— Уходи! Я не хочу тебя видеть.
И отвернулась к стене.
Я попытался что-то сказать, но она, не поворачиваясь, повторила:
— Пожалуйста, уходи.
Я пожал плечами.
Я отдал подарки Тамаре Давидовне, которая с извинением на меня посмотрела. Я сказал, что буду позванивать.
Той же ночью я оказался на острове ворот смерти.
Мимо меня прошёл суслик. Я снова его окликнул. В этот раз он обернулся.
— Я не знаю, как мне тебя называть… — начал было я.
— Называй меня Тот-кто-предупреждает, — гордо произнёс суслик с человеческой головой.
— Предупреждает о чём? — удивился я.
Теперь удивился суслик.
— Как о чём? О смерти. Это ведь ворота смерти. По всему этому океану, являющемуся крышей её царства, разбросаны острова, почти такие же ворота, как эти.
— А зачем предупреждать? — непонимающе спросил я. — Все же и так знают, что рано или поздно умрут.
Суслик тяжело вздохнул.
— Иногда я проклинаю себя за то, что взялся за эту работу.
И он заковылял обратно ко мне.
— Садись, поговорим.
Я уселся на какой-то обломок скалы, вытертая поверхность которого указывала, что на нём сидели не один раз.
— Слушай, — начал суслик. — Все люди разные. Но, если ты заметил, количество способов умереть далеко не бесконечно. Поэтому для тех, кто завершил жизнь сходным путём, смерть создала отдельные ворота. Например, есть те, кто с миром закончили свой путь и отдали все долги. Их ворота — лёгкие и безболезненные. Есть самоубийцы — у них свои. Есть погибшие от катастроф. Есть от болезней. А эти ворота — твои. Но смерть гуманна.
Я удивился.
— Смерть гуманна?
Суслик рассердился.
— Конечно, гуманна. Она ведь только инструмент в руках Бога. Иначе зачем бы она стала предостерегать дважды таких, как ты, торопящихся к смерти?
— Дважды? — тупо переспросил я.
— Да, — подтвердил суслик. — Первое предостережение — это я, который зря тратит на тебя время. Второе — это то, что ты испытываешь, пытаясь войти в пещеру. Удар.
— И всех — в живот? — поинтересовался я.
— Почему же? — ответил суслик. — Кого в грудь, кого в почки, кого в голову. Но, в конце концов, терпение у смерти кончается, и она пропускает человека внутрь. И он оказывается прикованным к столбу.
Я возмутился.
— В чём же её гуманность, если людей так забивают?
Суслик равнодушно пожал плечами.
— Это наказание для бестолковых, вроде тебя. Смерть не стремится, чтобы вы умирали. У неё достаточно работы и так. И потом, наказываются не люди, а их образы. И когда такой образ умирает здесь, умирает и человек в реальном мире.
Меня пробрал холодок.
— И что? Кто-то прислушался к этим предупреждениям?
— Меньшая часть, — сказал суслик. — Большинство возвращается до тех пор, пока не попадает в пещеру.
— Почему?
— Они все хотят умереть, но не способны совершить самоубийство.
Я изумился.
— Выходит, я тоже хочу умереть?
— Да, — спокойно ответил суслик. — Только ты это не осознаёшь.
— Зачем мне умирать? — заорал я. — У меня всё в порядке.
— Ты, как и остальные, хочешь умереть потому, что тебе не хватает чего-то, без чего ты не можешь и не хочешь жить.
— Чёрт возьми! Чего же мне не хватает? — снова заорал я.
— Это ты должен понять сам, — безо всякого гнева произнёс суслик.
Я чуть успокоился.
— И что, из пещеры уже нельзя выбраться?
— Такие случаи редки.
— А что для этого нужно сделать? — с нетерпением спросил я.
— Это возможно тогда, когда человек успевает получить то, чего ему не хватает. А теперь тебе пора в пещеру.
И я снова оказался у входа и увидел прикованных к столбам и избиваемых плетьми людей. Теперь я смотрел на них по-другому. Возможно, это вскоре ждёт и меня.
И получил удар в живот.
Я снова проснулся испуганный, со страшными болями, и меня вырвало. В последующие дни болезнь обострилась. Боль почти не отпускала. Но я упорно ходил на работу, чтобы прогнать приснившееся, — что я подсознательно хочу умереть, потому что мне чего-то не хватает. Время от времени я звонил Марине и говорил с Тамарой Давидовной. Состояние Марины продолжало ухудшаться. Они повторили ещё ряд обследований, сделали компьютерную томографию, ядерно-магнитный резонанс, но и в этот раз ничего найдено не было. Ашот подыскивал для неё диагностическую клинику в Германии.
Я почти каждую ночь проводил на своём жутком острове. И, несмотря на мой ужас и сопротивление, ноги сами тащили к входу в пещеру.
В одном из таких снов я неожиданно увидел прикованную к столбу женщину. Её жестоко били, и она жутко кричала. Это была Марина. Я изо всех сил рванулся к ней и получил страшнейший удар.
Я проснулся, воя от боли. В тот день я не смог пойти на работу.
В один из перерывов между приступами я позвонил Тамаре Давидовне. Она говорила сквозь слёзы. Состояние Марины резко ухудшилось, её пришлось госпитализировать.
На следующее утро, несмотря на боль, я помчался в больницу.
