— Я же тебя посажу, — уже менее бесстрастно проговорила сестра.
Пашка довольно потянулся.
— Ради такого удовольствия и сесть не жалко. А потом, я ведь честно собираюсь признать вину, раскаяться в содеянном, буду сотрудничать со следствием, ссылаться на аффект, вызванный оскорблением памяти скончавшегося отца. При хорошем адвокате — это минимальный срок и, скорее всего, условный. Я проконсультировался.
Пашка демонстративно, как боксёр перед поединком, похлопал себя ладонями по щекам.
— Ты же, Леночка, и сама знаешь, в каком чудесном государстве мы живём и какова в нём судебная система. Жаль только, что у нас плохо учитывают передовой зарубежный опыт, правда, исторический. Не то додумались бы давно начать продавать индульгенции. Как бы удобно было. И к адвокатам не надо ходить. Идёшь на почту, покупаешь бумажку нужного достоинства, наклеиваешь на неё марку госпошлины и вперёд. Бей или мочи в сортире.
Ленка чуть заметно вздрогнула.
— Я тебя не боюсь. А мой Лёшечка тебя и вообще схарчит. У него связи посильнее твоих, — не очень уверенно произнесла она. Спеси у неё несколько поубавилось. Она поняла, что брата лучше зря не заводить. Она порывисто встала и, подойдя к бару, вытащила бутылку виски и два бокала. Сама она практически не пила, было понятно, что она пытается задобрить брата. Впрочем, как ни странно, она вновь совершенно успокоилась.
Ленка от души плеснула виски брату и капельку себе.
— Хватит изображать крутого, Пашка. Лучше пей, яда в бокале нет, — сказала она и подвинула виски брату. Но тот пить не стал.
— Знаешь, Ленка, — задумчиво произнёс он, — я всё пытаюсь понять, что ты за существо такое. Вроде росли вместе. Была нормальной девчонкой. Может, чуть более вредной или более охочей до денег, но что с тобой произошло сейчас? Зачем поганить память об отце?
— Остынь, Пашка, — спокойно ответила сестра и, удобно откинувшись в кресле, отпила виски. — Помолчи немного. Уверена, что ты не поймёшь, но, по крайней мере, узнаешь, в чём моя правда. Мне скоро сорок. Алексей старше тебя на три года, а, значит, меня на двенадцать лет. У него двое детей от первого брака, и недавно родилась внучка Вика, от которой он без ума. Я же после рождения Борьки бесплодна, и других детей у меня быть не может.
Пашка, тоже собравшийся отхлебнуть виски, аж поперхнулся.
— Что ж ты тогда, когда продавала родительскую дачу, травила, что тебе нужны деньги для нового ребёночка?
Ленка безразлично пожала плечами.
— Тактический манёвр, дурачок. И не перебивай меня. Что было, то прошло.
Она отставила бокал и снова вальяжно откинулась в кресле.
— Так вот, своих детей от Алексея у меня быть не может. И я стала замечать, он, старея, всё сильнее тяготеет к детям и внукам, число которых, наверное, будет увеличиваться. Я, конечно, помню о его главном преимуществе, о том, что он богат, но даже из-за денег не готова быть бабушкой при чьём-то дедушке, который пускает слюни восторга, вспоминая внучку. Если бы изначально наш брак был построен как союз независимых людей, где каждый волен делать, что хочет, то проблемы не было бы. Но это не так. Мы тоже, подобно нашим родителям, были образцовой семейной парой, а, следовательно, слюни над чужими внучками должна пускать и я. Отклонение от известного стереотипа отношений неминуемо приведёт к разводу. Но… я, в общем, и не против. По мне хоть завтра.
Пашка удивлённо посмотрел на Ленку.
— Да-да, Паша. Хоть завтра. Но есть проблема. Я привыкла к определённому уровню благосостояния и не хочу его менять. Развод, хотя и не оставит меня без гроша в кармане, всё-таки потребует значительных изменений в образе жизни. Рассчитывать, что в мои годы я поймаю нового богатенького буратино, по-английски называется wishful thinking. Да и надоело мне быть чьей-то супругой. Хочется свободы. Мне нужны свои деньги. Поэтому я забрала деньги за дачу, поэтому слегка, — Павел поднял брови, — повторяю, слегка надула тебя при разделе наследства, поэтому написала эту чёртову книгу, потому что за неё мне были обещаны хорошие деньги. Ущерб, нанесённый имени отца, ничтожен, про него всё равно забудут в течение года-двух, так происходит со всеми когда-то знаменитыми покойниками. А память у публики о тебе и вообще сотрётся максимум через две недели. Хотя для твоей персоны это и так слишком долгий срок. Гордись, что, если бы не твоя обезьянья рожа, тебя забыли бы и за пару дней. Так зачем же тебе лезть в бутылку? Разве родители, будь они живы, были бы против, если бы я с Борькой, наконец, стала жить самостоятельно и независимо? Алексея они ведь недолюбливали.
Пашка задумался. Что ни говори, логика в Ленкиных словах была.
— И что, ты ждёшь, что я брошусь тебе на шею и расплачусь от умиления?
— Нет. Если бы ты так поступил, мне, наверное, пришлось бы вызывать психиатрическую бригаду. Но мне нужна твоя помощь. Я хочу предложить тебе сделку, — невозмутимо проговорила Ленка.
Павел в очередной раз за вечер удивлённо вылупил на сестру глаза.
— Мне? Сделку?
— Да-да, Пашечка.
