я остановил избиение, мы с Тону некоторое время тяжело, в унисон, дышали. Меня несказанно возбуждал тот факт, что я способен причинить человеку физические страдания, о чем прежде даже не подозревал. Тону же совсем сник и хрипел и свистел на все лады: ему явно не хватало кислорода. Когда я снова повернулся к нему, он инстинктивно отпрянул, отчего я вновь почувствовал себя на седьмом небе.
Моя правая рука выглядела ужасно, особенно костяшки пальцев, где красовались глубокие порезы от зубов. Но Тону смотрелся еще хуже. Борода его насквозь промокла от крови. Нос совершенно потерял форму и походил на свиной пятачок. Всякий раз, когда он делал выдох, из ноздрей выдувались кровавые пузыри. Я показал Тону кулак, а когда он замигал, плюнул ему в физиономию.
Потом я выпустил его шею из своей хватки и подобрал с пола трость-пистолет. Сквозь раскрытую дверь ванной комнаты я видел висевшие там полотенца. И вдруг понял, что отношусь к тому типу парней, которые просто не могут не дать окровавленному старику полотенце. Они готовы уступить даже собственное полотенце; более того, готовы даже предварительно намочить его под холодным краном — что бы этот старик ни сделал, заранее зная, что полотенце потом придется выбросить.
Через некоторое время — не знаю, сколько прошло: может, тридцать секунд, может, тридцать минут, — мы обнаружили, что сидим друг против друга, медленно выпуская пар и освобождаясь от избытка адреналина. Тону что-то пробормотал, но я не понял и попросил повторить. При этом я — просто так, без особой надобности — нацелил на него трость-пистолет. И мне понравилось испытанное при этом ощущение.
— Везет дуракам, — неразборчиво пробормотал Тону, однако глаза его по-прежнему живо поблескивали и смотрели зорко. — «Дурак» по-русски значит «идиот» или «болван». Но это слово также употребляют, говоря о незаслуженном везении, и приводят к случаю русские поговорки вроде «Дуракам — счастье», «Дуракам везет». Когда, к примеру, человек попадает с закрытыми глазами бильярдным шаром в лузу или выигрывает в лотерею. — Он приложил мокрое полотенце к носу и поморщился. — Вам тоже незаслуженно повезло, что вы в меня попали. Вы тот самый дурак, которому вдруг привалило счастье.
— Откуда вы знаете? Может, я проделываю такие штуки каждый день? — сказал я, проверяя, правильно ли держу трость-пистолет.
Он рассмеялся жутковатым каркающим смехом.
— Неужели? То-то у вас до сих пор руки трясутся… Вы и сейчас испуганы больше меня.
Я поднял трость и направил ее конец ему в голову.
— Значит, вы считаете, я боюсь?
— Использовать эту трость? — Он ненадолго замолчал, словно и в самом деле задумался над этим вопросом. — Нет, полагаю, этого вы не боитесь. По крайней мере сейчас. Но я знаю, что вы не боец. Да и не убийца.
— Откуда вам это известно?
— Да уж известно. Потому что убийца тут — я. И очень умелый, кстати сказать. И успешный. — Он выплюнул в полотенце сгусток красно-желтой слизи. — То, что вам удалось меня одолеть, чистая удача плюс следствие моего собственного недосмотра. Я был слишком уверен в себе.
— Вы пришли сюда, чтобы меня убить?
— Как вам сказать? Вы можете дать мне еще одно полотенце?
— Нет. Вы пришли сюда, чтобы меня убить?
— Прошу вас, дайте полотенце, — простонал Тону. — Вы же видите, что это совсем промокло. Полотенце и бренди, если есть.
— Бренди у меня нет. А следы крови можете подтереть своим пальто. Так вы действительно хотели меня убить?
— Да, хотел. Но если вы нальете мне бренди, обещаю, что не стану вас убивать. Уйду и больше никогда сюда не вернусь. Обещаю.
— Вы уйдете отсюда и не убьете меня вне зависимости от того, налью я вам бренди или нет. Пушка-то у меня.
— Это точно. У вас. Поздравляю. Вы быстро освоились с мыслью о возможности насилия. Но если вы меня не пристрелите, я, возможно, скоро вернусь. Хотя бы для того, чтобы наказать вас за плохие манеры. Разве можно отказывать старику в бокале бренди?!
Он развел руки, чуть ли не улыбаясь, и продолжил:
— Мой бизнес основывается на доверии. Так же как и ваш. Если вы, общаясь со своим информатором, пообещаете не упоминать в газете его имя, то почти наверняка сдержите слово. В противном случае пострадает ваша репутация. Так и я. Уж если говорю, что работа сделана, значит, так оно и есть. Если обещаю, что не вернусь сюда, значит, не вернусь. Кроме того, я начинаю склоняться к мысли, что убивать вас совершенно необязательно. Думаю, меня устроит и ваша естественная кончина. И если вы нальете мне большой бокал бренди, я попробую объяснить почему.
Продолжая держать Тону на прицеле, я наклонился к нижней полке книжного шкафа, где у меня хранилась початая бутылки виски «Бим Блэк».
— Как я уже говорил, бренди у меня нет. Только это. Угощайтесь. Сейчас принесу вам другое полотенце.