На койке в палате апатично лежало то, что осталось от Марины. Рядом сидела постаревшая и поседевшая Тамара Давидовна, а чуть в стороне стоял Ашот.
— Что говорят врачи? — не тратя время на приветствия, спросил я.
Ашот вывел меня в коридор.
— Мы показали им результаты всех обследований, они говорят, что снова повторять то же самое никакого смысла нет. По их мнению, картина болезни подходит больше всего для диагноза «рак неизвестного происхождения». Такая штука, когда больной умирает с симптомами рака, а его источник находят только на вскрытии.
— Как это на вскрытии? — тупо переспросил я и скривился от болей в животе.
— Вот так, Сергей, — безнадёжно вздохнул Ашот. — Говорят, что надежды нет.
Моё сердце болезненно сжалось.
— Мама понимает?
— Она сильная женщина, — ответил Ашот.
Ночью я опять был на острове. Мимо меня, как всегда, прошёл суслик, но он в последнее время со мной не разговаривал. И я опять видел, как мучают Марину, как она кричит и как лопается кожа от ударов плетей.
Я проснулся и помчался в туалет, где меня в очередной раз вырвало. Я вернулся в комнату, и вдруг в моей голове как будто что-то перевернулось. Марина. Я ведь не переживу, если она умрёт. Вся эта бравада не самого умного мужчины, который хотел доказать себе и другим, какой он крутой и недоступный чувствам, — всё это ложь. «Я люблю тебя, Марина», — прошептал я в пустоту.
Мои потроха разрывались от боли, но мне было не до них. Нужно было спасать Марину, и у меня возникла безумная идея. Мучаясь от боли, я ждал утра.
Когда оно наступило, я позвонил Ашоту.
— Слушай, — сказал я, — я хочу забрать Марину из больницы к себе.
Ашот удивился.
— Мы с мамой, честно говоря, тоже подумали, что, если ей не могут помочь, так пусть уж остаётся, сколько ей отпущено времени, с нами дома. При чём здесь ты?
— Ашот, пожалуйста, не задавай вопросов. Если я начну отвечать, ты примешь меня за сумасшедшего. И может, будешь прав. Уговори маму. В конце концов, будете ездить к ней не в больницу, а ко мне. У меня ей будет лучше.
Я чувствовал, что он колеблется, но, наконец, Ашот сказал:
— Хорошо, я попробую.
Я не находил себе места в ожидании звонка, а когда он всё-таки позвонил, чуть не подпрыгнул. Тамара Давидовна согласилась. Я уже было хотел договориться с Ашотом, когда мы за ней поедем, но он вдруг сказал:
— Сергей, а ведь её могут и не отдать. Придумают что-нибудь. Состояние не позволяет. Нетранспортабельная.
— Думаешь? — глупо спросил я.
— Ладно, что-нибудь соображу, — сказал Ашот.
Мы договорились на три часа. А я, на всякий случай, позвонил Базилио.
— А, смертельно больной сачок, — шутливо начал он, и слово «смертельно» резануло мне по сердцу.
— Погоди. Заткнись. Мне сейчас не до шуток, — оборвал я его. — Мне нужна помощь.
Тот перешёл на серьёзный тон.
— Какие проблемы. Говори, что надо, Серёга.
Я не посвящал его в историю с болезнью Марины, и, узнав, что она, в сущности, умирает, он ужасно расстроился. Я сказал, что хочу её забрать к себе, и прошу мне в этом помочь.
Мы все встретились у входа. Если бы не трагичность ситуации, можно было бы оценить и её комическую часть, потому что Ашот привёл с собой четырёх бугаёв в форме спецназа. Поэтому, когда мы такой внушительной группой в неположенное время шли по коридору отделения, нас никто не решился остановить.
Мы зашли в палату. Марина лежала в забытьи и никого не узнавала. Из её носа торчала трубка зонда, а в вену из капельницы лилась какая-то жидкость. Рядом, как и в прошлый раз, сидела Тамара Давидовна. Спецназ и Васька остались снаружи. Ашот тоже вышел на минуту, поймал какую-то медсестру и, применяя лёгкое насилие, впихнул её в палату.
— Девушка, — вежливо, но настойчиво попросил я, — отсоедините, пожалуйста, эту женщину от инфузии и вытащите зонд.
Та недоуменно на меня посмотрела.
— Да вы с ума сошли. Как я могу такое сделать? Во-первых, без этого она вскоре умрёт, а во-вторых, такие вещи не делаются без разрешения врача.
— Так зовите врача, — пожал плечами Ашот. Сестра убежала и минут через пять вернулась с молодым доктором, хотя его волосы уже были с проседью. Присутствие спецназа его не сильно пугало.
— Так. В чём дело? — спросил он.
За всех говорил Ашот.
— Мы все — родственники этой девушки. Это — мама, это — её муж, — он показал на нас с Тамарой Давидовной. — Снаружи — друзья, а я её брат. Мы хотим забрать её домой.
— А вы понимаете, что она может не перенести поездку? — так же спокойно продолжал доктор. — Что она нуждается в кормлении через зонд? Что ей нужно получать инфузии?
Ашот кивнул.
— Мы всё понимаем. Но можно мне задать встречный вопрос?
— Конечно, — ответил доктор.
— Думаете ли вы, уважаемый доктор, что ваше лечение может существенно повлиять на течение болезни?
Врач заколебался и отрицательно покачал головой.