(13).
Расхожая ненависть к евреям проявлялась не слишком остро до тех пор, пока ее не разожгли священные войны. Немалую роль тут сыграл почти суеверный страх и отвращение человека Средних веков к «еретикам», к лицам за рамками церкви. Свой вклад внесла и самая обыденная неприязнь к тому, кому должен денег. Ростовщичество, передача денег взаймы под процент практиковалось евреями в Средние века потому, что система гильдий исключала для них любые прочие средства заработка: их собственный закон, хотя и воспрещал ростовщичество среди своих, позволял его в отношении неевреев, а само ростовщичество, хотя и воспрещенное христианским законом для христиан, было необходимо для функционирования общества. В конечном итоге, когда развитие капитализма и монетарной экономики сделали его тем более необходимым, христианские угрызения совести утихли настолько, что заниматься им разрешили самим христианам. Но на протяжении Средних веков оно ограничивалось преимущественно евреями и составляло прибыльный источник дохода для короны(14). Только практические соображения, дескать, не следует выдаивать дойную корову насухо, ограничивали долю, которую корона могла забрать у евреев. Теоретически евреи имели права собственности, но на практике это ничего не значило, так как им не позволялось выдвигать обвинения против христиан, а потому их положение зависело исключительно от доброй воли короля.
Чем больше королевская власть поощряла ростовщичество евреев, тем больше их ненавидели в народе. В эпоху Крестовых походов стало очевидно, что насилие, практикуемое под знаменем креста, самый простой способ скостить долги и безнаказанно захватить еврейское золото. Ко времени Второго крестового похода в 1146 г. его проповедники огульно поносили всех евреев вообще, и первое зафиксированное обвинение в ритуальном убийстве было выдвинуто в 1144 г. против некоего еврея в Оксфорде(15). Ко времени Третьего крестового похода в 1190 г. крестовый поход стал уже автоматически ассоциироваться с погромами, и убийства начались сразу после коронации Ричарда I, пусть и не по его приказу. Начавшись, погромы волнами перекинулись из Лондона на другие города, в которых проживали евреи, пока не достигли своего ужасного пика в Йорке, где только тем евреям удалось избежать ярости оголтелой толпы, кто убивали своих жен и детей, а после кончали жизнь самоубийством. По всем сообщениям, возглавляли эти погромы готовящиеся к отплытию крестоносцы и монахи, натравливавшие толпу на врагов Христа, что, вероятно, произвело глубокое впечатление на современников, поскольку хронисты описывают случившееся подробно и с неприкрытым ужасом. Отдельных зачинщиков наказали министры Ричарда, и хотя новых погромов не последовало, случившееся подпитывало неприязнь к евреям(16). Наконец, столетие спустя другой король-крестоносец Эдуард I, решив не выжимать постепенно, а разом вычерпать источник, который уже иссякал, изгнал евреев из Англии и конфисковал в пользу казны имущество, которое им пришлось бросить.
Каким-то образом в сознании Средневековья евреи того времени и иудеи древности оказались целиком и полностью разделены. Архитипичным воином-патриотом, с которым восхищенные современники сравнивали как Ричарда Львиное Сердце, так и Роберта Брюса, был Иуда Маккавей. И, верно, скорее великие полководцы и цари иудеев, а не их пророки, находили отклик в окольчуженной ментальности эпохи «рыцарства». Среди «Девяти достойных»[19] вселенской истории, «трех язычников, трех иудеев и трех христиан», изображения которых так часто встречаются в украшающей церкви каменной резьбе или на гобеленах, три иудея представлены Иисусом Навином (не Моисеем), Давидом и Иудой Маккавеем(17).
Ричард Львиное Сердце, возможно, и был Маккавеем по доблести, силе и знании стратегии, но не по своим мотивам. Он сражался не ради свободы, а ради забавы, то есть в Палестине. Остальное время, возможно, девяносто процентов своей взрослой жизни он провел, сражаясь по всей Франции против своего отца, короля Франции или какого-нибудь другого феодала, но всё это затмил ослепительный блеск крестового похода. В том, что касается Ричарда I, «общепринятая сказка» повествует словно бы о втором короле Артуре, которым он ни в коей мере не являлся. Однако он подарил Англии легенду и отношение к Святой земле как месту, где разворачивалась эта легенда, поэтому в его эпоху и сто лет спустя любой англичанин мог бы сказать: «Когда я умру и меня вспорют, вы увидите, что в сердце моем — Палестина» — парафразом того, что королева Мария сказала о Кале.