Тону неловко открутил крышку и отпил прямо из горлышка. Тем временем я проскользнул в ванную и достал из шкафчика свежее полотенце. Но вместо того чтобы намочить его под краном, сунул в унитаз, прежде чем передать Тону. Он обтер им лицо, представлявшее собой сплошную кровоточащую рану. Я же мысленно пожелал ему подцепить от моего полотенца самую ужасную инфекцию.
— Кто вы такой и кто послал вас меня убить? — спросил я.
Тону снова глотнул из бутылки.
— Первый вопрос. Мое имя абсолютно ничего вам не скажет. Но зовут меня, конечно же, не Тону. В этой жизни я веду поиск некоторых вещей, которые затем возвращаю туда, где они должны находиться. А попутно расправляюсь с теми людьми, которые эти вещи похитили. Что же касается вас… вообще-то я предпочитаю сразу рубить концы, но в данном конкретном случае мне, боюсь, не удастся этого сделать, поскольку я уже обещал вам не прибегать к насилию. Теперь о том, кто меня послал. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо начать с самого начала.
Он закурил трубку и посмотрел на меня с видом преподавателя, который решил строго наказать нерадивого студента, но, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что тот вызывает у него сочувствие.
— Вы оказались значительно смелее и настойчивее, нежели можно предположить. Впрочем, уверен, что в этом смысле вы удивили даже самого себя. — Отложив трубку, он поднес полотенце к своим черным запекшимся губам.
— Возможно. Так это хорошо или плохо — как по-вашему?
Тону хмыкнул.
— Да никак. Это просто наблюдение — не более того.
— Но на чем это наблюдение основывается?
— На изучении вашей особы, конечно. Поначалу вы представлялись нам обычным образованным молодым американцем. Даже, пожалуй, с излишне мягким характером. И с таким характером надрываться ради нескольких сот подписчиков? Мы думали, что затеянное вами расследование скоро вам надоест и вы придете к заключению, к которому на вашем месте пришли бы все: старик умер в одиночестве от естественных причин. Но вы продолжали раскручивать это дело, и мы решили напугать вас и отвадить от расследования, прибив вам на дверь конверт с гнилым зубом. Мы надеялись…
— Так это вы, значит, прислали мне зуб? Но кто такие «мы», о которых вы все время упоминаете? И чей это был зуб?
Тону замер, не донеся бутылки до рта, потом поднял глаза к потолку, словно надеясь узреть там ответ, и пожал плечами.
— Скажем так: зуб принадлежал одному нашему знакомому бармену, отличавшемуся чрезмерной алчностью. Теперь что касается «мы»… За то время, что я живу в Америке, я неоднократно слышал фразу: «делать работу Бога». Она вам знакома?
— Разумеется. Я тоже ее слышал.
— В таком случае вот кто «мы» такие. Мы делаем работу Бога.
— И что это значит?
— А вы как думаете?
— Я думаю, что очень устал, — сказал я, поднимая трость-пистолет и наводя ее на Тону. — И что я отнюдь не выше того, чтобы вас пристрелить.
— Вы, знаете ли, много ниже того, чтобы меня пристрелить, — засмеялся Тону. — Но вернусь к предыдущей теме. По-моему, делать работу Бога — значит своими действиями вызывать его одобрение. Вы согласны?
— В общем и целом.
— То есть заниматься благотворительностью, исполнять пастырские функции. Иногда об этом говорят с иронией, но если разобраться, имеют в виду именно это, не так ли?
— Я уже дал вам понять, что согласен с вами.
— Делать работу Бога — значит работать на Бога, находиться на стороне Бога.
— Да. И что же?
— А то, что это и есть наша работа. Только делаем мы ее не для Бога, а за Бога, то есть вместо него.
Он снова глотнул виски. Я подумал, что содержимого бутылки осталось еще на три таких же глотка, и рассмеялся:
— Ну конечно! Это, разумеется, все объясняет. Благодарю вас.
Он не улыбнулся, даже не попытался обозначить улыбку.
— Но это невозможно, — сказал я. — Чистой воды богохульство. Кроме того…
— Богохульство, вы говорите? Абсолютно с вами согласен. Но невозможно ли? Невозможно, невозможно, невозможно… Я, знаете ли, давно уже утратил смысл этого слова, — пошутил он. — Нет, не невозможно.
Он поднял бейсбольный мяч, который я в него бросил, лежавший теперь на полу рядом с ним. На его поверхности красовались кровавые разводы. Вероятно, это была кровь из носа. Я подумал, что Тону вполне может метнуть в меня эту штуку.
— Дайте сюда!
— Вы что — с ума сошли? Я же сказал, что вам нечего меня бояться. Просто хотел посмотреть…
— Подкатите его ко мне, ладно? Так мне будет спокойнее.
Он выждал несколько секунд, потом пожал плечами, улыбнулся и сделал как было велено.
— Вы знаете, что такое алхимия? — спросил он, чуть наклонившись в мою сторону.
Я тоже наклонился к нему и, наверное, подпрыгнул бы при этих словах от удивления, если бы не сильная усталость. В этот момент я готов был отдать свой молочный зуб — надо сказать, он все еще у меня во рту и даже пребывает в приличном состоянии, — чтобы здесь оказался Антон Джадид. Мне нужна была помощь.