.
Это было беспрецедентное заявление[454]. И евреи, и христиане всегда придавали священное значение унаследованным ими традициям. Для евреев устная Тора была необходимым условием для понимания Торы письменной. До того как был создан Новый Завет, Евангелие передавалось изустно, и Священным Писанием христиан были Закон и Пророки. К началу четвёртого столетия, когда был окончательно определён канон Нового Завета, церкви стали полагаться на свои символы веры, богослужения и решения церковных соборов так же, как и на Писание[455]. Тем не менее, протестантская Реформация, сознательная попытка вернуться к истокам веры, сделала «sola scriptura» одним из важнейших своих принципов. В действительности, сам Лютер не отвергал традицию. Он не имел ничего против богослужения и символа веры, если только они не противоречили Писанию, и он отлично знал, что изначально Евангелие проповедовалось устно. Оно и записано-то было, — объяснял он, — только из-за опасности появления ересей, и это было отступлением от идеала. Евангелие должно оставаться «громким криком», устным призывом. Слово Божье не может быть заперто в письменном тексте, оно должно оживляться человеческим голосом в проповедях, чтениях, пении гимнов и псалмов[456].
Однако, несмотря на его приверженность к устному слову, величайшим достижением Лютера был, пожалуй, его перевод Библии на немецкий язык. Он начал с Нового Завета, который переводил с греческого текста, опубликованного Эразмом Роттердамским (1522 г.), а затем, работая с чудовищной скоростью, завершил перевод Ветхого Завета в 1534 г. Ко времени смерти Лютера каждый семидесятый немец владел книгой Нового Завета на народном языке, и немецкая Библия Лютера стала символом единства Германии. В течение шестнадцатого и семнадцатого веков короли и принцы всей Европы провозглашали независимость от института папства и создавали абсолютные монархии. Централизация государства стала существенной частью процесса модернизации, и Библия на народных языках стала символом зарождения национального самосознания. Перевод Библии на английский язык, завершившийся созданием «Библии короля Якова» (1611 г.), поддерживался и контролировался почти на всех стадиях королями династий Тюдоров и Стюартов.
Цвингли и Кальвин также основывали свои реформы на принципе «sola scriptura», но они отличались от реформ Лютера в нескольких важных аспектах. Они меньше интересовались богословием и были более сосредоточены на политическом преобразовании христианской жизни. Оба они многое позаимствовали у гуманистов, и оба настаивали на необходимости чтения Библии в оригинале. Однако они не одобряли «канон внутри канона», предложенный Лютером. И тот и другой хотели, чтобы их прихожане ознакомились со всем текстом Библии. Богословская семинария Цвингли в Цюрихе опубликовала превосходный комментарий к Библии, который распространился по всей Европе, а цюрихский перевод Библии был напечатан ещё до перевода Лютера. Кальвин полагал, что Библия была написана для простых, неграмотных людей и богословы украли её у них. Но он осознавал, что простые люди нуждаются в руководстве. Проповедники должны в совершенстве знать толкования раввинов и отцов церкви и быть знакомы с современным учением. Они должны всегда рассматривать отрывок из Библии в его оригинальном контексте, но в то же время — уметь соотнести Священное Писание с повседневными нуждами своей паствы.
Изучение классиков греческой и римской литературы научило Цвингли ценить их религиозную культуру[457]: Библия не является единственным источником открывшейся истины; труды Сократа и Платона также были вдохновлены Святым Духом, и христиане встретятся с этими философами на небесах. Как и Лютер, Цвингли верил, что письменное слово должно быть произнесено вслух. Поскольку проповедник ведом Святым Духом точно так же, как библейские авторы, то и свои собственные проповеди Цвингли рассматривал как пророчества. Его задачей было оживить письменное Слово Божье и сделать его действующей силой в обществе. Библия повествовала не о том, что Бог совершил в прошлом, но о том, что Он делал здесь и сейчас[458].
Что же касается Кальвина, то у него не было времени на изучение классической культуры. Он был согласен с Лютером в том, что Христос был центральной фигурой Писания и высшим проявлением Бога. При этом Кальвин питал гораздо большее уважение к еврейской Библии. Откровение Бога было постепенным, поэтапным процессом; для каждого периода человеческой истории он приспосабливал свою истину к ограниченным способностям человеческого восприятия. Учение и руководство, которое Бог даровал Израилю, изменялось и развивалось с течением времени[459]. Религия, доверенная Аврааму была предназначена для нужд более простого общества, чем Тора, дарованная Моисею или Давиду. Постепенно откровение становилось всё более ясным и всё больше сосредотачивалось на образе Христа, мессии, вплоть до времени Иоанна Крестителя, который смотрел прямо в глаза Иисуса. Но Ветхий Завет был посвящён не только Христу, как утверждал Лютер. Договор с Израилем обладает собственной цельностью; он был заключён с тем же Богом, что и в Новом Завете, изучение Торы помогло бы христианам понять Евангелие. Кальвин стал одним из самых влиятельных протестантских реформаторов, и, благодаря ему, еврейское священное писание приобрело для христиан (особенно для англо-саксонского мира) большую важность, чем когда-либо прежде.
