ясь за моря и горы и за широкие реки…
А днем ухожу в степь или брожу вдоль прибоя, бездумно следя, как волны накатываются и откатываются. Движение воды завораживает, на волны можно смотреть без конца.
В степи метет желтая метель, а на берегу у ног течет и завихряется поземка из белых ракушек. Ракушки летят по воздуху, стучат по лицу, метель особая, ракушечная, и воет она по-своему, по-ракушечному.
На закате и на восходе дом мой перламутрово светится, и смотреть на него издали очень приятно. Бери его, как огромную раковину, и прикладывай к уху. И слушай голос моря.
Я до сих пор слышу в раковине голос моря; говорят, что это хороший признак. А вот в пустой консервной банке ничего не слышу, хотя, как мне растолковали, все равно, что приложить к уху, — шум все равно услышишь. Нет, не слышу я шума в консервной банке, даже если она из-под скумбрии или морского окуня.
Дни идут. Погоды нет. Домик гудит.
21 декабря.
Апшероиский полуостров, берег Каспийского моря, зима. А по виду почти весна. Как запоздавшей весной сбиваются на редкие еще проталины птицы, так и эта степь представляется мне сейчас гигантской проталиной, на которую с далеких заснеженных земель слетаются птицы.
По блеклой степи ползут космы песка, засвистывает желтая метель, течет сухая поземка, заметая дороги и тропы, наметая сугробы песка и пыли у домов, у плетней, за столбами. Песок сечет лицо и руки. Как резвые зайцы скачут наперегонки по степи кустики перекати-поля. Г рудами скапливаются они в канавах, застревают в оградах из колючей проволоки и висят, словно взъерошенные птицы в сети.
Мутное солнце за космами песка — как в дыму. А в небе — птицы!
Утки, гуси, казарки. Косяками, цепочками, вереницами. Клиньями, стаями, толпами. Гогот, кряканье, гул. И нет им конца!
Птицы торопятся на зимовочную „проталину“. Ветер то раскидывает птиц, то сбивает в тесную кучу — и тогда слышно, как шаркают крылья о крылья! Птицы возбужденно галдят, они ушли от зимы — под ними весна!
Весна, конечно, жиденькая и временная: лужи воды, зеленые травинки. Мальчишка шлепает босиком, погоняя ослика. Суетливые стайки скворцов. Компании жаворонков — хохлатых и полевых. Трясется, зависнув, пустельга, а ветер все время ее сметает, но она, скользнув над землей, снова взмывает и опять мельтешит крылышками.
Слышно неземные голоса журавлей. Огромный клин их летит в вышине торжественно и величаво.
А у ноги жабенок: продрогший, в зеленых пятнах, с сонными глазами.
Какая ни весна, а весна! А если глаза закрыть — то и подавно: весеннее оживление, весенние крики летящих на проталину птиц.
25 декабря.
Птицы шумно радуются открытой земле и живой воде. Но спуск на землю не для всех проходит удачно. Болотный пастушок разбился о провода. До чего же красив этот житель густых непроглядных болотных зарослей! Горло и грудка дымчато-сизые, спинка в черных миндалинах, а серые бока в черную шашечку.
Много птиц бьется о провода! Утки, стрепеты, куропатки, дрофы, журавли. Все, кто низко летит над землей, все, кто неосмотрительно взлетает с земли. Гуси, лысухи, коростели. Соловьи, мухоловки, зарянки…
Бьются все. Одни чаще, другие реже. А сколько птиц убивает током! Чаще других гибнут от тока орлы. А их и так уже считают по пальцам. Печальное свойство человеческих сооружений — нести гибель живому. Поставим маяк — о его горящие стекла разбиваются тысячи птиц. А провода, трубы, дороги. Каналы с обрывистыми берегами, плотины, перегородившие реки? Их все больше и больше, жизни все меньше и меньше.
Местные лисы хорошо знают, что такое для птиц провода. Каждое утро вижу, как трусят они вдоль линии столбов, то и дело наклоняясь и что-то жуя…
29 декабря.
Сегодня море кипело особо — всю ночь! Ветер срывал с валов пену, словно дым, она стелилась над морем. Волны ухали в берег, домик вздрагивал и испуганно завывал.
Утром долго не мог открыть дверь — занесло песком. Когда открыл, то чуть ли не у порога собрал груду большущих зеленых раков — волнами накидало! А на уху море подкинуло мне судачка и дюжину толстолобых бычков.
Тихо переговариваясь — ка! ка! — прошли над домом одиннадцать лебедей. На дерновой кочке сидел нахохленный сыч-воробей и моргал глазами, переступая с лапы на лапу. Этот-то житель леса как сюда в степь попал? Даже спрятаться негде.
1 января.
Новый год!
Пахарь пашет на лошадях. Отдыхая, покуривает на меже, нежась под мягким солнцем. В сырых бороздах шныряют жаворонки.
Желтая степь резко кончается у густо-зеленой равнины Каспия. Сквозь песок всюду лезет трава. В бурьяне прячутся пролетные болотные совы. Странно и непривычно шагать по новогодней степи без единой снежинки и видеть весенних птиц.
За пологими холмами я набрел на странные лужи и озерки, которые почему-то не рябил ветер, а на воде не было птиц. Только вблизи я понял, что это огромные лужи нефти!
