Но не успел еще авангард римского войска пройти две мили по Аппиевой дороге, как пращники из легионов Спартака напали на левый фланг легионов претора, шедших в направлении к Пиверну и Риму.
Увидев это, Орест пал духом; тем не менее он приказал своим войскам остановиться, бросил часть кавалерии против пращников Спартака и одновременно выстроил четыре свои легиона таким образом, чтобы они были повернуты фронтом к Спартаку, а два других опирались на тыл первых, с тем чтобы быть готовыми отразить атаку Крикса, так как Орест понимал, что тот обязательно предпримет подобную попытку.
И действительно, как только пятый и шестой легионы гладиаторов вступили в бой с римлянами, Крикс построил свои сильно поредевшие легионы (гладиаторы понесли большие потери, было много раненых и убитых), вышел из своего лагеря и атаковал легионы претора.
Бой был жестоким и кровопролитным. Он длился около получаса, но ни одной из сторон не удалось добиться преимущества. Вдруг на вершинах холмов, скрывавших Фунди от взоров сражавшихся, появился авангард войска Эномая; завидев сражение, происходившее внизу, в долине, легионы Эномая с громовым криком «барра» устремились на римлян; те, окруженные с трех сторон, с трудом сдерживали все возраставший натиск численно превосходящих сил гладиаторов; вскоре они дрогнули и обратились в беспорядочное бегство по Аппиевой дороге в направлении к Пиверну.
Гладиаторы начали преследование бегущих; Спартак приказал ни на минуту не прекращать погони, с тем чтобы сковать действия вражеской кавалерии, которая не могла атаковать рассыпавшихся в разные стороны гладиаторов, не уничтожая одновременно и спасавшихся бегством римлян.
Последним вместе со своим войском на поле битвы прибыл Граник, так как он стоял дальше всех. Его приход ускорил приближение полной победы гладиаторов. Граник, умный, рассудительный и опытный в военном деле человек, получив уведомление от Крикса, направился к Аппиевой дороге и проделал трудный переход между Фунди и Ливерном, взяв направление по диагонали, приведшей его ближе к Пиверну, чем к Фунди. Он предвидел, что, придя на поле сражения последним, он застанет римлян уже разбитыми и атакует правый фланг войск претора как раз в момент их бегства. Так оно и произошло.
Побоище было беспримерным: свыше семи тысяч римлян было убито и около четырех тысяч взято в плен.
Только римская кавалерия, почти вся уцелевшая после сражения, укрылась в Пиверне, куда за ночь сошлись остатки разбитых легионов Анфидия Ореста.
Потери гладиаторов тоже были велики. Они потеряли свыше двух тысяч убитыми и столько же ранеными.
На рассвете следующего дня, когда гладиаторы с почетом предавали земле своих павших в бою товарищей, претор Анфидий Орест, покинув с остатками своего войска Пиверн, стремительно отступил к Норбе.
Так через полтора месяца закончился этот едва начавшийся второй поход римлян против Спартака. Вождь гладиаторов приобрел славу грозного, непобедимого полководца; его имя приводило в трепет римлян и заставило сенат серьезно задуматься.
Через несколько дней после сражения при Фунди Спартак собрал начальников гладиаторов на военный совет. Они единодушно признали, что бессмысленно предпринимать что-либо против Рима, так как там каждый житель был солдатом, и поэтому Рим за несколько дней смог противопоставить гладиаторам армию в сто десять тысяч человек. Было решено направиться в Самний, а оттуда в Апулию, пройти через эти области, где гладиаторам теперь ничто не угрожало, с тем чтобы собрать там всех рабов, восставших против своих угнетателей.
Осуществляя этот план, Спартак во главе своего войска беспрепятственно прошел через Бовиан, вступил в Самний и оттуда короткими дневными переходами направился в Апулию.
Тем временем распространившиеся в Риме вести о поражении претора Ореста под Фунди повергли в страх римских жителей. Сенат, собравшись на секретное заседание, стал обсуждать вопрос о том, как покончить с этим восстанием, которое сначала представлялось смехотворным мятежом, а в действительности превратилось в серьезную войну, запятнавшую позором римское войско.
Решение сенаторов осталось тайной. Известно только, что ночью того дня, когда состоялось заседание сената, консул Марк Теренций Варрон Лукулл в сопровождении немногих слуг, без знаков отличия и ликторов, как частное лицо, выехал верхом через Эсквилинские ворота и поскакал по Пренестинской дороге.
Через месяц после сражения под Фунди Спартак со своим войском расположился близ Венусия и занялся обучением двух новых легионов: один состоял из фракийцев, а другой — из галлов. Свыше десяти тысяч рабов этих двух национальностей стеклось за месяц из апулийских городов в лагерь гладиаторов.
Около полудня Спартаку доложили о прибытии в лагерь посла римского сената.
— О, клянусь молниями Юпитера, — воскликнул Спартак, и глаза его засияли радостью, — неужели так низко пала латинская надменность, что римский сенат решился вступить в переговоры с презренным гладиатором?
И через минуту добавил:
— О, клянусь великими богами Олимпа, видимо, я человек достойный и совершил в своей жизни немало важных и доблестных дел, если они удостоили меня такой чести и дали возможность испытать такое удовлетворение!
