[321], — а сокровище, скрытое в писаниях, есть Христос, Который изображался посредством образов и притчей, ибо то, что относится к Его человечеству, невозможно было понять прежде исполнения пророчеств, т. е. пришествия Христа[322].
Однако тот факт, что Иисус был «скрыт» в Писании, означал, что христиане, если они хотели найти его, должны были сделать значительное усилие, чтобы правильно истолковать Писание.
Христиане могли понять Танах, лишь превратив его в аллегорию, в которой все события Ветхого Завета становятся прообразами Христа в Новом Завете. Евангелисты уже находили в еврейских писаниях «образы и притчи», в которых подразумевался Христос, но отцы церкви стремились к большему. «Каждый пророк, каждый древний писатель, каждый переворот в государстве, каждый закон, каждый обряд старого завета указывают только на Христа, возвещают только Его, обозначают только Его», — настаивал Евсевий, епископ Кесарийский (260–340)[323]. Христос-Логос присутствовал в Адаме, прародителе всего рода людского, в мученике Авеле, в Исааке, с готовностью приносимым в жертву его отцом, и в страдающем Иове[324]. Христиане, в сущности, создавали свой хороз, «связывая» людей, события и образы, которые никогда не сопоставлялись до сих пор. Как и раввины, христиане не стремились раскрыть замысел библейского автора и не рассматривали текст в его историческом контексте. Хорошее толкование — это то толкование, которое даёт новое проникновение в божественный промысел.
Не все разделяли это увлечение аллегориями. Так, толкователи из Антиохии сосредотачивались на буквальном значении Писания. Их целью было понять, чему хотели научить сами пророки — а не то, что можно было вычитать из их слов задним числом. Пророки и авторы псалмов часто использовали метафоры и уподобления, но этот образный язык был частью буквального смысла — весьма важной для понимания того, что они хотели сказать. Антиохийские толкователи не видели необходимости в аллегории. Иоанн Златоуст, проповедник конца четвёртого века н. э., показал, что можно извлечь глубокий нравственный урок исходя из простого, буквального смысла Библии. Последователи антиохийской школы не могли совсем отказаться от типологического толкования, ведь к нему так часто прибегали евангелисты, но они советовали богословам придерживаться тех аллегорий, которые приводятся в Новом Завете, и не искать новых. Так, например, Теодор, бывший епископом Мопсуэстии с 392 по 428 г., не видел никакой ценности в Песне Песней: это была просто любовная поэма, которая могла быть прочитана как священный текст лишь в том случае, если привнести в неё абсолютно чуждые ей смыслы.
Однако в александрийской школе Песнь Песней была популярна именно по той причине, что она предлагала такие богатые возможности для аллегорий. Хорошо сведущие в герменевтической традиции, разработанной Филоном, христиане из Александрии создали искусство прочтения, которое они называли духовным толкованием — попытку воспроизвести опыт учеников Иисуса по дороге в Эммаус. Подобно раввинам, они рассматривали Библию как неисчерпаемый текст, способный бесконечно порождать новые смыслы. Они не считали, что навязывают Писанию вещи, которых в нём нет, — они бы согласились с раввинами, что «в нём всё». Самым ярким из толкователей александрийской школы был Ориген (185–254), наиболее влиятельный и плодовитый автор своего времени[325]. Помимо комментариев к Библии, он составил «Гексапла» («Шесть столбцов») — издание Библии, где текст на древнееврейском шёл параллельно с пятью различными греческими переводами, а также два монументальных труда: «Против Цельса» — апологию, призванную опровергнуть языческого философа, критиковавшего христианство, — и «О началах», исчерпывающий отчёт о христианской доктрине.
Для Оригена Иисус был началом и концом любого толкования:
Иисус открывает нам Закон, раскрывая перед нами тайны Закона. Ибо мы, те, кто принадлежит вселенской Церкви, мы не отвергаем закон Моисеев, но принимаем его, при условии, что нам истолковывает его сам Иисус. Воистину, мы можем правильно понять Закон лишь, когда Он объясняет его нам, и мы можем воспринять Его суждение и понимание[326].
