. Обе эти формы были дарованы Богом; обе были необходимы, но раввины отдавали предпочтение устной Торе, так как письменный текст мог способствовать косности и ориентации на прошлое, тогда как устная традиция и постоянно подвижное течение человеческой мысли делают слово более чутким к изменчивым условиям жизни[307].
В Бавли звучит множество голосов: Авраама, Моисея, пророков, фарисеев и раввинов. Все они не ограничены своим историческим периодом, но собраны вместе на одной странице, так что кажется, будто они беседуют друг с другом сквозь столетия — и зачастую яростно спорят друг с другом. Бавли не даёт окончательных ответов. Если какой-либо спор заходит в тупик, ученики сами, с помощью учителей, должны разобраться в нём к своему удовлетворению. Бавли был описан как первый интерактивный текст[308]. Его метод воспроизводил процесс обучения, используемый самими рабби и, таким образом, побуждал принять участие в той же самой дискуссии и сделать свой собственный вклад в неё. Принципиальным моментом было расположение текста на странице: обсуждаемый отрывок Мишны помещался в центре листа и был окружён гемарой учёных как отдалённого, так и недавнего прошлого. Пророки и библейские патриархи не считались более авторитетными фигурами, чем раввины, лишь потому, что они были свидетелями первого откровения. Как уже объяснил рабби Ишмаэль: «В Писании нет предшественников и последователей»[309]. На каждой странице было также оставлено свободное пространство, где ученик мог добавлять свой собственный комментарий. Изучая Библию по вавилонскому Талмуду, ученик понимал, что последнее слово не остаётся ни за кем, что истина постоянно меняется, а традиция, несмотря на её божественное происхождение и высокую ценность, не должна ограничивать его собственное право принимать решение. Ученик обязан был добавить свою собственную гемару к священной странице, потому что иначе традиция прекратится. «Что есть Тора? — спрашивает Бавли. — Это — толкование Торы»[310].
Изучение Торы не было единственной целью. Рабби Берахия, палестинский мудрец семнадцатого века, сравнивал дискуссии раввинов с игрой в волан: «Когда мудрецы входят в дом учений и обсуждают Тору, слова летают взад и вперёд, один высказывает своё мнение, другой же — другое, ещё один — третье». И всё же в основе всех толкований лежало принципиальное единство, потому что мудрецы не просто выражали свои собственные взгляды: «Слова и тех и других мудрецов, все они были дарованы Моисеем Пастырем из тех, что он получил от Единого Бога во Вселенной»[311]. Даже принимая участие в бурных прениях, истинно увлечённый ученик осознавал, что и он, и его противник в какой-то мере участвуют в беседе, которая длится ещё со времён Моисея и будет продолжаться в будущем, и то, что говорят они оба, Бог уже предвидел и благословил.
Христиане, несмотря на то, что теперь их считали врагами иудаизма, трудились над созданием весьма похожей духовности.
Глава VМилосердие
До обращения в христианство императора Константина, произошедшего в 312 г. н. э., казалось маловероятным, что христианская вера уцелеет, так как христиане подвергались неорганизованным, но яростным преследованиям со стороны римских властей. После того как стало ясно, что христиане больше не являются членами синагоги, римляне стали рассматривать Церковь как superstitio — суеверие фанатиков, повинных в смертном грехе нечестивости, который они совершили, порвав с верой их предков. Римляне с большим подозрением относились к массовым движениям людей, которые отбрасывали ограничения, налагаемые традицией. Христиан обвиняли также в безбожии, потому что они отказывались почитать богов-покровителей Рима, подвергая, таким образом, опасности всю империю. Преследователи намеревались искоренить христианскую веру и с лёгкостью могли сделать это. Ещё в 303 г. император Диоклетиан объявил христианам войну на уничтожение. Это время террора и ужаса оставило свой отпечаток. Христианским героем по преимуществу становился мученик, готовый пойти на смерть за Христа.
Некоторые христиане пытались убедить своих ближних-язычников, что христианство не было пагубным отказом от прошлого благочестия, и с этой целью создавали апологии — «рациональные объяснения» своей веры. Одним из главных их доводов стало то, что жизнь и смерть Иисуса были предсказаны еврейскими пророками, — аргумент, который римляне, с их уважением к гаданиям и предсказаниям, принимали весьма серьёзно. Евангелисты с лёгкостью применяли свой способ толкования — пешер, но апологеты находили его более сложным. С тех пор как Маркион призвал христиан отвергнуть древние писания, новообращённые язычники испытывали всё большие сомнения по поводу их еврейского наследия[312]. Они больше не совершали богослужений в синагогах, какое же они имели отношение к еврейскому богу? Отменил ли Бог свой старый завет? Как может священная история Израиля стать историей христиан? Что на самом деле пророки знали об Иисусе и как они узнали это? Почему Исайя и Захария были так заняты Иисусом, основателем чужой религии?
