представления о добре и нравственности, о мужестве и несгибаемости перед жизненными испытаниями.
Он назвал черты, которые роднят книги, написанные о войне для детей и подростков, с теми книгами, которые адресованы взрослым. Но Думбадзе знал и помнил: есть черты, которые неповторимы в творчестве каждого писателя. Для Думбадзе это мягкий лирический юмор, с которым всматривается он в характеры своих подростков. Наверно, поэтому они становятся в чем-то близкими друг другу, даже если действуют в разных обстоятельствах. И Сосо чем-то напоминает подросшего и повзрослевшего Зурико. Может быть, тем, что он тоже тянется к солнцу?
Тяга к солнцу, к свету и добру — характерная черта творчества Нодара Думбадзе. «Я вижу солнце», «Солнечная ночь». Даже сами названия подчеркивают это. Таков символ его творчества, условный знак, по которому узнается самое сокровенное в творческой мастерской писателя: всегда свое, особое, узнаваемое только по его индивидуальному почерку.
…«Мир полон сочетаний. Взаимосвязь явлений и предметов, взаимоотношений людей и целых поколений — вот главное, что интересует меня в моей работе. Сочетания могут быть прекрасными. Так, одно из прекраснейших сочетаний — это старик и маленький мальчик. Такое сочетание трогательно. И полно смысла. Особенно если эти два человека — друзья. И конечно, если седина одного из них — седина добрая и мудрая. Ибо нет ничего омерзительнее пустой, глупой и жестокой седины.
Старик и мальчик — вечер и утро. Об этом я написал повесть… Мой седой герой — старый большевик, человек, делавший Революцию, создавший Советскую власть. А еще он рыбак и охотник. И фантазер. И добрый человек. Со своим племянником Мишей он просто ловит рыбу, просто путешествует. И вместе с тем все это не просто, потому что происходит очень важное — становление нового человека. Один передает свой опыт другому» — так о своем сокровенном, авторском пишет Юрий Иосифович Коринец, чья повесть «Там, вдали, за рекой» завершает этот том.
Увидеть взаимосвязь контрастных, неожиданных сочетаний способен прежде всего человек, который рисует. В самом деле: Коринец говорит о своем замысле так, как будто пишет красками. Седая голова пожилого человека и темная голова мальчика — обе будто склонились друг к другу, и мы видим их. «Старик и мальчик — утро и вечер» — это уже не только картина, исполненная красками, но и словесная картина.
Неудивительно: Юрий Коринец — не только писатель, но и художник. В годы войны, оставшись один после гибели родителей, он окончил Самаркандское художественное училище, рисовал, готовился стать профессиональным художником. Но все-таки задушевным его занятием была литература, и он стал писать. Сначала стихи, потом прозу.
Повесть «Там, вдали, за рекой» была первым, сразу получившим признание прозаическим произведением Коринца. В нем есть, конечно, воспоминания, связанные с отцом, черты которого сказались в облике дяди и самого рассказчика, Миши, которому в это время примерно восемь лет. Время действия повести приблизительно тридцать первый — тридцать шестой год. Следовательно, писатель знакомит читателей с жизнью детей, которые в начале жизни видели мирное небо над головой и в восемнадцать-девятнадцать лет — военное грозовое. Знакомит с теми, кто уходил на фронт в сорок первом и часто не возвращался.
Каким же было оно, довоенное детство? Гладкое, спокойное, похожее на благостный сон? Нет, оно было насыщено романтикой, было и озорным и увлекательным. Но для автора повести «Там, вдали, за рекой» важны не только события, происходящие с Мишей, но и внутренняя жизнь мальчика. Поэтому такое внимание уделяет он первой размолвке мальчика с дядей. Вроде бы из-за пустяка и произошла она: Миша не обнаружил утром под подушкой бивня мамонта, обещанного дядей накануне. Не мог еще тогда понять мальчик, что дядя — фантазер, мечтатель, выдумщик. Показалось, что все перевернулось вверх ногами, захотелось даже умереть, когда бросил в лицо дяде необдуманные слова: «Ты жалкий обманщик… Я с тобой больше не разговариваю…»
Пройдет много времени, пока Миша повзрослеет, писатель внимательно следит за его нравственным ростом. 1936 год — время действия в последней главе — «Дальние поезда». Идет поезд в Испанию, где среди сражающихся за ее свободу был и Мишин дядя. «Если б вы знали, как мне не хотелось оставаться! Я тоже хотел ехать! Я хотел к дяде, в Испанию!» — так восклицает Миша, еще не знающий, что ждет его поколение, какие испытания. Но писатель, не доводя повествование до 1941 года, показывает, что поколение тридцатых годов нравственно созрело для подвига, для того невиданного по масштабам массового героизма, которым отмечено оно в истории.
История. Поколения. Подвиги героев. Вот на чем сосредоточены раздумья авторов, чьи произведения собраны в этом томе. Произведения разные — и по времени создания, и по времени, отраженному в них. Непохожи судьбы и характеры: исторические персонажи из рассказов Сергея Алексеева и прикованный болезнью к постели Эрнст Шаталов из повести Владимира Амлинского; девятнадцатилетние герои-воины у Григория Бакланова и мальчики-романтики у Нодара Думбадзе и Юрия Коринца. Непохожие? Да так ли это? Ведь всех их объединяет преемственность героического отношения к жизни, готовность отдать самих себя во имя своей Родины, во имя человека!