О Втором крестовом походе незачем много говорить. Он обернулся бесславным провалом, который, согласно расхожему мнению того времени, «хотя и не освободил Святую землю, всё же не может считаться злополучным, поскольку послужил благой цели, смог населить небеса мучениками»(18). В нем участвовали лишь немногие англичане, поскольку большинство населения было вовлечено в затянувшуюся на 17 лет войну императрицы Матильды с королем Стефаном[20]. Когда на трон в 1152 г. взошел их преемник Генрих Анжуйский, всю его энергию поглотили насущные задачи по водворению порядка в стране. Он ограничился тем, что велел во всех церквях поставить ящики для сбора пожертвований в помощь тамплиерам(19), а позднее ввел подать «на удержание земли Иерусалимской», составлявшую два пенса с каждого фунта в первый год и пенс с фунта в каждый из последующих четырех лет.
После убийства Томаса Бекета в 1170 г. Генриху пришлось принести обет отправиться на три года в крестовый поход в качестве платы за отпущение греха соучастия в этом самом знаменитом преступлении столетия(20). Но более важная задача, а именно укрепление своей власти в Англии в то время, когда его постоянно донимали династические распри во Франции, заставила его год за годом откладывать отъезд. Он принял обет крестоносца, но сомнительно, что он когда-либо всерьез намеревался его исполнить, поскольку Генрих был не просто королем, а талантливым правителем, чьи истинные интересы лежали дома, а не в поисках славы на далеком Востоке.
Непосредственной причиной Третьего крестового похода стал захват Иерусалима Саладином, который в 1187 г. отвоевал его у франков. Вся Европа якобы содрогнулась, когда пришло известие, что Святой город попал в руки неверных. Повсеместно считалось, что последовавшая вскоре после этого смерть папы римского Урбана II была вызвана горем(21). Даже Генрих II болезненно воспринял случившееся и на сей раз начал активно готовиться к крестовому походу, к которому призывал новый папа Григорий VIII. Реакция на случившееся была такой острой, что короли, аристократы и рыцари принимали крестоносный обет повсеместно, пока, как писал Жоффруа Винсауф, «вопрос был не в том, кто подымет крест, а кто его еще не поднял». Также он писал, что вошло в обычай посылать посох и моток шерсти, знак роли женщины, чтобы подстегнуть тех рыцарей, кому не хотелось оставлять свои дома. Жоффруа Винсауф — предполагаемый автор «Itinerarium Regis Ricardi»[21], которое представляет собой свидетельство очевидца и наряду с историей Баха ад-Дина[22] является наиболее ценным и читабельным источником сведений о Третьем крестовом походе. Поскольку современные историки установили, что такого человека никогда не существовало, а если он и существовал, то не писал этой хроники, мы далее для краткости будем называть ее IRR[23].
Следствием падения далекого Иерусалима стал первый в истории Англии налог на доходы, придуманный Генрихом II, чтобы собрать средства на экспедицию. Крестоносцы от уплаты его избавлялись, но все остальные должны были уплачивать десятую долю всех рент и стоимости движимого имущества. Каждый человек должен был сам оценить свой доход, но если его подозревали в занижении оценки, истинную стоимость определял судья его прихода(22).
Невзирая на настоятельность, крестовый поход то и дело откладывался из-за нескончаемых семейных распрей между Генрихом, его мятежными сыновьями и французским королем Филиппом Августом, которые вечно заключали и нарушали союзы и соглашения друг с другом и друг против друга. Посреди этих распрей, измученный уже к пятидесяти шести годам, выбитый из седла на поле битвы собственных сыном, Генрих умер в июле 1189 г. Королем стал неистовый Ричард. Двумя годами ранее, за каких-то пару недель до известия о падении Иерусалима он принял крест, и теперь его было не удержать. В отличие от отца, ему не было дела до долга государя или Англии как королевства, разве только в том смысле, что оно давало ему шанс с размахом удовлетворять свою страсть к битвам, приключениям и славе. Всё это он мог обрести в крестовом походе, включая исполнение чаяний каждого рыцаря — прославленного и доблестного врага и спасение собственной души. Он поспешил в Англию, чтобы возложить на себя корону и организовать своего рода регентство на период своего отсутствия, а главное, чтобы пополнить казну. В ходе беспрецедентной оргии налогообложения и вымогательств он взялся выжимать деньги любыми известными способами и даже придумал несколько собственных оригинальных уловок. Он прогнал министров отца и выставил на публичные торги высшие посты в церкви и государстве. Он продал все титулы, нуждавшиеся в подтверждении, каждый оспариваемый замок, каждый фьеф короны, на который находился достаточно богатый претендент. «При нем всё было на продажу — власть, титулы лордов и графов, должности шерифов, замки, города, поместья и прочее»