Для Оригена еврейские писания были мидрашом на Новый Завет, который, в свою очередь, являлся комментарием к Танаху. Вне аллегорического прочтения Библия не имела смысла. Как можно буквально объяснить наставление Иисуса: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя»[327]? Как может христианин принять варварский приказ истреблять необрезанных мальчиков[328]? Какое отношение могли иметь к христианам многословные указания о строительстве скинии[329]? Неужели библейский автор действительно имел в виду, что Бог «ходил» в Эдемском саду[330]? Или настаивал на том, что ученики Христа не должны были никогда носить обуви[331]? Если понимать это буквально, было бы «весьма сложно, и даже невозможно» почитать Библию как священную книгу[332]. Чтение Писания — далеко не лёгкая задача, Ориген подчёркивает это снова и снова. Зачастую еретики извращали текст в своих собственных целях или давали упрощённое толкование чрезвычайно сложному отрывку. Нелегко было найти вдохновение и здравое учение в некоторых наиболее сомнительных или отнюдь не поучительных библейских рассказах, но, так как в писании говорил сам Логос, «нам следует верить, что это возможно, даже если мы не видим в этом пользы»[333]. Так, например, обсуждая сомнительное поведение Авраама, когда тот продал свою жену фараону, выдав её за свою сестру[334], Ориген утверждал, что Сара здесь символизирует добродетель, и Авраам хотел поделиться ею, а не сохранить для себя одного.
Современный читатель, пожалуй, счёл бы, что Ориген в той же степени повинен в искажении Священного Писания, что и еретики, которых он сурово осуждает. Как и раввинские мидраши, его толкования кажутся намеренным злоупотреблением, поиском смысла в ущерб авторскому замыслу. Ориген познакомился с еврейским мидрашом в Александрии и позже — в Кесарии, где он основал свою собственную академию. Его методы были схожими. Так, например, комментируя книгу Исхода, Ориген не был удовлетворён масштабным образом — освобождением народа Израиля из рабства как символом спасения, дарованного Христом, — но пытался найти упоминание о Христе даже в деталях, кажущихся мелкими и незначительными. Все христиане должны были выйти из «тьмы Египетской», оставить свои земные пути, чтобы следовать за Иисусом. Писание говорит нам, что на первом этапе исхода из Египта сыны Израилевы отправились «из Раамсеса в Сокхоф»[335]. Подобно Филону, Ориген всегда исследовал этимологию имён собственных, и он открыл, что Раамсес означало «мелькание моли». Затем он обнаружил «цепь» цитат из Писания, которая дала этому, на первый взгляд, несущественному предложению совершенно новое значение. Слово «моль» напомнило ему о предостережении Иисуса против привязанности к земным богатствам, которые так легко может испортить моль или жук-древоточец[336]. Итак, каждый христианин должен «выйти из Раамсеса,
если вы хотите прийти туда, где наш Господь может быть нашим вождём и идти впереди вас в столбе облачном[337] и быть вашим камнем[338], который предлагает вам духовную пищу и духовное питие, не менее того[339]. Также не должны вы хранить сокровища здесь, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут[340]. Это то, что Господь ясно высказал в Евангелиях: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим: и будешь иметь сокровище на небесах[341]. Вот что, следовательно, означает выйти из Раамсеса и следовать за Христом[342].
Так временное пребывание сынов Израиля в Раамсесе предвосхищало требование Христа о полном посвящении себя Богу. Для Оригена Писание было textus, словесной тканью, сотканной из густо переплетённых нитей-слов, каждое из которых принадлежало Христу-Логосу и призывало читателя следовать за ним. Ориген не считал, что его толкование было произвольным, ведь Бог оставил ключи к разгадке; и он как толкователь должен увидеть их и разрешить все вопросы, чтобы божественный голос ясно различался — что было невозможно до пришествия Иисуса.
Толкование приводило экзегета и его учеников в состояние экстаза, от греческого слова экстасис — «выход за пределы» обыденности. Современные библеисты стремятся рассматривать текст Писания в рамках светской науки, исследуя его точно так же, как и любой другой древний документ[343]. Ориген руководствовался другими целями. Центром ранней христианской духовности была так называемая «вечная философия», характерная почти для всех культур, предшествовавших Новому времени. Согласно этой мифологической гипотезе, все объекты реального мира имели своё соответствие в божественной сфере