Зато Марисоль пила. Бросив на меня выразительный взгляд, она сунула руку в емкость со льдом и вытащила мокрую бутылку.
– Да пожалуйста. Но если переусердствуешь в этом деле, то я отвезу тебя к себе домой и ночь проведешь в «Хлам-Хилтоне», – прошептала я.
Марисоль открутила пластиковую крышечку:
– Не парься, книжная ты моя. Я немного, глоточков десять, что-то вроде предварительного празднования. Скоро у нас обеих дни рождения. Восемнадцать, детка.
– Восемнадцать, – повторила я, пробуя слово на вкус. Пробуя на вкус облегчение и покой. Их должно было принести событие, после которого ни одна правительственная служба не сможет разлучить меня с мамой.
Брин вдруг вскочила, мой смех угас.
– Ребята! – размахивая руками, завопила она. – Минуту внимания.
Мы с Марисоль в ужасе переглянулись.
– Скажите мне, что кто-то это снимает, потому что… о боже! – прошептала подруга.
Брин сделала несколько шагов, шатаясь, как не должна шататься ни одна балерина.
– Вы все здесь потому, что каждый из вас такой…
Я ахнула:
– Кончится тем, что она грохнется в костер.
Не я одна этого опасалась. Пока Брин, похожая на только что родившегося жирафа, ковыляла среди толпы, друзья, словно заботливые мамаши-наседки, передавали ее из рук в руки, чтобы осторожно увести от огненной опасности.
Реагировали все по-разному. Из группы учеников выпускного класса слышались возгласы вроде «Да-да, давай, крошка Бринни». Некоторые глазели, широко раскрыв рты и качая головами. Слышались приветственные восклицания, смех и даже громкий гогот – это были те, кто, ритмично постукивая по обтянутым джинсами ногам, подстегивал хозяйку вечеринки.
Брин склонилась в низком поклоне:
– Итак, прежде всего я хочу поблагодарить моих Джона и Дерека. – Она взглядом нашла в толпе братьев и обвела рукой вокруг. – За вашу помощь, и за дрова, и за то, что устроили нам пир.
Марисоль вкопала дно винной бутылки в песок:
– Ох, сама человечность.
– Вот это театр! – заметила я. – Какой там «Щелкунчик», ей бы в «Много шума» главную роль.
Брин уселась на песок:
– Ребята, я вас не увижу долго-долго, из-за танцев и все такое. Работы очень много.
О боже.
– Надеюсь, вы все в этом году придете на меня посмотреть, потому что это будет круто. – Брин подняла указательный палец. – Но сейчас, думаю, настало время развлекать меня. Это моя вечеринка, и я так хочу.
– Если бы своими глазами не видела, никогда бы не поверила, – сказала Марисоль.
– Поверила бы, поверила.
У Марисоль задергались уголки губ, а Брин, вытянув руку, продолжала:
– Некоторые из вас уже пробовали. – Разворот на сто восемьдесят градусов. – Робби исполнил перевороты назад. Весьма впечатляет.
Толпа вместе с Робби прыснула со смеху.
– А Эми с Челси и еще парочкой остальных попытались устроить настоящий балет. – Брин указала не на кого-то одного, а на всех. – Кто-то из вас считает, что умеет петь, а на самом деле – нет.
Ну, это было правдой.
– Однако я жду чего-то… особенного.
Она переводила взгляд с одного человека на другого. А то, что случилось потом, я поначалу ощутила внутри себя. Я поняла раньше всех, почуяла это, как животные чуют землетрясения и ураганы. Бежать было поздно. И прятаться тоже, потому что Брин прошла по песку и остановилась у моего покрывала:
– У мисс Дарси Уэллс совершенно уникальный талант.
Я беспомощно взглянула на Марисоль: расправив плечи и дерзко подняв голову, она одарила Брин взглядом, который мог испепелить, как пламя костра. Не обращая внимания, Брин продолжала:
– Дарси – настоящий человек-словарь.
О боже. Прямо как в магазине париков, только хуже, потому что глаза, впившиеся в меня, были живыми. Повернутые в сторону моего сидевшего со скрещенными ногами тела, все эти головы крепились к туловищам людей, с которыми мне в понедельник предстояло встретиться в школе. И тут пошли комментарии – на фоне ритмичного морского прибоя, под гул ближайшего проспекта:
– Блин, да ведь правда! Она портит кривую результатов на контрольных по углубленному английскому.
– Всегда портит.
– Наверное, она знает все существующие синонимы к слову «ботаник».
Смешки. Фырканье. Брин скрестила руки, получился гигантский крендель.
– Спорим, вот эта самая Дарси поставит в тупик любого из вас. И я хочу это увидеть своими глазами.
– Я… – Это все, что я могла выдавить.
Языки пламени гнулись и сплетались – над костром вился ночной ветерок, который яростно обдувал раскаленные угли моих щек. Значит, Брин решила с моей помощью развлечься? Я была всего лишь клоуном на вечеринке? Ходячим словарем?
– Ну, эта дура из «Щелкунчика» за это поплатится, – прошептала Марисоль, при этом у нее на лице сияла улыбка, такая же фальшивая, как волосы Тэсс.
– Дарси всегда находит необычные слова, или слова находят ее. Я их никогда не знаю. Но сегодня у нас, – Брин сделала на песке пируэт, – будет наоборот. Мои фокусы закончились, теперь очередь за Дарси. – Она достала мобильник и потрясла им над головой. – Настало время балета для мозгов.