«В жизни… всегда есть место подвигам» — эти слова М. Горького отражают народную мудрость, веру в нравственный героизм поколений.
Евгения Зубарева
Лидия Фетисова
О повести Григория Бакланова «Навеки — девятнадцатилетние»
«Навеки — девятнадцатилетние» — так назвал свою повесть Григорий Яковлевич Бакланов, взяв одним из эпиграфов строки из стихотворения С. Орлова:
А мы прошли по этой жизни просто
В подкованных пудовых сапогах.
Г. Бакланов начал воевать рядовым на Северо-Западном фронте, затем, окончив артиллерийское училище, стал офицером, прошел дорогами войны Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Австрию.
После войны — Литературный институт, первые рассказы, повести.
Повесть «Навеки — девятнадцатилетние», которая включена в этот том, появилась в 1979 году, когда Бакланов уже был признанным мастером неприкрашенного, по выражению В. Быкова, изображения военной действительности. О первой военной повести Г. Бакланова («Южнее главного удара») В. Быков писал, что она явилась примером того, как эта неприкрашенная действительность под пером настоящего художника зримо превращается в высокое искусство, исполненное красоты и правды.
Книги Г. Бакланова оказали влияние и на мою работу. Помню, что, когда я мучительно искал не то что форму своих будущих «Ржевских тетрадей» — не в форме, наверное, было дело, я долго думал: как мне писать о пережитом?.. То, что появлялось тогда в печати о войне, плохо соответствовало моему личному опыту. И вдруг «Пядь земли»!.. Ведь как верно! Война для каждого из нас именно и происходила на «пяди». И скажу прямо, баклановская «Пядь земли» была для меня тогда откровением.
В «Пяди земли» Бакланова была определенная смелость и дерзость: после «эпических полотен» вдруг «пядь», всего несколько действующих лиц, никаких особо эпохальных сражений, броских геройств, а у читателя (особенно воевавшего) сжимается сердце, его душит боль, потому что так было и все похоже на его собственную войну.
В повести «Навеки — девятнадцатилетние» Г. Бакланов остался верен себе: все в ней правда, густо замешанная на событиях, самим автором пережитых, прочувствованных…
Как ни странно, но о быте войны не так много написано. А он меж тем того стоит!.. Потому что вся война из этого быта и состояла. Сами бои составляли не главную часть жизни человека на войне. Остальное был быт, неимоверно трудный, связанный с лишениями, с огромными физическими перегрузками. Так вот о быте войны у Бакланова в повести «Навеки — девятнадцатилетние» сказано очень много и очень подробно. И это, мне думается, не случайно. Углубление военной прозы идет сейчас не только в плане психологическом, но и в более полном охвате самих тех условий, в которых человек жил и воевал.
Удивительно даже, что такая вот строгая, реалистическая вещь, лишенная всякой сентиментальности, вещь вроде бы совершенно беспафосная, в то же время обладает огромной эмоциональной силой.
Русская классическая литература не боялась, а даже стремилась всегда вызвать у читателя жалость, сострадание к своим героям… И не одно поколение русских людей училось сострадать именно у наших классиков. Можно вспомнить целый ряд произведений, прочитанных еще в детстве, которые на всю жизнь дали заряд доброты. Так, не прочитав «Муму», многие из нас что-то потеряли в своей человечности.
Читая «Навеки — девятнадцатилетние», с первых же страниц отдаешься этому чувству. Бакланов пишет обо всем скупо, жестко, без надрыва, даже спокойно пишет, но атмосфера всей повести такова, что читатель постоянно испытывает щемящее чувство боли и сострадания.
И этот эмоциональный настрой — новое не только в прозе Бакланова, но и вообще в нашей военной прозе. Вспомнив, пожалев всех тех, кто не вернулся с войны, кому не довелось дожить до победы, мы не унизим их своей жалостью, а, проникшись этим чувством, сами станем и лучше и чище.
Вот в свете этого общего, пронизывающего всю повесть чувства становится ясно, почему образ главного героя повести лейтенанта Третьякова вроде бы лишен автором ярко выраженных индивидуальных черт… Он такой, какими были все юноши войны, и каждая мать, потерявшая сына на фронте, если она еще жива теперь, может найти в Володе Третьякове черты своего Жени, Васи, Саши, Кости, потому что он так же честен, храбр, верен воинскому долгу, как и ее сын. Будь Третьяков задуман автором другим, более реальным, может быть, и не создалось бы того ощущения общности его со всем тем поколением, какое есть сейчас.
Повесть Г. Бакланова «Навеки — девятнадцатилетние» — повесть-реквием. Она, очевидно, должна была появиться в нашей литературе, чтобы вместе с другими книгами о войне тревожить наши сердца и заставить нас еще и еще раз возвратиться и мыслью и чувством к тому великому, чем была для нашего народа Отечественная война.