Такое механистическое понимание действительности, несомненно, сыграло определяющую роль и в становлении эволюционных идей. Еще в XIX столетии русский мыслитель Николай Яковлевич Данилевский писал, что теория эволюции есть «купол на здании механистического материализма, чем только можно объяснить ее фантастический успех, никак не связанный с научными достижениями»[26]. В самом деле, если живые организмы – это некие механизмы, то более «простые» из них должны были появиться раньше, чем более «сложные». Также и мельчайший «узел» этих «механизмов» – живая клетка – должна была в какой-то момент времени «самособраться» из своих «деталей» – биологических молекул. В таком понимании сначала должен был появиться некий «первичный бульон» из органических молекул, а затем уже простейшее живое существо. Здесь мы сталкиваемся со взаимодействием околонаучных мифов и с подчинением их определенным рациональным условиям, обязательным для всякой идеи, претендующей на статус научной теории. Но при этом идея о возникновении жизни из неорганического вещества зарождается в европейском обществе прошлых столетий все же в иррациональном, поэтическом, явно связанным с «коллективным бессознательным».
Речь идет о стихах, сочиненных «философствующим» эволюционистом Эразмом Дарвиным (1731–1802) – дедом Чарлза Дарвина. В этих стихах говорилось о «самозарождении миниатюрных крохотных форм органической жизни в волнах океана», о том, что «эти формы становились все сложнее и сложнее»[27]. Исследователи отмечают, что в детстве Чарлз часто слушал обсуждение взглядов своего деда[28]. Можно предположить, что это во многом способствовало формированию его мировоззрения.
Весьма симптоматично, что первое художественное изображение «обезьяно-человека», выполненное в свое время профессором Эрнстом Геккелем, также появилось задолго до того, как на суд общественности были предъявлены первые «вещественные доказательства» его существования – кость бедра и верхняя часть черепа[29].
Дальнейшие исследования, правда, опровергли этот скороспелый вывод.
Однако найденные кости до сих пор встречаются в некоторых учебниках как свидетельства в пользу существования нашего обезьяноподобного предка. Другие свидетельства по этому поводу, как показывает беспрестрастное расследование, имеют аналогичную степень достоверности[30]. Но вера в то, что «обезьяно-человек» когда-то существовал, от этого нисколько не умаляется.
Почему же околонаучный миф о «питекантропе» оказал гораздо более сильное воздействие на жизнь человечества, чем, к примеру, не связанный с наукой миф о Змее Горыныче. Что же заставляет следовать этой вере самих ученых, у которых, казалось бы, есть возможность во всем разобраться?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить об одном эксперименте, проведенном учеными-психологами. «Группе испытуемых были предъявлены две палки, одна несколько длинее другой. При этом всех, кроме одного, заранее попросили дать неправильный ответ. И когда очередь дошла до человека, ничего об этом не знавшего, то он, не раздумывая, присоединился к общему мнению, поверив ему больше, нежели своим глазам»[31].
Разобраться в сути этого опыта, а вслед за этим и в проблемах распространения околонаучных мифов нам также поможет психология – прежде всего, взгляды известного русского ученого Владимира Михайловича Бехтерева.
Еще в самом начале XX столетия Бехтерев призывал очень внимательно отнестись к фактору внушения, «иначе целый ряд исторических и социальных явлений получает неполное, недостаточное и частью даже несоответствующее освещение»[32]. Такое же несоответствующее освещение получают в сознании ученых, педагогов, а вслед за ними и всего общества, околонаучные мифы. Их широкое распространение, как принято считать, обусловлено их научной обоснованностью. На самом же деле роль науки здесь косвенная и связана с особенностями действия механизма внушения. Как утверждают специалисты-психологи, внушение наиболее успешно действует тогда, когда человек испытывает «доверие к тому, кто внушает»[33]. Доверие же современное общество испытывает к тому, кто выступает от лица науки, практические успехи которой для всех очевидны. Один исследователь писал по этому поводу следующее: «…мы часто не в силах сбросить иго чужого мнения и власть особого внушения, которое я бы назвал гипнозом научной терминологии. Пусть нам предъявляют непонятные и невероятные вещи, но если говорят с ученым пафосом, да еще облекают его в форму латинских или греческих терминов, мы уже слепо верим, боясь быть изобличенными в невежестве»[34].