Пожав плечами, я опустила глаза и закусила губы. Что мне еще оставалось? Марисоль наклонилась ко мне:
– Дыши, Ди. Ты справишься.
– У кого есть что-нибудь подходящее? Какое-нибудь сногсшибательное слово? – спросила Брин.
Друзья Брин перешептывались, уткнувшись в Google и словарные приложения. Некоторые поглядывали в мою сторону. Отворачивались. Никто ничего не говорил. Что, вызов никто не принимает? Брин взмахнула рукой:
– Ну давайте же, ребята. Одно слово. Сможет ли Уэллс победить Уэбстера?[10] – Она захохотала над собственной подколкой.
Ничего, только резкие всплески прибоя, накаты волн и белой пены. Секунды шли, пока…
– У меня есть слово.
Брин хлопнула в ладоши, я повернулась на голос. Лондон Бэнкс, вскочив на ноги и довольно улыбаясь, размахивала мобильным. Эшер, покачав головой, устремил взгляд к океану.
– Мне это совсем не нравится, – пробурчала мне на ухо Марисоль.
Лондон шагнула с покрывала и, оказавшись в центре внимания, расправила плечи.
– Это слово «анахорет».
Анахорет. Еще с детского сада я знаю, что слова обладают силой. Конечно, это не такая сила, как у ружей или клинков, но все же слово может и созидать, и разрушать. Одно слово может затопить тысячу невысказанных звуков и рассказать тысячу захватывающих историй. Оно может и обмануть, и ранить, и вогнать в краску. Как сегодня.
Анахорет. Отшельник. Это был редко используемый термин, обозначавший ученых-затворников или служителей церкви, принявших суровый обет. Всего пару минут понадобилось Лондон, чтобы с помощью обратного поиска, сначала написав определение, найти неудобное слово. Она сделала это нарочно, для себя. Девушке, постоянно искавшей сцены, Брин предложила подмостки из песка. И свет костра вместо софитов. Лондон перед соблазном не устояла. А мне досталась роль шекспировского шута.
Сплетничала ли Брин обо мне с Лондон? Сыпала ли шутками о веренице моих «книжных парней»? Мне было несложно дать определение слову, которое нашла Лондон. Но, сделав это, я бы дала определение себе, причем вслух и при всех. Дарси Джейн Уэллс – одинокая, отшельница.
Какое определение ни придумай, мне было почти восемнадцать и меня никогда никто не забирал из дома на свидание и не целовал на танцполе. Я никогда не сидела у костра рядом с обнявшим меня за плечи парнем, пахнувшим дымом и фланелью. Друзья никогда не оставались у меня с ночевкой после моего дня рождения. Задумывались ли они, почему так вышло? Вряд ли. Ну конечно. Никто не знал, почему я надела шапку-невидимку – на себя и на свое сердце. Никто не знал, что парню или просто любому встреченному мною в жизни человеку придется переступить границы кошмара моей квартиры, узнать правду о маме. Долгие годы я тщательно скрывала этот кавардак ото всех, кроме Марисоль, и помалкивала.
Я цеплялась за любовь в романах. Наполняла пустые невидимые руки книжными поцелуями и «жили они долго и счастливо», что авторы дарили другим героиням. По ночам я складывала свою правду между страницами. Там она была в безопасности. Говорить о ней – другое дело. Скажешь вслух – сделаешь ее настоящей. И будет больно.
– Дарси, ты знаешь, черт побери, что значит анахорет? – прошипела Марисоль.
– Да, знаю.
– Так заткни ей рот.
– Мы ждем, – пропела Брин, постукивая рукой об руку. – Или ты признаешь, что проиграла Лондон?
Среди собравшихся нарастало нетерпение. Люди ерзали на месте. Закатывали глаза, пожимали плечами. Многие откровенно заскучали, это было видно по их лицам, искаженным золотистыми бликами костра.
– Я… э-э… – Пусть песок поглотит меня целиком.
– Эй, разве это не связано как-то с монахами или чем-то вроде того? – крикнул мужской голос. Это был Тодд Блэкторн из выпускного класса. Скука развеялась. Толпа рассмеялась, на меня обратились любопытные взгляды.
– Лондон, почему ты вспомнила про монахов? – спросил какой-то парень.
Опять смех. У меня внутри все застыло. Лондон пожала плечами, просияла притворно-сдержанной улыбкой и, снова сев, прислонилась к Эшеру.
Как и слово, мгновение тоже могло обладать баснословной силой. И следующее было именно таким. Воплем, похожим на крик чайки, Брин прервала свою собственную игру. Вернее, ее прервали Джейс Доннелли и Дерек Хамболдт. Пятью секундами раньше они подкрались к Брин сзади и, действуя в паре, вскинули ее грациозную фигурку вверх, как трофей.
– Прости, Брин, но игры у тебя отстойные, – сказал Джейс, крепко держа ее за ноги. – Есть идея развлечься получше. Называется «Окунем Брин-Брин».
– Ай-ай-ай. – Брин брыкалась и лягалась. – Вы что, ребят..?
– Не переживай, сестренка. – Дерек пятился к волнам. – Я захватил много полотенец. И мы не дадим тебе утонуть.
И ни костер, ни игра в слова, ни мое унижение уже никого не интересовали. И хотя намечалось лишь символическое купание, все равно наблюдать за тем, как два друга тащат визжащую балерину к Тихому океану, было гораздо заним