Ленка подвинула своё кресло к Пашкиному и заговорила деловым тоном:
— Слушай, что говорится, сюда. Несмотря на рекламу, которая тоже стоила денег, продажа моей книжки идёт не так хорошо, как хотелось бы. И это, в общем, понятно. Зачем платить, если всё успели растиражировать СМИ. Да и папа всё-таки не принцесса Диана. Поэтому издатель притормозил распространение книги и предложил хитрый ход. И тут на сцену должен выйти ты.
Пашка вообще перестал что-либо понимать.
— А я-то каким боком?
— А таким. Ты напишешь книгу — опровержение. Расскажешь всему честному народу, какая я сука и лгунья. Заодно восстановишь папино доброе имя.
— Но тебе-то какой от этого резон?
Ленка раздражённо цыкнула.
— Ну, ты, братец, тупой. Издатель хочет изготовить своего рода мемуарный диптих, построенный на контрастности двух книг. Такого ещё никто не делал. Публика должна клюнуть. Ведь интересно читать, когда один дурак говорит «чёрное», а другой тут же — «белое». Более того, он связался с американским издательством. Оказывается, американцы средних лет хорошо помнят отца по ленте «Последний стрелок», который неплохо прошёл у них в прокате. И папино лицо у янки ассоциируется с образом русского положительного героя. Он для них нечто вроде того, что комиссар Катани для нас. А скандальные истории собственных «звёзд» им приелись. Да и пресноваты они по сравнению с моей. В инцесте, по-моему, ещё никого из знаменитостей искусства никто не обвинял. Разве что лорда Байрона, но это было давно. Поэтому уже подготовлен черновик договора на перевод диптиха на английский. А в Штатах, как ты понимаешь, гонорары уже иные.
Пашка очумел от этой Ленкиной болтовни. Но, с другой стороны, она, похоже, говорила дело.
— А на хрена, скажи на милость, мне нужна эта мутотень? — с сомнением спросил он.
— Идиот. Ты же станешь благородным героем, выступившим на защиту чести отца. И между делом заработаешь бабки.
Вообще-то Пашка чувствовал, что, по-хорошему, должен встать и покинуть этот дом, выразив тем самым презрение к суперцинизму собственной сестры. Но… не двинулся с места. Ведь его действительно просили написать опровержение, правду об отце. Как ни крути, напиши он книгу, то и впрямь станет защитником чести семьи, кем он, в принципе, и хотел быть. Но, зная Ленку, Пашка всё равно подозревал подвох.
— А тебя не волнует, что твои читатели и почитатели будут возмущены, когда узнают, что написанное тобой ложь? — спросил Павел.
— Меня? Волнует? — Ленка рассмеялась. — Да какое мне дело до всяких букашек-таракашек, и что они думают. Лишь бы книга распродавалась. А я никого не убила и ни у кого не украла. — В этом месте Ленка слегка покраснела. — И моя совесть чиста. Ну, скажем, почти чиста. А брань, Пашечка, на вороту не виснет. Да и не собираюсь я в этом гадюшнике жить и дальше. Я присмотрела домик в чудесном месте под Прагой. Красота, культура, Европа. А какие, по большому счёту, корни связывают меня со здешней средой обитания? Единственный кривой и уродливый корень — это родненький братик. А по мне, так пошёл бы ты к этой самой матери. Хотя, будешь в Чехии, заходи. Тарелку супа и рюмку водки, глядишь, и налью. Но денег не дам.
Пашка не выдержал и засмеялся. Ленка всё-таки та ещё штучка.
— Ну, хоть за суп спасибо.
А Ленка внимательно посмотрела на него и добавила:
— А с чего ты вообще решил, что поверят тебе, а не мне? Доказательств ни у тебя, ни у меня нет. А люди, Пашечка, в своей сущности говно и поэтому склонны верить тому, что более соответствует их внутреннему «я», а это «я», поверь мне, довольно мерзкое.
— Судишь по себе, сестрёнка? — не преминул поинтересоваться Пашка.
— И по себе тоже, братик, — невозмутимо заметила Ленка. — Поэтому твоя книга только у части читателей вызовет умиление, что, наконец-то, нашёлся кто-то, кто вступился за любимого народом героя, а у других, наоборот, пробудит чувство здорового скепсиса, что, мол, на самом-то деле у тебя с отцом рыльце в пушку. Поверь, Пашечка, даже твоя новая пассия, если прочитала мою книжку, не до конца уверена, что ты не пользовался родной сестричкой для своих утех.
Пашка стиснул зубы. В этом она была права.
— Сучка ты, Ленка, — зло сказал он.
— Не без того, братик, — миролюбиво ответила сестра.
Домой Пашка вернулся в растерянных чувствах. В этом раунде Ленка его переиграла. Ему не удалось ни пристыдить её, ни заставить почувствовать хотя бы тень раскаяния. Пашка рассказал о своём визите Нинке. Ему было интересно её мнение. Та долго раздумывала прежде, чем что-нибудь ответить.
— Паша! — наконец, осторожно начала она. — А ты попробуй на секунду представить, что написать опровержение тебе захотелось самому, а не по совету сестры. Ведь это на самом деле разумное решение. Подавать на Елену в суд ты наверняка не станешь. Я даже не уверена, что по закону ты можешь подавать иск от имени покойного отца. Тебе же главное — отмыть от грязи его имя. Значит, единственный реальный способ — побить соперника его же оружием. И тогда твоя совесть будет чиста. Ты сделаешь то, что мог и посчитал правильным. А как рассудят люди, уже не в твоей власти. Так зачем терзать себя мыслью, что эта идея пришла к тебе в голову не сама, а с подачи этой твоей Меламед?