У простолюдина мало радостей: посадить дерево да вырастить сына. Граф Луиджи Дона Делле Розе построил город. В нежном возрасте 24 лет он придумал, что должен быть на море уголок, где никогда не смолкает музыка, нарисовал карту и увековечил имена друзей в названиях скверов и улиц.
– Я сделал мосты, – говорит граф, – чтобы люди ходили пешком
– Чтобы люди ходили пешком, – говорит граф и добавляет грейпфрутовый сок в просекко, – я сделал дороги узкими.
«Я создал, я сделал, я придумал». Но сейчас граф – как бог у агностиков: дарит этому месту почетное, но почти незаметное присутствие. От былых владений остались вилла и яхт-клуб. Граф и сам счастливый обладатель парусной яхты длиной 32 фута, но не презирает и обладателей моторных.
– Кто любит женщин, тот любит женщин. Не блондинок и не брюнеток. Кто любит море, тот любит море.
Порто-Черво – сардинская Москва, гетто для богатых. Порто-Ротондо – сардинский Петербург, резервация для богемы. Таким его задумал граф.
Строили его в шестидесятые, и городок усвоил стиль тех лет: место удивительно постмодернистское. Экуменический храм, облицованный русской сосной, не освящен для служения, и псалмы распевают в местном амфитеатре. Но главная достопримечательность – не театр и не церковь, а gelateria – такая же старомодная, как словосочетание «кафе-мороженое».
С этого здания и начался городок. У Джованни Ломбардо уникальный титул: личный мороженщик Ага-хана IV. Но это в прошлом. Сейчас он делает 70 разновидностей мороженого, из них дюжина фисташковых. Причем фисташки должны быть не местные, а обязательно с подножья Этны: Ломбарди сицилиец и патриот.
Он, как и граф, жалуется на смену поколений. Старший сын философ, младший – инженер, вот ведь бездельники, некому продолжать семейное дело, только дочка помогает, но она пока маленькая, а потом, как сыновья, – на материк.
Пока одни бегут сюда с материка, чтобы раскалывать устрицы и подавать верментино богачам, другие бегут отсюда на материк, к большой и стремительной жизни. Такова судьба всех курортов. Остаются могучие старики вроде Ломбарди. И графа. Сейчас он красиво дряхлеет и вспоминает, как здесь, на его утопающей в зелени вилле, Ширли Макфейн подпевала Полу Маккартни.
Возможно, это старческая байка. Но лет через тысячу новый Тимей из Тавромения расскажет ее заново, и это будет – история. Есть, мол, в сердце бирюзового моря такой зеленый остров, а у него изумрудный берег, а на нем все поют и едят фисташковое мороженое.
Один день на фабрике бриллиантов
Поезд Москва – Париж отходит в 7.40. Мужчины раздеваются до маек и щурятся от солнца, женщины дремлют, подложив под голову ладонь. Сидячий вагон опорожняют в Смоленске, парижский поезд едет дальше.
Смоленск – город-герой, не переживший своего геройства. После войны тут жили в землянках. Пустоту заполнили кое-как: фрагмент крепостной стены упирается в сталинку, панельный небоскреб торчит меж изб. Рекламируют работу грузчика и лечение алкоголизма – два тупиковых пути предлагает Смоленск. И третий путь – фабрика бриллиантов на улице Шкадова.
– Здесь не надо фото. Люди неглиже.
В цеха два входа: женский и мужской. Каждое утро людей раздевают до трусов и выдают рабочую одежду. Каждый вечер – раздевают до трусов и выдают гражданскую. Все не так, если где-то в цеху бриллиант вылетает из шлифовального круга. Загорается белым и красным слово «потеря», и людей раздевают уже догола. Цех пылесосят, мусор сжигают, бриллианты – не горят.
Раньше была еще раковина и человек при ней. В раковину плевали. Человек проверял, нет ли в слюне бриллиантов. Потом человека сократили. Как и психолога, который следил, чтоб у рабочих не было срывов.
– Наш огранщик получает 30 тысяч рублей. Но по сравнению с индийским огранщиком он берет очень дорого. 90 % мировых алмазов гранят индусы. У нас почти 2 тысячи человек работают, а у них – миллион. Гигантский выбор рабочей силы. У них и детский труд, и без выходных, и на логистику не тратятся, и на отоплении экономят. И к ним не придет Ростехнадзор, не скажет – как это так, эксплуатируете людей. Все это нам мешает с ними конкурировать.
Гендиректор завода – Шкадов-младший, сын того Шкадова, в честь которого улица. У него грипп. Я с замом, Николаем Афанасьевым. Это его слова – курсивом. Может показаться, что мы с ним вместе бродим по цехам, перекрикивая рев шлифовки. Но мы обедаем, звенит хрусталь, и визави неторопливо объясняет, откуда берутся алмазы. Сначала в Москву выезжают эксперты по сырью. Говорят: отсыпьте нам таких-то и эдаких немного, с графитовыми включениями. Мешок алмазов погружают в неприметный голубой фургон спецсвязи. Если увидите такой на трассе М1, знайте: внутри – угрюмые автоматчики и куча денег.
Серую робу на плечи, и айда в цех. Миллион баксов похож на грязный снег. Я держу на ладони пакетик сырья – серых, корявых алмазов.