И он накинул на плечи свой плащ темного цвета — императорские знаки отличия он надевал только в торжественные дни, чтобы доставить удовольствие своим легионам, — сел на скамейку, стоявшую у входа в его палатку, перед преторской площадкой, и, повернувшись к Арториксу, Эвтибиде и другим пяти или шести своим контуберналам, которые сопровождали его во время прогулок, стал дружески беседовать с ними. В это время его оповестили о прибытии посла от сената. Тогда Спартак, улыбаясь, сказал своим собеседникам:
— Простите меня, я должен вас покинуть. Хотя ваше общество мне гораздо приятнее, чем встреча с послом из Рима, но мне необходимо выслушать его.
Попрощавшись со своими товарищами дружеским жестом руки, он, улыбнувшись, обратился к декану, доложившему о прибытии посла от сената:
— А теперь вели проводить сюда этого римского посла.
Посол прибыл на преторскую площадку в сопровождении четырех своих слуг. Согласно обычаю, на глазах у них были повязки, за ними шли гладиаторы, указывавшие им дорогу.
— Теперь, римлянин, ты находишься на претории нашего лагеря, перед нашим вождем, — сказал декан, обращаясь к человеку, назвавшему себя послом.
— Привет тебе, Спартак, — тотчас же внушительно и уверенно произнес римлянин. Он сделал приветственный жест, полный достоинства и направленный в ту сторону, куда он был обращен лицом и где, как он предполагал, находился Спартак.
— Привет и тебе, — ответил Спартак.
— Мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз, — добавил посол.
— Мы останемся с тобой наедине, — ответил Спартак.
И, обратившись к декану и солдатам, которые сопровождали пятерых римлян, сказал:
— Отведите слуг посла в соседнюю палатку, снимите повязки с глаз и накормите.
Когда декан, гладиаторы и спутники посла удалились, Спартак подошел к римлянину, развязал повязку, закрывавшую ему глаза, и, указывая рукой на деревянную скамью, стоявшую напротив той, на которой сидел он сам, спокойно произнес:
— Садись, ты можешь теперь беспрепятственно рассматривать и изучать лагерь презренных и ничтожных гладиаторов.
Спартак снова сел. Он не спускал испытующего взгляда с присланного к нему из Рима патриция. О том, что это был патриций, свидетельствовала его отороченная пурпурной полосой ангустиклавия.
Посол был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкий и несколько тучный; волосы у него были седые, коротко подстриженные, черты лица благородные и выразительные; осанка величественная и даже надменная. Ему, как видно, хотелось скрыть эту надменность изысканной любезностью, проявлявшейся в улыбке, жестах, в том, как он склонял голову, когда отвечал Спартаку. Как только фракиец снял с его глаз повязку, он стал внимательно всматриваться в лицо вождя гладиаторов.
Оба молчали, рассматривая друг друга. Спартак заговорил первым:
— Садись же. Правда, эта скамья ничуть не похожа на курульное кресло, к которому ты привычен, но сидеть на ней тебе будет все же удобнее, чем стоять.
— Благодарю тебя от всего сердца, о Спартак, за твою любезность, — ответил патриций, садясь напротив гладиатора.
Римлянин смотрел на огромный лагерь, расстилавшийся перед его глазами; с возвышенности, на которой был расположен преторий, лагерь был виден весь как на ладони. Посол не мог сдержать вырвавшееся у него восклицание удивления и восторга:
— Клянусь двенадцатью богами Согласия, я никогда еще не видал такого лагеря! Только лагерь Гая Мария под Акве Секстиле, возможно, мог с ним сравниться!
— О, — ответил с горькой иронией Спартак, — то был римский лагерь, а мы всего лишь презренные гладиаторы.
— Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться с тобой, не для того, чтобы оскорблять тебя и выслушивать от тебя оскорбления, — с достоинством ответил римлянин. — Оставь, о Спартак, иронию, я действительно восхищен. — И он умолк.
Долго и внимательно опытный, старый солдат рассматривал устройство лагеря. Затем, повернувшись к Спартаку, сказал:
— Клянусь Геркулесом, Спартак, ты не был рожден для того, чтобы быть гладиатором.
— Ни я, ни шестьдесят тысяч обездоленных, находящихся в этом лагере, ни миллионы равных вам людей, которых вы с помощью грубой силы обратили в рабство, не были рождены, чтобы стать рабами себе подобных.
— Рабы были всегда, — ответил посол и, как бы в знак сочувствия, покачал головой, — с того самого дня, как человек поднял меч, чтобы поразить своего ближнего. Человек человеку зверь по своей природе, по своему характеру. Верь мне, Спартак, твои мечты — несбыточные мечтания благородной души. Таков закон человеческой природы: должны существовать господа и рабы; так было, так есть и так будет всегда.
— Нет, не всегда существовало это постыдное различие, — с жаром произнес Спартак. — Оно началось с того дня, когда земля перестала приносить плоды своим обитателям; с того дня, когда земледелец перестал возделывать землю, на которой родился и которая должна кормить его; с того дня, когда справедливость, жившая среди сельских жителей, покинула поля, это свое последнее убежище, и удалилась на Олимп. Тогда-то и родились неумеренные аппетиты, неудержимые страсти, роскошь, бражничество, раздоры, войны, истребление…