Во всем этом и сокрыта внутренняя сила околонаучного мифотворчества, успешно реализующаяся не только в малообразованном обществе, но и в высокоинтеллектуальной среде. Ведь, как писал Бехтерев, «сила личности обратно пропорциональна числу соединенных людей. Этот закон верен не только для толпы, но и для высокоорганизованных масс»[35], к которым, в частности, можно отнести учебные аудитории самого разного уровня. Относительно высокий интеллектуальный уровень отдельно взятых представителей этих аудиторий не является препятствием для распространения околонаучных мифов, поскольку «сила внушения возрастает в коллективе»[36] и «при проведении внушения его действенность тем более разительна, чем к большему количеству лиц оно одновременно обращено»[37]. Еще в античные времена бытовало мнение: «один отдельно взятый афинянин – это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на народные собрания… уже имеешь дело со стадом баранов»[38]. Современные психологи также утверждают, что «чем больше организация, тем неизбежнее ее спутниками выступают безнравственность и не желающая ничего видеть глупость»[39]. Что же касается научных и образовательных организаций, ответственных за распространение околонаучных мифов, то здесь мы сталкиваемся с инфраструктурами не просто большого, но гигантского масштаба.
Особенностью функционирования этих инфраструктур является охват ими фактически всего детского населения. В то же время несформировавшееся детское сознание, как писал Бехтерев, обладает поразительной внушаемостью[40], которая усиливается авторитетом учителя, играющим в деле внушения огромную роль[41], а также, как уже указывалось, авторитетом науки, от лица которой учитель якобы выступает. Учащиеся средней школы большей частью впитывают содержание околонаучных мифов, глубоко о нем не задумываясь, доверяя во всем педагогу. В то же время результатом подобного бесконтрольного вторжения в сознание человека внушаемой установки является, по утверждению Бехтерева, то, что личность ее практически не в состоянии отвергнуть, даже когда видна ее нелепость[42]. Приведем лишь один пример внушения подобных нелепых идей через современные учебники естествознания.
«В результате многолетних исследований, которые проводили ученые самых разных профессий, было выяснено: нет ни одного химического элемента, который был бы в космических телах и отсутствовал бы на Земле; нет ни одного химического элемента, который был бы найден в живых телах и отсутствовал бы в неживых. Это говорит о единстве вещества живых и неживых тел, о единстве природы»[43].
«Таким образом, в клетке нет каких-нибудь особенных элементов, характерных только для живой природы. Это указывает на связь и единство живой и неживой природы»[44].
Задумаемся о смысле приведенных фраз. Могли ли в клетке вообще быть обнаружены какие-либо химические элементы, которые бы «отсутствовали в неживых телах»?
Уже за несколько тысяч лет до того, как были получены «результаты многолетних исследований», можно было бы догадаться о том, что таких элементов в живом организме в принципе быть не может. Ведь любое живое существо после своей гибели разлагается и превращается в вещество неживой природы. И можно ли ожидать, что продукты естественного разложения будут как-то отличаться от продуктов искусственного разложения – того, что является объектом «многолетних исследований ученых»?
Очевидно, что приведенные фразы из учебных пособий не несут в себе положительной смысловой нагрузки и не связаны с научными представлениями о мире. И, тем не менее, через них, несомненно, оказывается определенное мировоззренческое воздействие на сознание учащихся. В них чувствуется стремление сгладить различие между живой и неживой природой. Не зря ведь продолжение второй фразы выглядит следующим образом:
«На атомном уровне различий между химическим составом органического и неорганического мира нет. Различия обнаруживаются на более высоком уровне организации – молекулярном».
Истоки этих различий при таком подходе связываются лишь с одним – с возможностями разнопланового «конструирования» молекулярных и надмолекулярных образований из одного и того же элементарного материала по аналогии с тем, как из одних и тех же деталей можно конструировать разные механизмы или же создавать конструкции, не обладающие свойствами механизмов (неживое вещество).
Такой подход диаметрально противоположен традиционным христианским представлениям о запредельных, внепространственно-вневременных истоках тварного мира, связанных с Божественными энергиями. В этих запредельных истоках христианская мысль видела основу особых свойств всех жизненных явлений, в частности – открытой современной наукой колоссальной динамической сложности живой материи. Св. Дионис