– Это же десять квартир.
– Десять сроков! – хохочет огранщик и прячет под рукав татуировку: сердце, якорь, Саня.
Я вызубрил этапы производства: разметка – распиловка – обдирка – подшлифовка – огранка – проверка – оценка. На первом этапе царит Филимоныч. Он фотогеничен. Разметчиков много, а снимают только его. Профи узнает профи по хвату лупы. Филимоныч берет лупу здорово. Так все говорят.
Всякий алмаз можно разметить по-всякому. Бывают сложные – в работе по неделе. Бывают проще, по пригоршне в день. Филимоныч заранее знает, что получится из камня после огранки: три кабошона, две «принцессы» или один «радиант».
– Мы раньше как работали? Калькулятор, штангенциркуль. И отлично работали!
И Филимоныч ревниво косится на микроскоп фирмы «Лейка» и израильский трехмерный сканер, которые теперь работают за него. Потом протягивает камень и лупу: видишь трещину? Не вижу, но верю, что там.
– Вот перед вами алмазы – от мелких до крупных. От камней со включениями до самых чистых. От дешевых желтых до дорогих белых. Берем эту гору и рассматриваем по каратам. 90 % по массе дают только половину стоимости. А 10 % – дают другую половину стоимости. Мы можем конкурировать именно в этом сегменте. Там, где стоимость труда размывается. Где каждая сотая доля карата дает вклад. Мы просто вынуждены производить качественный товар. Чем выше вы идете, тем более предвзятые и дотошные покупатели. Пропорции у нас должны быть отличные, огранка отличная, источник сырья не вызывать сомнений.
Раньше крупные камни кололи молоточком. Так поделили самый большой алмаз в мире – 600-граммовый «Куллинан». Потом алмазы пилили алмазами – циркулярной пилой с напыленной алмазной крошкой. Сейчас их пилят лазером. Процесс не впечатляет. Оператор лазера обижается:
– Это же не джедайский меч, чтобы рубить камень, как колбасу. Он его просто лущит слой за слоем.
Лазер сократил и время работы, и рабочие места.
– Тут раньше в основном иногородние работали. Смоленских загнать трудно было. Потому что работать надо. А иногороднему некуда деваться. Я вот из Узбекии. Советской еще Узбекии. Когда приехал, сначала мыкался по бурсам. Напился, подрался с физруком, выперли. Ну, пошел на «лампочку» – тут ламповый завод. Невыносимо. Конвейер. Потом пошел учеником фрезеровщика. Мне как раз шестнадцать исполнилось, дали общежитие, стипендию 36 рублей. Обед стоил во вторую смену тридцать копеек, меня это спасало. Потом женился, то да се, забеременела, а я попал на «Кристалл». В общем, отработал кольщиком пять лет. За день моя проходимость была – сотня камней. А потом пришел лазер.
– В России бизнес делать неудобно. Мы самое большое ограночное предприятие в России и Европе, а у нас с финансированием проблемы. Финансы – больше трети наших затрат. После украинских событий работать стало гораздо сложнее. Раньше мы кредитовались под 12 %, а сейчас не привлечь кредит менее чем за 18 %. Пару месяцев назад даже под 22 % не давали. Кредитуемся-то мы внутри России, но российские банки ведут себя одинаково: для них изменилась стоимость ресурса – они поднимают стоимость ресурса нам… Но на тему Украины я предпочитаю не говорить. Я в другой парадигме существую. Для меня во всем важен профессионализм. А чо печалиться? Вы лучше посмотрите статистику производства. В целом по России. Не только по нашей индустрии.
Полная бриллиантовая огранка – 57 граней. Упрощенная, для мелких камешков – 17. Но даже такую не доверят автомату. Автоматически гранят лишь невидимую глазу часть бриллианта – восемь крупных граней, что образуют «шип».
– Автомат качества не дает!
Старое доброе недоверие работяги к машине. Впрочем, и правда – не дает. А человек, который дает настоящее качество, за годы труда и сам превращается в автомат. В приложение к гранильному станку «Гран-1». За смену на нем можно сделать несколько мелких камней. Или один повышенного качества – сертифицированный triple excellent. Он будет стоить, как зарплата огранщика за год. 57 граней в день. 22 дня в месяц. 12 месяцев в году.
– Камни часто лопаются. Цена может упасть в десятки раз. Один огранщик делал дорогой камень – 30 тысяч долларов. Он уже заканчивал работу. Камень лопнул на последнем клине. И вот он сидит и плачет. Понятно, это не его вина – камень был предрасположен, не выдержал нагрузки. Но это характеризует отношение. Люди чувствуют, что создают что-то. Болеют как за свое. Мне кажется, что у нас люди переживают за свое дело. Есть ответственность перед предприятием.
Я не верю в ответственность. Я верю в страх и геометрическую прогрессию. Два камня по полкарата стоят в два раза дешевле, чем один каратник. Масса – это все. И если потерял массу, если подшлифовал грань до неправильного уровня, то тебя оштрафуют. Не на стоимость бриллианта, конечно. Могут просто не выплатить часть премии. Три, четыре тысячи. Гуманно. Но для рабочего этот штраф дороже камня, который он все равно никогда не купит.
– Народ сидит на сдельной оплате. Лишний раз в туалет не сбегать. Вот и боятся.