Одним из самых ранних апологетов христианства был Юстин (100–160), новообращённый язычник из Самарии, что в Святой земле, впоследствии принявший мученическую смерть. Он исследовал различные греческие философские учения, но лишь в христианстве нашёл то, что искал. Логос, Слово из вступления к евангелию от Иоанна напомнило Юстину божественное огненное дыхание, именуемое Логос («Смысл»), Пневма («Дух») или Бог, которое, согласно учению стоиков, дало жизнь всему сущему. Очевидно, христиане и язычники имели общую систему символов. В своих двух Апологиях (Apologiae) Юстин утверждал, что Иисус был воплощением Логоса, который действовал на протяжении всей истории, одинаково осеняя и греков, и евреев. Логос принимал множество обличий, прежде чем окончательно открыться в Иисусе. Он вещал через пророков, которые, таким образом, смогли предсказать приход мессии. Он говорил устами Платона и Сократа. Когда Моисей думал, что слышал Бога, который говорил с ним из горящего куста, на самом деле он внимал Логосу. Предсказания пророков были произнесены не «от самих тех вдохновенных мужей, но от движущего их Слова Божия»[313]. Иногда Логос предсказывал будущее; иной раз вещал от имени Бога, и евреи, думая, что это Бог обращается к ним напрямую, не понимали, что это было «первородное Слово Божие»[314]. В еврейских писаниях Бог оставил человечеству зашифрованное послание, понять которое удалось только христианам.
Юстиновское понятие Логоса стало центральным для ряда богословов, называемых «отцами церкви», так как они сформулировали основополагающие идеи христианства и адаптировали еврейскую веру к греко-римскому миру. С самых ранних периодов отцы церкви рассматривали Танах как сложную и запутанную знаковую систему. Как объяснил Ириней, писания Моисея на самом деле были словами Христа, вечного Логоса, который говорил его устами[315]. Отцы церкви рассматривали Ветхий Завет не как собрание различных текстов, но как одну книгой с единым посланием, которое Ириней назвал гипотеза, — от греческих слов «гипо», внизу, под, и «тесис», положение, — доказательство скрытое, лежащее «под поверхностью». Еврейское Священное Писание не упоминает Иисуса напрямую, но его жизнь и смерть образуют зашифрованный подтекст Библии, а также открывают тайну мироздания[316]. Материальные предметы, невидимые сущности, исторические события и законы природы — буквально всё, что существует — есть часть божественно организованной системы, которую Ириней называл «промысел». Любое явление имело своё собственное место в этом промысле и было связано с любым другим явлением, образуя гармоничное целое. Иисус был воплощением этого божественного промысла. Как объяснял апостол Павел, его пришествие окончательно раскрыло божественный план: «В устроении полноты времён, дабы всё небесное и земное соединить под главою — Христом»[317]. Иисус был причиной, целью и вершиной грандиозного замысла Бога.
Поскольку Христос есть основа еврейского священного писания, оно также является выражением божественного промысла, но этот подтекст становится понятен лишь в том случае, если Библия правильно интерпретируется. Как и вся Вселенная, писание есть текст, от латинского слова textus — ткань, сотканная из бесконечного множества взаимосвязанных сущностей, «сплетённых вместе» и образующих неразрывное целое[318]. Размышляя над зашифрованным текстом писания, люди понимали, что это Иисус связывает всё воедино и объясняет глубинное значение всего Божьего промысла. Задачей экзегета было наглядно показать это, сведя вместе все подсказки, словно соединяющиеся один с другим кусочки огромной головоломки. Ириней сравнивал писания с мозаикой, состоящей из бесчисленных крошечных камешков, которые, будучи помещёнными каждый на своё место, составляли образ прекрасного царя[319].
Толкование писания должно было соответствовать учению апостолов Иисуса, которое Ириней называл «правило веры», а именно — тому, что Логос, воплотившийся в Иисусе, скрыто присутствовал в творении с самого начала[320]:
Если кто станет внимательно читать Писания, то найдёт в них речь о Христе и предизображение нового призывания. Ибо Христос есть сокровище, скрытое в поле, т. е. в мире, — ибо «поле есть мир»