Кальвин не уставал подчёркивать, что в Библии Бог снисходит к нашей ограниченности. Слово Божье обусловлено историческими обстоятельствами, в которых оно было произнесено, и поэтому наименее поучительные истории следует рассматривать в контексте, как фазу ещё длящегося процесса. Нет необходимости толковать их аллегорически. История сотворения мира в книге Бытия — пример такой божественной balbative («разговора с младенцем»), который помогает описать процессы огромной сложности так, чтобы сделать их понятными для неучёных людей[460]. Неудивительно, что история, рассказанная в книге Бытия, отличалась от новых теорий учёных философов. Кальвин питал глубокое уважение к современной науке. Не следует презирать её лишь «потому, что некоторые безумные люди имеют привычку дерзко отвергать всё, что им непонятно. Ибо знать астрономию не только приятно, но и весьма полезно: нельзя отрицать того, что это искусство открывает нам удивительную премудрость Божью»[461]. Было бы абсурдным ожидать от Писания точного изложения научных фактов; тому, кто хочет научиться астрономии, следует обратиться к другим источникам. Весь мир был первым откровением Бога, и христианам следует относиться к занятиям такими науками, как география, биология и физика, как к религиозной деятельности[462].
Великие учёные разделяли эту точку зрения. Николай Коперник (1473–1543) считал науку «более божественной, нежели человеческой»[463]. Его гипотеза гелиоцентризма была столь радикально новой, что лишь немногие смогли принять её: Земля не находится в центре Вселенной, а вместе с другими планетами вращается вокруг Солнца; мир только кажется неподвижным, на самом деле он пребывает в постоянном быстром движении. Галилео Галилей (1564–1642) проверил теорию Коперника опытным путём, наблюдая планеты в телескоп. Инквизиция вынудила его молчать, а потом и отречься от своих убеждений, однако причиной осуждения Галилея был отчасти его воинственный и дерзкий нрав. Поначалу католики и протестанты не отвергали безоговорочно новую науку. Папа одобрил теорию Коперника, когда она была впервые представлена в Ватикан, многие ранние кальвинисты, как и ранние иезуиты, были талантливыми учёными. Но некоторые были обеспокоены этими новыми теориями. Как примирить гипотезу Коперника с буквальным прочтением книги Бытия? Если, как предполагал Галилей, существовала жизнь на Луне, каким образом эти люди произошли от Адама? Как сочетать вращение Земли с вознесением Христа на небо? Писание утверждает, что небо и земля были созданы для блага человека, но как это возможно, если Земля — всего лишь одна из многих планет, вращающихся вокруг ничем не примечательной звезды[464]? Прежнее аллегорическое толкование в большей степени помогало христианам справиться с их изменяющимся миром[465]. Однако чертой свойственной началу Нового времени, стало уделение всё большего внимания буквальному смыслу Писания: склонность к научному образу мысли заставляла людей принимать за истину лишь то, что соответствовало объективным законам реального мира. Недалёк был тот день, когда некоторые христиане придут к заключению: если историчность или научная достоверность книги неочевидна, значит, она вовсе не может быть истинной.
Еврейский народ ещё не поддался этому увлечению буквальным смыслом писания: в 1492 г. он пережил катастрофу, которая многих заставила обратиться к мистическому утешению Каббалы. В 1492 г. Фердинанд и Изабелла, католические монархи Кастилии и Арагона, захватили Гранадский эмират, последний оплот мусульман в Европе. Евреям и мусульманам был предоставлен выбор между принятием христианства или высылкой из страны. Многие евреи выбрали изгнание и бежали в новую Оттоманскую империю, причём значительная часть беженцев осела в Палестине, которая теперь была турецкой провинцией. В городе Сафед (Цфат) в северной Галилее праведник и мистик Исаак Лурия (1534–1572) создал каббалистический миф, не имевший ни малейшего сходства с первой главой книги Бытия, и всё же лурианская каббала имела массу последователей в еврейских общинах от Польши до Ирана