За воду их принимали и усталые птицы. Они садились на манящую лужу и не могли взлететь. Крылья окунались в вязкую жижу, птица бессильно распласталась, и нефть заливала ее. Вон их сколько — черных бугорков на „воде“. Как воздушные пузыри. А те, которые все-таки сумели добраться до берега, даже выползли на него, — их облепил песок: лежат рядом, как черные коконы каких-то огромных шелкопрядов.
Самые упорные и меньше измазанные отползли в сторону: но чем дальше они ползли, тем больше налипал песок. Они лежат вытянувшись, словно и после смерти в ужасе рвутся подальше от страшной липучей смерти.
Утки, кулики, лысухи. Некоторые птицы разорваны, сквозь черный кокон виднеется красное мясо. Лисицы, наверное, пытались поживиться, но отступались, набив пасть мазутными перьями.
Страшные лужи, одинаково заманчиво сияющие при солнце и при луне. Вся равнина застелена этими черными листами липкой бумаги, — но не от мух, а от птиц. И всюду черные птичьи мумии — как обугленные головни…
Такую смерть природа не могла предусмотреть. С появлением нефтяных луж, машинных дорог, электрических линий и маяков птицы не стали нести больше яиц, чтобы восполнить новые потери. И теперь гибнут те, кто по планам природы должен бы оставлять потомство и множить жизнь.
В этом их трагедия: медленная эволюция не подготовила живые существа к быстрым и всеобъемлющим изменениям, к стремительному развитию цивилизации. У природы есть чем откупиться от лисиц, волков, ястребов и орлов, у нее отложено на бури, морозы, гололеды, на все капризы погоды! Припасено на болезни и на тяготы перелетов. Каждая пара птиц выводит столько птенцов, чтобы хватило заткнуть все ненасытные пасти, восполнить потери от всех невзгод, не истощая основное стадо. То стадо, которое может прокормить земля. Но на наши выдумки у природы излишков нет. Мы лишаем птиц — и не только птиц! — жизненного пространства» превращая степи в возделанные поля, леса в парки, осушая болота, обводняя сухие пустоши, вырубая кусты, выжигая тростниковые заросли. Для нас это привычное дело, а для них — бедствие. Мы возводим сооружения, несущие смерть: дороги, вышки, маяки, провода. Вездесущи охотники с двустволками, с трехстволками, с пятизарядными автоматами. Сети, химикаты, капканы. А птицы, как и когда-то, выводят все то же число птенцов. И платят дань уже не из излишков, а из последних остатков. И из последних сил…
Кричат и кричат в небе пролетные косяки.
Удивительна эта жизнь, перелетающая на крыльях!
Что-то в этом торжественное и волнующее — таинство переселения. Миллионы жизней в едином порыве, повинуясь таинственным импульсам, вдруг поднимаются в небо и мчатся на юг. Катится над землей живая волна, и небо кричит прощальными голосами.
Шумное, пестрое облако жизни кочует по нашей Земле. То оно тут, у нас, — и земля переполнена жизнью и голосами. То оно где-то там, за морями и за горами, — и леса наши пусты, и мы ругаем себя, что не наслушались досыта, не насмотрелись впрок на птиц, мы скучаем и ждем. Приходит весна, и волна шумной жизни снова затопляет наши леса и поля.
Волны птиц — как прилив и отлив: то накатятся, то отхлынут. Мы привыкли, что каждую весну сама собой накатывается волна. И мы с нетерпением ждем ее. А вдруг однажды прилива не будет — что тогда? Вдруг кочующее облако жизни размечется, рассосется и испарится? Все ли мы делаем, чтобы этого не случилось? А вдруг мы что-то не поняли, не успели, не захотели? Чистое ли над птицами небо? Приветлива ли под ними земля?
Каждую весну и осень тысячи километров пути. Из-за Полярного круга до раскаленного экватора. А то и дальше.
По-щенячьи скулит домик. Тяжелые валы глухо грохочут в берег — грозно стучит сердце моря.
Какой видится птицам земля с высоты полета? Да такой, как и нам снизу — всех цветов радуги. Красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя, фиолетовая. И над этими радужными землями летят птицы — дети радуги.
Природа любит разнообразие и многоцветье. Водопады дождей и света, просеясь сквозь радугу, как через призму, окрасили землю во все радужные цвета и оттенки. Мы живем на разноцветной земле. Видел я КРАСНУЮ землю.
Вдруг покраснели дали! Вчера еще все было тускло-зеленым, а сегодня у подножия далеких гор красная полоса — непонятная и неожиданная. Словно кто-то красным карандашом подтушевал снизу синие горы. Что это — отблеск зари? Или россыпи красных камней? Или далекий степной пожар?
Топочут копыта коня, все ближе, все ярче, все шире загадочная красная полоса. Так вот это что — разливы маков!
Маки, живые маки! Их видимо-невидимо. Они обступили со всех сторон, они затопили как наводнение! Маки трепещут и взблескивают на ветру пламенем невиданного пожара. От маков рябит в глазах и кружится голова.
По сторонам вздымаются красные от маков увалы — как волны багряного моря. На гребнях вскипает огненная пена пронизанных солнцем багряных лепестков.
Земля горит от цветов — полыхает красная степь. Седые степные луни скользят над красными маками, и белые их крылья отсвечивают розоватым. Красные жуки жуют красные лепестки. А в черных глазах коней мечутся огненные зигзаги.