– Я тоже не хочу, чтобы ты была такой. Но если ты выбираешь покупки, я тоже имею право на выбор.
Статуэтки, тканевые салфетки, солонки с перечницами… Мама опять взялась перебирать все это.
– Но…
– Я больше не могу жить здесь, с тобой, скрывая свою жизнь. – Я полезла в сумку. – В том числе книги. – Вытащив «Джейн Эйр», я умудрилась найти для нее место на журнальном столике. – Раз ты решила, что можешь хранить свои вещи у меня, то мне можно, если захочу, читать книги в гостиной. В нашем общем пространстве. Или просто держать некоторые из них за пределами своей комнаты. – Вытащив еще два романа, я положила их на кухонный стол. – Сожалею, что ты не хочешь больше читать, а вот я хочу.
Последней книгой в сумке оказался «Питер Пэн». Я бы никогда не оставила его на кухне, я достала его просто как аргумент.
Следующее мгновение разверзлось передо мной, как зубастая пасть, такая огромная, что заглотила всю комнату, вместе с коллекцией накопленного. Мама смотрела на меня так, будто я смахивала на призрака.
– Откуда у тебя эта книга?
От испуга моя кожа покрылась влажной пленкой. Я вдруг поняла: призраком была не я, а «Питер Пэн». Охваченная воспоминаниями, я вцепилась в обложку.
Что я терпеть не могу. Виноградный лимонад. Развязки. Завязки. Облезающий лак для ногтей. Пляжный песок. Что угодно со вкусом винограда.
Виноград. Мама терпеть не могла все виноградное, и я тоже. Клюквенно-виноградный. Фу. Так я отреагировала на сок в коробочках, когда мы с Марисоль и близнецами были в машине.
Жизнь моей мамы давно пошла наперекосяк, но бледно-розовый маникюр был всегда безупречен. Комната сузилась, кремовые стены будто сдвинулись внутрь.
Пляж, морские водоросли будто русалочьи волосы, замки из песка. Мой взгляд метнулся на запястье, где был браслет с кулонами на океанскую тему. Сфокусировавшись на подвеске с плоским морским ежом, я вернулась мыслями на многие годы назад: тогда мама под ледяным душем на пляже смывала с ног песок. Между пальцами не должно было быть ни одной песчинки. Мама садилась в машину только с чистыми ногами.
– Откуда? – продолжала мама. – Такая обложка с силуэтом была на книгах с очень небольшим тиражом, и продавались они только в Англии двадцать лет назад. – Она подошла и пролистала страницы, отпрянув при виде надписей чернилами так, будто книга загорелась прямо у нее в руках. – Это был подарок. Ах, Дарси, где ты ее взяла?
– Так это ты, – прошептала я. Мысли и стихи. Правда, боль, мудрость. – Она оказалась среди подержанных книг в «Желтом пере». А писала в ней ты.
У мамы текли слезы. Она тяжело вздохнула, прижала руки к груди:
– Когда мне пришлось избавиться от книг, теперь уже твоих, бабушка помогла мне сложить несколько коробок. – Мама указала на книгу дрожащим пальцем: – Но эту книгу я отправила в мусор. В мусор, Дарси. Я с ней покончила. – И потом совсем тихо: – Покончила с девочкой из этой книжки. С той, что любила твоего отца. Моего собственного Питера, который так и не повзрослел.
– И что?
– Видимо, бабушка решила, что я выбросила ее по ошибке. Достала ее из мусора и положила в коробку, которую мы хотели передать на благотворительность. В тот день я была в таком смятении, что забирать тебя из школы пришлось бабушке. Я все помню будто вчера. По пути она отвезла пару коробок в благотворительный магазин.
Я тоже помнила тот день. Тогда я пришла домой со своим розовым рюкзаком и увидела, как мама складывает книги в коробки. Я упросила ее оставить книги, и теперь они стояли вдоль стен в моей комнате.
Мама шагнула ко мне:
– Не могу поверить, что столько лет спустя мой «Питер Пэн» попал к тебе в руки.
Я прижала книгу к себе:
– Он был нужен мне. Эти слова мне были нужны. И они нашли меня.
– Ах, Дарси.
– Эта девочка, которая здесь, в книге. Этой девочкой была ты. Ты до сих пор она.
Тереза Уэллс кивнула. И тут меня будто охватило пламя.
– Вопрос не в том, где я взяла книгу. И не в том, как она меня нашла. Вопрос совсем не в этом.
– Как это? Дарси…
– Нет. Где та поэтесса, которая писала о любви так, что я узнала о ней правду? – Я ткнула пальцем маме в грудь. – Ты научила меня скрывать неприятное. Да, я знаю, как правильно обращаться с людьми, как сохранять верность, как трудиться, преодолевать и выживать, но почти всему этому я научилась из книг. Книги научили меня быть другом и учеником. Любить и хотеть быть любимой. И ирония в том, что многому меня научила и твоя книга.
Тереза Уэллс обхватила себя руками, будто боялась, что разлетится на осколки. Я ломала ее, колола на части и уже не могла остановиться. Я пролистала страницы:
– Где эта женщина? Где женщина, которой было больно, которая что-то чувствовала и честно говорила сама с собой об этой боли? Где поэтесса, где та, которая составляла списки? Где та, которую я обнаружила в этой книге? Та, что давала мне советы и помогала вести трудные разговоры? Где эта мама? Потому что эта мама, эта женщина мне нужна. – Меня уже трясло, я хлюпала носом. – Она нужна мне сейчас. Она всегда была мне нужна.
Мама приоткрыла глаза.
– Где она? – настаивала я. – Мама из этой книжки?
– Ее больше нет. Стихов и мечтаний тоже нет. – Мама взяла в руки какой-то бесполезный предмет. – Это все, что от нее осталось.
– Это неправда. Ты думаешь, что правда, но на самом деле – нет. – Я открыла «Питера Пэна» на первой попавшейся странице, которая была исписана ее заметками. – Мужчина, о котором ты здесь писала, – мой отец – не стоит твоего накопительства. Никто его не стоит.
Она, взмахнув руками, закрыла уши и начала раскачиваться из стороны в сторону. Она меня слышала. Я понимала, что отпираю двери, которые давным-давно накрепко заперли. Книга в моих руках была ключом к надежде и к переменам.
– Ты ведь по-прежнему замечательный писатель. Ты по-прежнему читатель, который любит истории. Глубоко внутри у тебя материнская мудрость и слова, которые мне нужны.
– Нет. Это не я. Такого не может быть. Я попробовала и не смогла.
– Ты могла бы начать сначала. Ты могла бы со всем разобраться. С хламом вокруг нас, да и с хламом внутри.
Злоба исказила ее черты.
– Это невозможно.
Но я больше не верила в это слово.
– Мужчины, которого ты любила, больше нет, а ты есть. Тебе необязательно делать покупки, собирать вещи и накапливать их для него. Это его не вернет.
Взрыв злобы.
– Дарси, я делаю все это не для того, чтобы вернуть его! – Мама широко раскинула руки. – Это не из-за того, что твой отец оставил меня. Когда Дэвид не вернулся домой, горе раздавило меня. Но не по этой причине у нас такой дом. И такая я.
Мне не хватало воздуха.
– А в чем тогда дело? В том, что он оставил меня? Своего ребенка?
– Нет, Дарси. Потому что тебя оставила я.
Глава тридцать перваяДавным-давно
Об обломок кости сломала зуб, шагнула прямо в лужу в новых белых туфлях. Давным-давно обронила слово, кто же знал, что его не поймать? Поцелуй оборвался, завелся мотор на мгновение раньше иль позже, Давным-давно я открыла клетку – слишком поздно иль слишком рано, чтоб схватиться за ноги, за потрепанное крыло, выслушать слова и сердце, пока не вылетели в приоткрытое окно меж тобой и мной. Как давно это было… пять лет назад… пять месяцев… вчера…
Сомнений не было: она сказала то, что я услышала. Я жаждала ответов, поэтому смотрела ей в лицо, открыв сердце навстречу любой правде. Но получила совсем не то, что ожидала.
– В каком смысле – ты меня оставила? – В горле першило. – Я живу с тобой всю жизнь.
Тереза Уэллс продолжала, глядя в пол:
– Дарси, ты была таким красивым младенцем. Очень красивым.
– Мам.
– Когда я тебя родила, поначалу думала, что Дэвид вернется. Он должен был тебя увидеть. Но ты росла, а тот день так и не наступал. Мне становилось все тяжелее. Я была полностью растоптана, разбита, мне было так одиноко… Эти чувства захлестнули меня, и я начала… завидовать твоему отцу: он смог оставить все в прошлом и двигаться дальше. – Взмах рукой. – Просто уехать и забыть, что была я. – Она метнула на меня дикий взгляд. – Забыть, что была ты.
Я сжалась всем телом, будто уменьшилась в размерах. Иногда правда бывала и такой. Иногда она, как бритвой, резала по живому.
– Когда? – прошептала я.
Тишина.
– Когда, мам? Скажи мне.
– Тебе было девять месяцев.
Ох. Младенец. Совсем маленькая.
– Я, мы все еще жили у бабушки с дедушкой. Однажды вечером я…
– Говори.
Она помотала головой.
– Скажи, мам. Раз и навсегда. – Скажешь вслух – сделаешь настоящим.
– Я тоже решила бежать. – Она говорила быстро, будто время подгоняло и нужно было делать выбор. – Решила уехать и начать новую жизнь, одна. Сложила вещи, оставила записку. Точно знала, что тебе будет лучше с бабушкой и дедушкой. Они тебя очень любили, заботились о тебе. А я была совершенно никчемная, ты заслуживала лучшего.
Девять месяцев.
– Я села в машину и поехала на восток. Не могла остановиться. Не могла собраться с мыслями. Ночевала в машине или у друзей, даже у дальних знакомых. Была такая глупая, безрассудная.
– Но ты…
– Шестнадцать недель. Я пропустила твой первый день рождения. – Ее пальцы дрожали. – Четыре месяца спустя опять случился прорыв: я осознала, что натворила, поняла, что поступила непростительно. У меня открылись глаза, а в сердце образовалась страшная дыра: я тосковала по тебе. По моей девочке. Я позвонила бабушке с дедушкой и сказала, что как можно скорее возвращаюсь домой. – Шаг за шагом она пятилась, пока не села, наткнувшись на голубой клетчатый диван. – К тебе.
Наступила тишина.